– Читал, – невозмутимо ответил Шмидт. – Много потопили кораблей?

– В бортовом журнале с выхода в марте в море расписан каждый наш шаг. Полистайте, там всё записано.

– Обязательно полистаем. Итак, вы вышли в марте, воевали до капитуляции, но затем и после. Правильно я вас понимаю?

– Правильно. Вы произнесли слово «капитуляция» с некоторым чувством удовольствия. Отчего у меня сложилось впечатление, что вы радуетесь поражению Германии. Странная реакция для немца. Или я ошибаюсь?

– Ошибаетесь, – поморщился Шмидт. – Послушайте, Зимон, что я вам скажу: – в июле сорок пятого года в Аргентине возможно всё. Вас здесь могут принять как дорогого гостя, но и как врага. И пока, скажу я вам, счёт не в вашу пользу – вы гость нежеланный. И дело даже не в том, что вы раздражитель для государств – бывших противников Германии, и можете создать неудобства здешнему правительству. Международная политика – вещь гибкая, тёмная, и обладает короткой памятью. Проблема в другом. По поводу вашей лодки у местных властей есть серьёзные подозрения. Вам ничего не говорит название бразильского крейсера «Байя»?

– Впервые слышу, – ни один мускул не дрогнул на лице Зимона. – А что с ним не так?

– Нёс дежурство в районе экватора, но двенадцать дней назад неожиданно пропал. А прибывшие на место исчезновения суда обнаружили обожжённые тела и плавающие обломки со следами взрыва. Итак, я спрошу ещё раз – вам ничего не известно о крейсере «Байя»? Судя по прошедшему времени, вы должны были быть в том самом районе.

– О каком районе вы говорите? Экваторе? Так он, господин Шмидт, длинный. И Атлантический океан – не деревенский пруд. Иной раз, даже зная координаты, найти в нём цель ох как непросто. И это вам говорит человек, который пару раз не смог разыскать цель, даже когда на неё меня наводили сразу два самолёта. Потом оказалось, что мы использовали разные системы координат. Всякое бывает, но это не мешает мне уверенно заявить, что на всём пути сюда я не встретил ни одного корабля. Как говорит мой боцман, в океане было пусто, как в его карманах после недели отпуска.

– Понятно. Красноречиво и познавательно. Готовьтесь рассказать всё это ещё не один раз. И готовьтесь получше. Когда вы врёте, у вас, Зимон, прищуривается левый глаз – поработайте над этим. Дальше вами займутся местные спецслужбы, и мой вам совет: отшлифуйте каждое своё слово. То, как вы пытаетесь спрятать под покровом красноречивого словоблудия ваши тайны, выглядит неубедительно, потому что этот приём не для вас – легко заигрываетесь и фальшивите. Постарайтесь быть более естественным. Впереди у вас целая ночь, проведите её с пользой, особенно в том, что касается вашего экипажа. Пусть каждый выучит свою роль наизусть. Контрразведка президента Перона пока ещё не может тягаться с нами, но и на дураков надеяться не стоит. Итак, капитан-лейтенант, вам всё понятно?

– Вы объяснили так доходчиво, что понял бы даже безголовый пень.

– Тогда пару слов о ваших дальнейших действиях, и вам лишь останется нас проводить.

– Один вопрос, герр Шмидт, – вспомнил Зимон. – Не появлялась ли у этих берегов лодка моего боевого друга обер-лейтенанта Гейнца Шеффера?

Услышав имя Шеффера, ни слова до этого не понимавший комиссар полиции неожиданно переглянулся со Шмидтом.

– Нет, – безучастно заметил Шмидт. – Никто здесь о таком не слышал. Ещё вопросы есть?

– Что будет с моим экипажем?

– Ничего не могу обещать, но будьте готовы, что вы его больше никогда не увидите. Местные имеют на вас большой зуб, и переубедить их будет ох как непросто. А чтобы у вас, Зимон, не возникало глупых мыслей, с дежурства у побережья уже отозваны два эсминца. Утром они будут здесь. На рассвете один из них подойдёт к лодке. В это время весь экипаж должен находиться на палубе без оружия, флаг спущен, все люки открыты. Выполняйте их приказы – и ещё поживёте.

– В лагере или тюрьме?

– Всё зависит от вас. Возможно, что до ограничения свободы не дойдёт. Не забывайте, что вы на территории государства, где хотя бы пытаются показать миру, что соблюдают международные законы. Итак, командир, всё, что вы должны были знать, вы уже знаете. И даже больше. Я тоже немец, и о войне знаю не по газетам. Всё, что я мог для вас сделать, я уже сделал. Остальное зависит от вас. На этом наша встреча подошла к концу.

– Мы ещё увидимся, герр Шмидт? – спросил Зимон.

– Не думаю.

После того, как прибывшая делегация исчезла на трапе, в центральном посту ещё долго царило растерянное молчание.

– Что это было? – наконец произнёс Бауэр. – Нас арестуют? Мы для того проделали такой путь, чтобы оказаться за решёткой? Все эти муки – для того, чтобы поселиться в камере? А кто говорил, что мы плывём к друзьям? Где омары, вино с аргентинских виноградников, встреча с нашей диаспорой? Командир, это ведь ваши слова! Этот Шмидт и есть все наши немцы?

– Заткнись.

– Заткнуться?! Нас привели как баранов на бойню, а я должен заткнуться?

– Им ничего не доказать. Если мы все будем стоять на своём, то не пройдёт и месяца, как все будем свободны. Да, допросов не избежать. А потому, пока ещё есть время, будем готовить каждого.

– А как быть с японцем?

– С Мацудой? – удивился Зимон. – Что ты хочешь сказать?

– Я ему не верю!

Оглянувшись на прикрытый люк, Зимон задался вопросом, может ли Тадао их слышать, и, понизив голос, произнёс:

– Бауэр, не будь идиотом, его стойкости хватит на весь экипаж. Он не скажет лишнего даже под пыткой.

– Почему же? Какое дело ему до нас, немцев? Он давно мечтает вернуться в Японию, и что ему мешает рассказать всю правду в обмен на сделку? А если ещё здесь есть их посол, то это вопрос одного дня. Они там на своём японском пощебечут, и потом он в Токио, а мы по камерам.

– По себе судишь?

Как ни хотел Зимон этого избежать, но находившийся в соседнем отсеке Тадао их всё-таки услышал. Люк резко распахнулся, японец, согнувшись, вошёл, выпрямился и, пристально взглянув в глаза первому помощнику, мрачно произнёс:

– Здесь, кажется, упоминали моё имя?

Лицо его было бледно, губы сжаты, глаза под нахмуренными бровями сверкали. Бауэр посмотрел ему в глаза и судорожно сглотнул.

– Русский! – вдруг выкрикнул он, отступив на шаг. – Вот наше слабое место! Давно надо было его прикончить! Этот точно всё расскажет!

– Русского я беру на себя, – вдруг вступился Адэхи.

– Правильно! Ты его на лодку взял, ты и убей! – обрадовался Бауэр.

– Никто его не тронет, и я обещаю, что он будет говорить то же, что и остальные.

– И ты? – мрачно скрипнул зубами Бауэр. – Здесь все против меня. А что скажет команда? Вы, командир, как всегда всё решили за нас. Хотя если бы не ваша дурацкая атака на бразильца, мы бы сейчас не сели в эту лужу. А теперь вы говорите нам – вас будут допрашивать, но вы проявляйте стойкость. Нас почти тридцать человек, и вы уверенны, что каждый проявит эту чёртову стойкость?

– Что ты предлагаешь? – устало спросил Зимон.

– Бежать! Бежать, пока не поздно! Там, снаружи, – Бауэр поднял палец, указывая на люк рубки, – ночь, как угольная шахта, и дождь стеной. Мы уйдём незамеченными.

– Навозная муха родила очередную глупость. Уверен, что крейсеру по соседству поручили за нами присматривать. И потом, наши топливные баки пусты. Доползли почти что на парах солярки. Куда мы уйдём?

– Добудем топливо как тогда, с англичанином. Под орудием ещё нетронутый запас снарядов и осталась одна торпеда. Есть, чем отправить на дно любого.

– Опять?

– Это лучше, чем сидеть в аргентинской тюрьме.

– Тебя ещё никто туда не посадил. Прекрати истерику и собери экипаж. Пора сочинить достоверную легенду и вдолбить в каждую голову. Чем крепче, тем больше шанс на дегустацию аргентинского вина. Ты же этого хотел? А Шмидту я не верю. Шеффер здесь. Может, я и прищуриваю глаз, но когда врёт он, это написано у него на лбу. Поверьте мне, всё сложится хорошо. Будет и мирная жизнь, и вино на ранчо. Собирай команду, я хочу поговорить без громкой связи, глаза в глаза.