— Разыщет и развесит на городских столбах.
— После того как мы доберёмся до золота, я больше не собираюсь показываться ему на глаза. Аргентина огромная, а ещё есть Парагвай, Чили, Бразилия, и везде тебе будут рады, если, конечно, ты не голодранец. Я не ворую, я лишь беру своё. А кстати, где твой Мюллер? — Айземанн театрально огляделся по сторонам. — Не вижу. Может, он и не хочет этого золота? Хотел бы, так был бы рядом. Сейчас здесь я решаю, а не Мюллер, и скажу для остальных, что мои ребята по прошлым делам называли меня Железным Ази. Многие думают, что из-за железных зубов. Нет. Я железный, потому что, если беру что-то в свои руки, то делаю это железной хваткой.
Айземанн прислушался к донёсшемуся из сельвы звериному крику и потянулся к рюкзаку.
— Мы с Германом поработаем на периметре — поставим нежданным гостям сюрпризы, а вам выбрать каждому свой сектор и смотреть да слушать за любой тенью.
Когда Фегелейн и Айземанн исчезли, Клим услышал, как Шмидт шёпотом подозвал Ганса и Пёшеля.
— Сами всё слышали, — сказал он им тихо. — Он прикончил Каспара, прикончит и нас. Он предатель, и мы поступим с ним так, как поступают с предателями. Я дам знать, когда наступит время. На эту гориллу напасть надо всем вместе, одновременно и без тени сомнения.
Клим уткнулся лицом в сырой мох. У него вдруг возникла твёрдая уверенность, что отсюда он больше никогда не выберется. Всем им уготован один конец. Кто-то, как Каспар, станет кровавым звеном в пищевой цепочке джунглей, а тот, кто избежит такой участи, получит пулю в спину, стоит лишь им добраться до золота. Но все непременно останутся здесь. Сельва их перемелет, проглотит, прожуёт и не подавится. Будь они даже сплочённым, прикрывающим друг другу спины, отрядом, — и тогда шансы были бы невысоки. А когда в одну яму угодили истекающие ядом скорпионы, то не справится с сельвой ни охотник за партизанами Фегелейн, ни полицейский пёс Шмидт, ни железный эсэсовец Айземанн. Против джунглей бессильны даже его стальные зубы. Не выберется и Клим. Внутри всё кипело от несправедливости. Он стал носителем страшной тайны — тайны, которую должно узнать всё человечество, но судьба милостиво выберет зло, чтобы оставить его в неведении.
С наступлением ночи джунгли начали наполняться звуками. В абсолютно чёрной тьме исчезли деревья, лианы, листья и даже корни, которые торчали перед глазами, — в их существовании Клим теперь мог убедиться только на ощупь. Неожиданно он ощутил приступ клаустрофобии. Клим никогда ею не страдал, даже когда находился в стальной бочке — подводной лодке, но здесь, потеряв ощущение пространства, он будто потерял под ногами опору. Что-то подобное происходило и с остальными. Чтобы убедиться, что рядом есть ещё кто-то живой, то слева, то справа они шёпотом окликали друг друга по именам. С потерей ощущения пространства пропало и чувство времени. А с утратой таких важных для человеческого сознания компонентов исчезла и реальность. Клим прислушивался к окружающим звукам и не мог понять, происходит всё наяву или ему только кажется, а на самом деле он уже провалился в сон и ему всё снится. Где-то рядом, на другом берегу, прозвучал леденящий душу рёв вышедшего на охоту голодного хищника. Клим был бы рад, если бы это было сновидением, но, ущипнув себя за щёку, понял, что голодная тварь реальна.
— Разожжём огонь, — не выдержал Шмидт.
— Полезешь за спичками, и я отрежу тебе пальцы, — прозвучал из темноты голос Айземанна. — Всем слушать — кто-то ходит рядом.
Клим прислушался к тысяче шорохов. Тихий шелест доносился отовсюду. Выделить какой-то один звук казалось делом невозможным. Шорохами был пропитан весь окружающий воздух. Но ни хруста веток под ногой, ни крадущегося шага, ничего, что могло бы нарушить монотонный шелест джунглей, Клим не слышал. Изредка доносился всплеск в реке, крик потревоженной птицы или душераздирающий вопль жертвы, попавшей в зубы хищнику, однако это, скорее, было исключением. В основном сельва жила шорохами. Напрягая слух, Клим уткнулся лицом в руку, и незаметно окружающие звуки превратились в розовый шум. Тик-так — медленно ползло время. И уже не сельва шумела вокруг, а гулко ударял в скалы морской прибой. Волны взбивались в пену и, взлетая на ветру, обрушивались на рубку шумным валом. Клим снова нёс вахту в лодке. Его раскачивало на ремнях, а он не мог опустить бинокль, потому что боялся упустить что-то важное. Это что-то изредка появлялось среди волн, превращаясь то в машущего руками человека, то в рубку ещё одной лодки. Неожиданно весь горизонт закрыла гигантская волна. Клим едва успел опустить бинокль, как его накрыло с головой. И не спасли от воды ни прорезиненный плащ, ни высокие сапоги — он был мокрый насквозь. Лодка начала погружаться, а он так и стоял в рубке, привязанный и обречённый на гибель.
Тяжело дыша, Клим встрепенулся и увидел, что уже наступил мутный рассвет. Сверху водопадом лил тропический ливень. Потоки воды бурлили вокруг, и, лёжа между корней, Клим ощутил себя в наполненной до краёв ванной. Он вскочил и едва удержался на заскользившей под ногами глине. Вокруг всё пребывало в движении — и природа, и люди. Удо срочно скатывал спальный мешок, Пёшель метался между стволов, заглядывая за каждое дерево, будто искал пропажу. Из стены ливня появился Фегелейн и, увидев Айземанна, отрицательно махнул головой, затем произнёс:
— Там тоже нет. Растяжки я снял, но ни одна из них не была задета.
— Ты берег осмотрел? — спросил Айземанн Шмидта.
— Осмотрел, да толку с того? Ливень смыл все следы.
— Что случилось? — спросил Клим Удо.
— Проводник исчез.
— Сальвадор? — удивился Клим.
— А что, у нас есть другие проводники? Эта обезьяна выбрала самое неподходящее время!
— Он сбежал?
— Сбежал, — подтвердил Фегелейн. — Даже не пойму — когда? Да и куда?
— Куда, понятно, — ответил Айземанн. — Непонятно, когда? Я не сомкнул глаз ни на секунду. Наш проводник сумел извернуться ужом.
— Может, его похитили? — предположил Шмидт. — Те, кого ты слышал?
— Не было там никого. Нехитрый приём для новобранцев, чтоб не спали. Проводник сбежал под утро, когда начался дождь. Впереди растяжки, туда он уйти не мог. Единственное место, где их нет — вдоль берега. Он ушёл обратным путём.
— Вернёмся, в яме сгною! — заскрипел зубами Шмидт.
— Ты сначала вернись, — осадил его Айземанн.
В ответ Шмидт взял Айземанна под локоть и отвёл в сторону, под ветки, где ливень оставил сухие островки.
— Послушай, штурмбаннфюрер, — прошептал смущённо Шмидт. — Я так и не узнал твоего имени, а звания сейчас звучат нелепо, как козыряния в бане.
— Что хотел? — недовольно спросил Айземанн. — Давай короче, да будем выдвигаться дальше.
— Вот об этом я как раз и собирался поговорить. Ты не думай, вины твоей здесь не будет. Я Мюллеру всё объясню.
— Что объяснишь?
— Да посмотри, куда нам идти дальше? Проводник сбежал, с Борманом непонятно что, вокруг дикари. Ты же сам видишь, здесь нужна хорошо организованная экспедиция, чтоб людей вдвое больше, и вооружённых до зубов. Мы недооценили, за что взялись. Не думай, это не поражение, а всего лишь временное отступление. Мы подготовимся ещё раз как следует и придём снова. А сейчас нужно возвращаться.
— Я тебя не держу, — ухмыльнулся Айземанн. — Ливень смыл наши следы, но если сильно повезёт, то, может, и выберешься. Давай, оберштурмбаннфюрер, собирайся, только оставь мне компас и твою карту с пометками проводника.
Поджав губы, Шмидт склонил голову и, проворчав под нос что-то невразумительное, пошёл прочь.
— Так ты уходишь? — выкрикнул ему в спину Айземанн.
— Что? — удивлённо оглянулся Шмидт. — О чём ты? Я говорю, промокли все до нитки, обсохнуть бы, прежде чем идти дальше.
— Обсохнешь, — засмеялся во весь железный рот Айземанн. — Пар из задницы я тебе обещаю. Чего нам теперь бояться? Ты же сам сказал, что голозадых дикарей перестрелял Борман, с твоей картой проводник не нужен, а если ты недооценил, за что взялся, то я был готов ко всему с самого начала. Осталось лишь пойти и взять, что лежит и ждёт.