— Водан меня хранит.

— Кто?

— Неважно, — тихо засмеялся Хоффман. — Всё сложилось как нельзя лучше, значит, кто-то да хранит.

— Погибло много наших. Досадно — проделать такой путь…

— Плевать мне на них! — Хоффман остановился у двери, роясь в карманах. — Но ты прав, в этом есть что-то занятное — плыли к нам за спасением, а отправились ещё дальше. Но самая лучшая новость — что с ними отправился и Мюллер!

— Наша удача в том, что Мюллер не любил, когда обгоняют его кортеж, и мы ехали замыкающими. А когда бросились его вытаскивать из машины, то группенфюрера можно было достать только частями, — весело подыграл Пёшель, старательно удерживая над головой Хоффмана зонт. — Только кто этот сумасшедший?

— Завтра разберёмся. Какой-нибудь антифашист.

— Как бы там ни было, но теперь перед вами открыты все дороги. Если вот только Эйхман…

— К чёрту Эйхмана! Я узнавал, он ещё ошивается где-то в Испании! А пока этот главный «любимец» евреев доберётся к нам, мы успеем добраться до золота. А там уже всё изменится в нашу пользу.

— Кстати, босс, о золоте. Мариотти у всех допытывался, куда мы с вами тогда исчезали. И почему так и не появились Ганс с Каспаром. Мне кажется, вы его недооцениваете.

— Он спрашивал тебя? — наконец справившись с застрявшими в кармане ключами, удивлённо спросил Хоффман.

— И не только меня.

— Странно, почему я об этом ничего не знаю?

— Простите, я не успел доложить, это было совсем недавно. А ещё комиссар интересовался, где вы пропадали сегодня днём.

— Ты хочешь сказать, что это дитя индейца и альпаки под меня копает?

— Не могу знать, босс, я лишь рассказал, что слышал. И не пойму, зачем это ему.

— Мариотти жаден и хочет узнать что — нибудь, за что он может стрясти с нас ещё хоть клок шерсти. Эта крыса берёт даже горстями золотых зубов. Кстати, где он?

— Когда разгребли все трупы, и мы с вами отправились отмечать отбытие в дальний путь группенфюрера Мюллера, он ещё оставался на площади.

— А потом вернётся в участок и пороется у меня в столе, — недовольно констатировал Хоффман. — Придётся тебе ещё поработать.

Не попав с первого раза в замочную скважину, он наконец управился с дверью. Стоя под навесом, Хоффман забрал у Пёшеля зонт и, оставив того под дождём, продолжал давать указания:

— В сейф свой любопытный нос ему не засунуть, а вот в столе у меня — не то чтобы серьёзный компромат, но лучше бы Мариотти этого не видеть. Возвращайся в участок, выгреби у меня из шкафов всё, что найдёшь, и спрячь.

— Сделаю, босс! — переминаясь с ноги на ногу, заверил Пёшель.

Хоффман удивлённо осмотрел его с головы до ног:

— Чего пялишься, езжай уже!

И прежде чем Пёшель успел что-то ответить, дверь перед ним захлопнулась. Климу показалось, что Пёшель грязно выругался. Дождавшись, когда до него донёсся звук заведённого мотора, Клим вышел из укрытия. В одной из комнат в доме вспыхнул свет, а за шторой проплыл силуэт Хоффмана. Толкнув закрытую дверь, Клим взялся за висевший на двери бронзовый череп и уже хотел постучать, как вдруг услышал за спиной торопливые шаги. Только он успел спрятаться, как из пелены дождя снова появился Пёшель. На секунду замерев, он взялся за кольцо с черепом, несмело постучал и отступил на шаг.

— Какого чёрта?! — послышался голос Хоффмана.

— Простите, босс, я тут подумал! Мне бы надо всё сделать, не привлекая излишнего внимания, иначе всё станет известно Мариотти. Я проберусь в ваш кабинет через гараж, но для этого мне нужен ключ.

Свет из распахнувшейся двери упал на смущённо улыбающегося Пёшеля, и недовольный Хоффман, погремев связкой, протянул ключ.

— Ты теряешь время.

— Я уже исчезаю, босс! — раскланялся Пёшель.

Скоро Клим увидел скользнувший по стене свет фар отъезжающего автомобиля. Он снова вышел и, подражая Пёшелю, сделал три неуверенных удара. Послышались шаркающие шаги, и раздосадованный Хоффман, открывая дверь, проворчал:

— Ты пользуешься моим прекрасным настроением. Что на этот раз? Тебе понадобился ещё и мой дождевик?

Хоффман ещё продолжал говорить, но его лицо уже начало удивлённо вытягиваться.

— Вилли?

Рука дёрнула дверь, но ей помешал вовремя подставленный ботинок.

— Что ты здесь делаешь?

Промокая у стены под плющом, Клим размышлял, какими будут его первые слова. Что он скажет, когда встретится с Хоффманом лицом к лицу? Но сейчас понял: что бы ни прозвучало, всё будет лишним. Рука сама сжалась в кулак и рефлекторным движением Клим, вспомнив давний урок, выставил вперёд костяшку среднего пальца. Удар в нос отбросил оберштурмбаннфюрера от двери и опрокинул на спину.

— Какого чёрта! — выкрикнул, отползая по полу, Хоффман. — Ты сломал мне нос!

— Клюв. Ты должен был сказать «клюв», — негромко произнёс Клим, закрывая за собой дверь.

— Вилли, давай всё спокойно обсудим, — встряхнув головой, попытался прийти в себя Хоффман. — Я знаю, ты на меня злишься, но всё можно исправить. В тот раз твоей ошибкой было поставить на Айземанна.

Клим осмотрелся. Это была светлая просторная прихожая, с картинами вдоль стен, стульями на витых ножках и креслами с покрытыми позолотой подлокотниками. В глубине, у входа в следующую комнату, стоял кожаный диван с тумбами по краям. На тумбах стояли инкрустированные шкатулки. Богато украшенная люстра рассеивала мягкий свет. Клим взглянул на растёкшуюся вокруг его ног лужу, сочувственно вздохнул и направил пистолет Хоффману в лоб. Хоффман проглотил застрявший в горле ком и, напрягшись, как по команде замер.

— Мне всегда казалось интересным, какое может быть последнее желание у таких упырей, как ты? За что ещё таким, как ты, можно цепляться в этой жизни?

— Последнее желание? Поговорить, Вилли! Всего лишь поговорить. Давай всё обсудим. Я гляжу, ты весь дрожишь, только прошу, не нажми случайно на курок. Да что же я… ты ведь промок, сейчас принесу коньяк!

— Только дёрнись! Хочешь выговориться? Даю минуту, но не надейся, что я буду слушать. И поторопись, мне ещё нужно успеть на пароход, — Клим остановился у картины с типично европейским городским пейзажем. — Красиво. Где-то я такое уже видел.

— Нравится? — обрадовался Хоффман, пытаясь сесть на полу, облокотившись на диван. — Это ранний Отто Панкок. — Заметив, что для Клима имя художника — пустой звук, уточнил: — Такой же, как и мы, немец. Неужели немец не поймёт немца? Вилли, всё можно переосмыслить и простить. Тогда, в джунглях…

— Сегодня ты убил женщину, — Клим склонился над Хоффманом, со жгучим желанием ещё раз приложиться к его переставшему кровоточить носу рукояткой пистолета, но тот быстро закрыл лицо ладонью.

— Простить? Ну уж нет.

— Эту русскую? — искренне удивился Хоффман.

— Вилли, какое тебе до неё дело? Ты её знал? Но, Вилли, что мне оставалось делать, если я пригласил её на милую беседу, а она пыталась подсмотреть шифр сейфа. Ещё она всякий раз косилась на лежавшие на столе документы. Конечно, у меня это вызвало подозрение. Я просто обязан был её проверить.

— Проверил?

— Вилли, я сам не ожидал! У неё оказалось слабое сердце! Поверь, мне жаль. Да, на моих руках кровь, но ведь и ты не безгрешен. Как бы там ни было, но это ты убил Ганса!

— Ганса? Он всё-таки сдох?

— Но если бы ты видел, как он цеплялся за жизнь! — оживился Хоффман. — Его рана собрала вокруг нас ораву диких кошек. Запах крови сводил их с ума. Эти пятнистые исчадия ада крались за нами по пятам.

— И тогда вы его бросили, — Клим попытался угадать финал, неспешно переходя к следующей картине.

— А что нам оставалось делать? Пёшель его связал, потому что Ганс увязался за нами и никак не отставал, но это не снимает с тебя вины. В нём сидела твоя пуля. Он на твоей совести. Вилли, прошу, дай мне встать.

— Нет. Да и минута прошла, я выполнил твоё последнее желание. Время вышло.

— Нет, нет, подожди! — несмотря на запрет, Хоффман неуклюже попытался подняться. — У меня к тебе предложение. Дай мне сделать тебе подарок. Я богат и могу выкупить собственную жизнь.