– Теперь я понимаю, почему он повелел мне тебя спасти.

Внимательно наблюдая за его рукой, Клим невольно задался вопросом, что находится в кармане, но что-то подсказывало, что вслух спрашивать об этом не стоит. Возможно, там что-то личное, касающееся только его владельца. Но, уже открыв рот, Клим не смог остановиться и неожиданно для себя выпалил вопрос, как ему потом показалось, ещё более бестактный, чем о предмете в кармане:

– Адэхи, ты настоящий индеец?

– Ты где-то видел индейцев поддельных? – ничуть не удивившись, ответил вопросом Адэхи. По всей видимости, к подобному любопытству он тоже привык.

– Нет… – стушевался Клим. – Прости…

– За что? Поддельных индейцев ты не увидишь, потому что никто не захочет оказаться в нашей шкуре. В этой части света почему-то принято считать, что индейцы – это лихие воины, метко швыряющие во всё живое томагавки и укуривающиеся у костра трубкой мира. Всё враньё. Есть только вымирающие племена. Ещё сто лет назад мой коренной народ Отоми заселял Мексику между берегами двух океанов. Теперь же остались лишь жалкие резервации. Скоро исчезнут и они. Во всяком случае, белые делают для этого всё возможное. Они, как огненные муравьи, проникают всюду, чтобы пожирать наши леса и пастбища, превращая их в плантации.

– Но ты же здесь, с белыми? Ты служишь им! Ты сделал всё, чтобы утопить крейсер. И ваш командир на этом не остановится.

– Ах, ты об этом? Поверь, руки чисты только у безруких. А в экипаже я чувствую себя полноценным человеком. Впервые я кому-то нужен. И главное – здесь я на равных. Командиру Зимону неважно, какая у тебя кожа. Ему важно, что у тебя в голове. В экипаже нет ни одного члена Национал-социалистической партии. Обер-лейтенант Бауэр хотел вступить, но командир его сразу предупредил – на лодку ни ногой. Пусть ищет другую или место на берегу. Наш кэп правильно считает, что лодкой управляют не идеи, а руки. Идейные только вредят, потому что главное их оружие – не торпеды, а доносы. Выживают лишь люди с убеждениями. С убеждениями, а не с идеями. Осознавать себя необходимым, Клим, важно для любого человека. Я оказался не нужным даже собственному племени, а здесь от меня зависят жизни людей.

– Тебя выгнали из племени?

– Нет, – засмеялся Адэхи. – Меня продали. И цена мне была – фарфоровые бусы. Фрау Урсула любила мне об этом напоминать. Самые обыкновенные бусы, которые понравились дочери вождя Ёри. Да и вождь наш был совсем не таким, как рисуют ваши художники. Ни коня, ни перьев. Разжиревший, обрюзгший и пристрастившийся к огненной воде белых. Этим и воспользовалась фрау Урсула Райхенбах. Пастор сказал ей, что за одного заблудшего дикаря, обращённого в правильную веру, простятся все грехи. Видать, много было у фрау грехов, раз взялась она за это дело так серьёзно. Я, Клим, тоже сирота, и вступиться за меня было некому. На плантации я оказался, когда мне исполнилось всего десять лет. И это были страшные годы. Если фрау заставляла меня учить молитвы и пересказывать всё, что прочитал в церкви пастор Эрдман, то хозяин Вольфрам Райхенбах был само воплощение зла. Ему мало было просто приказать управляющему, креолу Кампасу, исполосовать работнику спину плетью. После наказания управляющий поливал раны лимонным соком или посыпал красным перцем. Ты когда-нибудь пробовал, что такое плеть-девятихвостка?

– Нас никогда не били, – не смог скрыть потрясения Клим. – Данил Иванович, конечно, мог дать подзатыльник.

– Подзатыльник? – улыбнулся Адэхи. – Фрау ладонью сломала нос попрошайке Джону, нечаянно схватившему её после проповеди за платье. Мощная женщина. Гора! В церкви занимала два места. Удивительное дело – как белые могут быстро меняться. Райхенбахи приплыли в Мексику в начале тридцатых с первой волной немцев-переселенцев. И тогда они были сама добродетель. Набожные и добрые. Но проходит всего два года, и они превращаются в посланников ада. И чем больше хозяин Вольфрам расширял свои плантации, тем свирепее он становился. Не жалел ни детей, ни женщин. Мне тоже часто доставалось, но, когда подрос, хозяин приметил, что в голове у меня что-то есть. Он даже стал доверять мне трактор! С техникой у меня получалось лучше всего. А потом в Европе разгорелась война, и немецкая диаспора потребовала от каждой семьи отправить на историческую родину по одному солдату. У хозяина был сын Карл, но ни он, ни фрау не горели желанием сделать из него героя. Вот тогда хозяин обо мне и вспомнил. Конечно, диаспора осудила его хитрость, но Райхенбахи упирали на то, что им никак не обойтись без преемника, которого они готовили из своего сына. Да и я куда лучше подходил на роль солдата. Хозяин Вольфрам сопроводил меня такими рекомендациями, что чиновники на призывном пункте долго ломали голову, на кого меня выучить – сделать механиком-водителем в танковых войсках или машинистом на подводной лодке? Вот таким образом, Клим, как вы любите говорить, я и выбился в люди.

Рассказывая о себе, Адэхи продолжал держать руку на нагрудном кармане, то поглаживая его, то сжимая. Нет, там определённо что-то было, гладкое и мягкое. Временами Климу казалось, что индеец, склонив голову, разговаривает не с ним, а с содержимым кармана.

– Там что-то ценное?

– Что? – не понял Адэхи.

– Ты как будто держишься за сердце, но я вижу, что это не так. В кармане у тебя что-то ценное?

– Да, – неожиданно смутился индеец. – Да… для меня – да.

– На награду не похоже. Скорее, платок или свёрнутый шарф. Чей-то подарок? Я всегда носил с собой в кармане счастливый карандаш, но он остался в пиджаке на тральщике.

Адэхи молча достал из кармана крошечную растрёпанную куклу, которая легко уместилась на его ладони.

– Это Пикчу.

– Игрушка?

– Нет. Это то, что ещё связывает меня с моим народом. От индейца во мне остались только волосы, нос и Пикчу. Фрау Урсула, если находила Пикчу, сама порола меня плетью, но я его не предал. Послушно читал Библию, носил ваш крест, но верил только своему Пикчу.

– Это твой индейский бог?

– Бог? Нет! – засмеялся Адэхи. – Боги – это у вас. Пикчу – сын Великого Духа.

Приглядевшись к кукле, Клим недоумённо пожал плечами.

– Похож на волосатого человечка.

– Это не волосы. Тело Пикчу обвивают змеи. Он скачет по прериям на диком необъезженном мустанге и разит врага змеями. Они летят как стрелы и жалят врагов без промаха. Эти стрелы беспощадны и не ранят, как обычная стрела. Змея-стрела бьёт только насмерть!

– Красиво. И так увлекательно!

– Почему ты улыбаешься?

– Но как же иначе? Адэхи, ты управляешь сложнейшей техникой, ты знаешь, как выровнять лодку на ровный киль, ты решаешь задачи гидродинамики, которые под силу не каждому профессору, – и ты же молишься тряпичной кукле! Тебя самого это не удивляет? Как бы тебе сказать… это не по-комсомольски, что ли.

Индеец насупился, и Клим подумал, что сейчас, пожалуй, он перегнул палку. И чтобы сгладить неловкость, поспешно добавил:

– Но я всегда считал, что даже ошибаться каждый имеет законное право. Наша завхоз Октябрина Захаровна в грозу обязательно крестилась. Она была уверена, что бог на облаках злится и сверкает молниями. Мы объясняли ей, что самолёты уже давно летают выше облаков, но лётчики никого там не видели. Данил Иванович её тоже ругал, но я знал, что она всегда прятала у себя в комнате иконку. Адэхи, если ты веришь в Пикчу, если это тебе помогает – верь на здоровье.

– Ты, как и все белые, глуп и самодоволен, – сказал индеец, вставая. – Да, разумеется, это не Пикчу, – Адэхи нехотя спрятал куклу в карман. – Это лишь его тотем. Сам же Пикчу сейчас далеко. Охотится в лесах Юкатана или купает коня в водах Рио-Гранде. Но его фигурка у моего сердца позволяет ему меня слышать, а мне – его. Однажды Пикчу за меня вступился, и с тех пор я ни на мгновение в нём не сомневаюсь. Я всегда под его защитой.

Легкомысленная улыбка блуждала по лицу Клима, и он никак не мог с ней справиться. Ему, комсомольцу, даже сам разговор о потусторонних силах, богах и их чудесах всегда был забавен. Стоило начать спор с Октябриной Захаровной, и вместо аргументов сразу прорывался смех. Клим понимал, что надо бы привести доказательства, не оставить камня на камне от её тёмного религиозного суеверия очевидными доводами и примерами, но ничего не мог с собой поделать и начинал хихикать.