– Расскажи чего повеселее, – неожиданно произнёс Вайс.

– Сигард, так ведь нельзя.

– А ты тихо.

– Повеселее? Был один случай, – тут же согласился Олаф. – Слушайте, камрады, я очень тихо. Это я ещё плавал с командиром Ваттенбергом. Ходили мы с ним к берегам Америки. А там тогда о войне только из газет слыхали. Берега заревом светятся. Пароходы ходят – сверкают как рождественские ёлки. Разве что только не салютуют. Так мы у бостонского порта позицию заняли. Днём на дно ложимся, а ночью всплываем и строго один пароход топим. Что ни ночь, то судно. Радист добросовестно передаёт о каждой победе в штаб, а мы всё недоумеваем. Американцы реагируют на нас как детвора в песочнице. О чём они тогда думали? У них под носом такое происходит, так хоть бы один сторожевик появился. Потом узнали, что все эсминцы американцы в конвои отдали. Обнаглели мы тогда. Слушали американскую береговую радиостанцию на частоте шестьсот метров, а та болтала о чём угодно. Она сообщала информацию о спасательных работах, какие районы патрулируются самолётами, где корабли противолодочной обороны, и даже когда и какой пароход планирует прибыть в порт. Это для того, чтобы жёны знали, когда приходят мужья, и вовремя освобождали постели, – хихикнул Олаф. – На эту частоту мы настраивались ещё в середине Атлантики. Да… весёлое было время. Обстановку на море мы знали не хуже самих американцев. Ваттенберг правило завёл: одна торпеда – одно судно. Потом начали носом крутить и выбирать кого пожирнее. Чтоб танкер или «Либерти» какой. Эти плохо удар держали. Куда ни попади, так вспыхивают – и пополам, а тоннаж солидный. И вот вечером проскочил один такой вкусный танкер под доминиканским флагом прямо перед нашим носом. Пока позицию выбирали, а он уже прошмыгнул в порт и встал на рейде. Но командир не расстроился. Говорит – я его с моря достану. На рейд войти не рискнули – сетей опасались, а как стемнело, встали напротив входа в порт. Ночь тёмная, танкер как на ладони, и подсвечивает всеми огнями – только бери! Мы тогда на измазанной мазутом торпеде пальцами пожелания писали, чтоб горел поярче и побыстрее отправлялся в ад. Уверены были, что достанет торпеда танкер. Отправили наш подарок нагло, из надводного положения, так ещё половина команды на палубу высыпала посмотреть. Штурман с секундомером время объявлял, как судья на скачках. И вдруг – остаётся ещё целая минута – происходит взрыв. Далеко от танкера, на входе в порт. Ну, тут уж всё зашевелилось. Прожектора, сирена, кто-то, стреляя из пушки, рванул на выход. В общем, пришлось сматываться. Ваттенберг подумал-подумал, что бы это могло быть, а потом говорит радисту: передавай, что утопили одну тонну.

– Одну тонну? – удивился Вайс. – Торпеду стоимостью в двадцать пять тысяч рейхсмарок – на корыто в одну тонну?!

– Ты дальше слушай! – не унимался Олаф, потирая руки. – После этого фортуна от нас отвернулась, и пришлось возвращаться. Только пришвартовались в Лорьяне, командира сразу в штаб на доклад. А там слушали, слушали, а потом спрашивают – а что это вы такое интересное утопили? – Интересное? – не понимает Ваттенберг. – О чём вы говорите? Ну как же, вот ваше сообщение: потопил одну тонну! – Ах, это! – расхохотался Ваттенберг. – Так это, господа, швартовая бочка. Он долго ещё хохотал, когда нам пересказывал. Переполох тогда знатный получился. Говорит – видели бы вы физиономии штабистов, когда они гадали, что это может быть за судно водоизмещением всего в одну тонну.

– Смешно, – с каменной физиономией произнёс Вайс.

– А хотите, ещё расскажу? – прислушавшись к звукам над головой, спросил Олаф.

– Тебе же сказали – соблюдать тишину, – недовольно прошептал Майер.

– Неотёсанная ты деревенщина, – ответил Олаф. – Ты что, действительно думаешь, что там могут услышать, как ты портишь воздух? В воде хорошо разносится стук железа, а не твоё коровье мычание.

– Валяй, – Олафа неожиданно поддержал Вайс, и уже набравший полную грудь воздуха Майер сориться не стал и ехидно заметил: – Твоё мычанье тоже хорошо отвлекает.

Старшина Вайс прислушался, закрыв глаза, потом неожиданно изрёк:

– Давай, развлекай, пока играем в дохлого енота.

– Енота? – поднял голову Вилли.

– В него самого, – подтвердил Вайс. – Игра такая, когда лев уже почти настиг енота, а тот вдруг притворяется дохлым, в надежде, что царь зверей не станет связываться с падалью. Но лев тоже не без мозгов, и, лёжа рядом в кустах, ждёт, когда еноту надоест валять дурака. Слышите, эсминцы даже «асдики» выключили, замерли и ждут. Они всё ещё стоят над нами и терпеливо ждут и слушают. Кажется, ботинки Олафа ввели их в смущение, но они не прочь выдержать время. А время за них, и они могут ждать хоть до умопомрачения, а у нас воздуха на считанные часы. Так что ты хотел рассказать?

– Да есть одна поучительная история, – начал Олаф, – о том, как всё может измениться к чертям собачьим всего лишь за какие-то полгода. Снова мы вернулись к американским берегам весной сорок второго. То есть через эти злополучные полгода. И сразу начались сюрпризы. Первым нам попался пароход с палубой, забитой грузовиками. Шёл он один, и мы даже не стали дожидаться ночи. Командир выпустил торпеду, хорошо видел белый след, закончившийся у судна под кормой, а в ответ тишина. Тогда Ваттенберг свалил неудачу на дефект торпеды и приказал торпедистам произвести проверку всех взрывателей. И только через два дня, когда пароход пришёл в порт, береговое радио сообщило, что пароход «Дэзи», даже не подозревая, приволок в противоторпедных сетях неразорвавшуюся торпеду. Оказалось, что он тащил вдоль бортов сети, и для нас это стало первой новинкой. И, кстати, радио тоже уже не было так болтливо. Скупая сводка погоды, да их вездесущий джаз. А потом и вовсе началась мистика. Сначала пропала лодка Ролльмана. Он сообщил, что наблюдает небольшое судно и собирается атаковать. Но потом перестал выходить на связь. Затем в том же месте о небольшом одиноком судне сообщила U-587 и тоже исчезла. Третьим оказался Лерхен, он сообщил, что наблюдает в нехорошем квадрате небольшой конвой, ему приказали следить с большой осторожностью, но больше он на связь не вышел. Наш Ваттенберг был прожжённый вояка. Такого суеверными слухами не запугаешь. Квадрат тот находился недалеко от нашего района, и, конечно же, он решил посмотреть. Ещё издали мы обнаружили небольшой пароход, водоизмещением примерно три тысячи тонн. Вёл он себя смирно, зигзаги не делал, тихо дымил трубой и моргал ходовыми огнями. Помня о предыдущих лодках, наш командир соблюдал осторожность. Он долго рассматривал судно в перископ, после чего пригласил посмотреть всех офицеров и выслушал их мнение. Никто не заметил ничего подозрительного, тогда решили атаковать. С расстояния примерно пятьсот метров торпеда угодила судну в носовую часть, взлетел столб воды и дыма, и тут же ожила корабельная радиостанция, радируя, что судно «Каролина» торпедировано в точке с такими-то координатами, на борту пожар, и экипаж готовится его покинуть. Всё как всегда. С одного борта спустили шлюпку, другая ещё висела на шлюпбалке, и в неё садились люди. Наша U-162 обошла дымящееся судно по кругу, потом всплыла. Посудина немного накренилась, но и не думала тонуть. Ваттенберг приказал готовить пушку. Сам он сидел на поручнях мостика и, свесив ноги, наблюдал, как матросы с «Каролины» готовились её покинуть. Кстати, делали они это довольно неспешно. «Дайте им отойти от судна, – сказал командир. – Не стрелять же по ним». Но когда там начали испытывать наше терпение, он приказал дать залп поверх голов, чтобы поторопились. Одно лишь смущало, что судно продолжало двигаться. То ли сохраняло инерцию, то ли продолжал работать двигатель, но расстояние между лодкой и «Каролиной» подозрительно сокращалось. Почувствовав тревогу, Ваттенберг приказал дать средний ход и отвернуть влево. «Каролина» повернула туда же. Тогда лодка прибавила ходу и отвернула вправо. «Каролина» повернула тоже.

– Ловушка! – выкрикнул Вилли.

– Она самая, – снисходительно приложил ладонь к его губам Олаф. – Судно вдруг развернулось бортом, «группа паники» уже вернулась обратно, упал маскировочный брезент, и мы увидели четыре нацеленных на нас орудия. Сколько там было пулемётов – и не сосчитать. Их трассирующие пули засвистели над головой и обрушились на рубку свинцовым градом. Первым под пулемётной очередью упал вахтенный сигнальщик, но командир успел пригнуться за борт рубки. «Все вниз! Задраить переборки!» – кричал он, но и без команды все прыгали в люк, как перезрелые груши. Потом рядом с кормой упали первые снаряды. Ох, и тряхнуло нас тогда! Выдохнули, когда ушли под воду, но оказалось – рано. Нас поджидал следующий сюрприз – на «Каролине» были глубинные бомбы, и скоро мы почувствовали их на собственной шкуре. Спасло только то, что она не была эсминцем и через полчаса потеряла след. Однако Ваттенберг уже закусил удила. Его провели как ребёнка, а это, как ни крути, – дело чести. Он долго преследовал едва ползущую «Каролину» на перископной глубине, а там уже решили, что опасность миновала, и занялись ремонтом. Пожар ликвидировали, продырявленный нос её был ничуть не глубже, чем вначале, словно заполнен пустыми бочками, шлюпки висели на своих местах. Крен выровняли, и судно даже прибавило ходу. К вечеру Ваттенберг решил, что пришло время мести. Он подошёл с кормы, целясь точно в машинное отделение. Через тридцать секунд на «Каролине» снова прогремел взрыв. На этот раз роковой. Экипаж опять занял шлюпки, а когда U-162 всплыла, они уже были далеко. Однако и на этом сюрпризы не закончились. Оказалось, что весь этот день погибший вахтенный плавал вместе с нами. Его нога застряла между навесом рубки и перископной тумбой. Первым наверх поднимался командир и долго не мог открыть люк. А когда всё-таки открыл, то понял, что мешало навалившееся тело. Кстати, ему ещё пришлось столкнуться лицом к лицу с вахтенным, а времени прошло уже немало, так что зрелище было ещё то. Всю ночь мы по очереди из выданной боцманом парусины шили для бедняги мешок. На рассвете лодка застопорила ход, единственный из нас знавший молитвы главный механик прочитал одну из них, а мы стояли, отдавая честь. Затем сбросили мешок с телом в море.