– Послушайте, Тадао, как бы вы это ни называли, но ваш брат просто фанатик, и такой же сделал свою жену.

– Вы ничего не поняли, Хильмар-сан, – улыбнулся Мацуда. – Мой брат не фанатик-одиночка. Я мечтаю оказаться на месте своего брата. Любой японец мечтает повторить его подвиг, будь он матрос или адмирал. Каждая японская женщина сделает так же, как сделала Харуко. И все мы вместе называемся Родина солнца, или, как вы говорите – Япония. Вы что-нибудь слыхали о штурме американцами нашего острова Сайпан, или Банзай-скале?

– Нет, новости с вашей части планеты к нам практически не долетают. Так что там произошло?

– Жаль, что не слышали. Немцы могли бы вынести для себя хороший урок. Это случилось всего год назад. Там было то же, что сделал мой брат – самопожертвование во имя долга. Каждый воин поступил так, как должен был. Тридцатитысячный гарнизон держал остров месяц. Две недели американцы перепахивали его снарядами линкоров, бомбили авиацией, потом пошли на штурм, но получили отпор, какого не ожидали. Тогда всё повторилось сначала. Дзоты и окопы выжигали огнемётами, утюжили танками, засыпали бронебульдозерами. В конце концов не осталось ни одного солдата. Всё это время их жёны помогали им, подносили к пушкам снаряды, перевязывали раненых, но, когда всё было кончено, собрали детей на краю сорокаметрового обрыва и, прижимая к себе, бросались на торчавшие из воды обломки скал. Чтобы дети не могли выплыть и спастись, матери накладывали им в карманы камни. С тех пор американцы называют этот утёс Банзай-скалой.

Мацуда умолк, но никто не решился нарушить тишину. Прислушивающийся к их разговору из радиорубки радист Мюллер, не таясь, высунул голову с растрёпанной гривой в распахнутую дверь и, открыв рот, смотрел на японца во все глаза.

– Они убивали собственных детей? – переспросил потрясённый инженер. – Ваши матери способны убить собственного ребёнка?!

– Именно. Потому что это наши дети, и мы их врагу не отдаём.

– Много погибло?

– Неизвестно, но через несколько дней командир проходящего мимо скалы американского катера радировал, что не может двигаться из-за устилающих море тел.

– Ну хватит! – встал Ланге. – Это уже выше моих сил! Командир, я – в машинное отделение.

Мацуда никак не отреагировал на его бегство и подчёркнуто безразлично спросил Зимона:

– Надеюсь, Хильмар-сан, теперь вам хватит такта больше не предлагать мне сдаться в плен?

– Да ну вас! – отмахнулся Зимон. – Делайте, что хотите. Бауэр! – крикнул он нёсшему вахту в центральном посту первому помощнику. – Что там у нас творится на поверхности? Почему я уже полчаса не слышал ни одного доклада?! Вы чем там занимаетесь, раздери вам ноздри! А ты! – Зимон наконец заметил пялившегося на него радиста. – Дай мне громкую связь! Я наконец зачитаю экипажу этот дерьмовый приказ или нет?!

Втиснувшись рядом с Мюллером в тесную радиорубку, Зимон начал медленно читать приказ Дёница, прислушиваясь, как его слова эхом разносятся по отсекам. А дочитав, швырнул микрофон об стол. В отместку тот взвизгнул на всю лодку свистом и режущим уши скрипом.

– А, чтоб вас всех! – Зимон в сердцах хлопнул дверью радиорубки и рухнул на диван командирской каюты.

Настроение было препаскуднейшее. И он понимал, что было тому причиной, – приказ, но ещё больше Мацуда! Японец, не обвиняя напрямую, сумел выставить его, экипаж его лодки, гросс-адмирала Дёница, да и всех немцев не героями, ведущими войну с целым миром, а бесхребетными плоскими червями, лишь изображавшими борьбу за питательную среду европейского кишечника, а случись что – охотно заполнявшими лагеря для военнопленных. Когда-то он с высокомерием смотрел, как воюют их союзники – итальянцы. Вот уж кто не блистал воинской твёрдостью! Там, где фронт обороняли солдаты Дуче, немецкие генералы всегда держали в уме, что надо бы подтянуть поближе резервы, чтобы вовремя закрывать брошенные бреши. Или же прийти на жалкие крики о помощи. Так было в Африке, так же случилось и под Сталинградом. Сейчас же Зимон понимал, что именно так в глазах Мацудо выглядят немцы.

– Разрешите, я уберу, герр командир?

Кок Мартин кивнул на стол, и Зимон заметил, что кофе в полупустых брошенных чашках уже остыл, так и не допитый.

– Где ты взял это дерьмо? – прорычал он сквозь зубы, затем искоса взглянул на японца.

Лицо Мацуды хранило безразличное выражение, но Зимон видел, что он всё понимает. И, скорее всего, презирает его и как командира, и как немца.

Кок собрал чашки, но чуть не выронил, потому что, оттолкнув его, из узкого прохода, через стальной комингс, ввалился первый помощник.

– Герр командир, – начал он сходу. – Это английская провокация! Жалкая провокация, рассчитанная на паникёров и трусов.

– На! – ткнул ему под нос приказ Зимон. – Ещё один неверующий нашёлся. Смотри, кем подписан. А это код подтверждения.

Вытянув шею, обер-лейтенант Гоц Бауэр уставился на жёлтый лист, так и не решившись взять его в руки.

– Ничего не понимаю, – произнёс он наконец неуверенно.

– И понимать нечего. Наши штабисты, во главе с обожаемым папой Карлом, дружно помочились и на нас, и на тех, кто уже давно кормит рыб на дне в наших стальных гробах! Я это чувствую собственной физиономией – так и хочется пойти утереться. Тебе, Бауэр, я советую сделать то же.

– Но… – прошептал первый помощник, – как же так?

– А вот так! Всплывать, строиться и размахивать синим флагом! Где, сапог им в зубы, я возьму этот чёртов синий флаг?!

Несмело отодвинув первого помощника, из-за его плеча выглянул вернувшийся из машинного отделения обер-лейтенант Отто Ланге. Главный инженер через переборку слышал ругательства командира и сейчас отдал бы многое, лишь бы держаться подальше и не попадать под горячую руку. Но обстоятельства требовали.

– Командир, – начал он несмело, – в электромеханическом отсеке небольшое происшествие, но я уже всё уладил.

– Что ещё? – испепелил его взглядом Зимон.

– Драка. Парни неплохо помяли друг другу бока, но сейчас уже порядок.

– Кто зачинщик?

– Адэхи.

– Индеец? Причина драки?

– Приказ. Адэхи первым ударил торпедиста Шлоссера за то, что тот сильно радовался предстоящему плену и тому, что, как он сказал, у него получится ещё немного пожить. Ещё Шлоссер спросил, выдают ли в лагере зубные щётки, или лучше взять свою? Это оказалось последней каплей. Ну а потом как обычно – разделились на две группы, так сказать, по идейным соображениям. На тех, кто радовался окончанию войны, и тех, кто ещё не навоевался.

– Твоё мнение, Отто, я знаю. А как поделились в отсеках?

– Да практически поровну. Боцман рвётся в бой, как верблюд на водопой, а Блюмке заявил, что готов вплавь добираться к берегу хоть сейчас, только дайте разрешение.

– Понятно, – задумчиво склонил голову Зимон. – Прости, Тадао, мне очень жаль, – взглянул он виновато на японца. – Бауэр, всех по местам – будем всплывать. И поищи какую-нибудь синюю тряпку. Флаг Кригсмарине снять не дам, но что-нибудь повесь на трос антенны, чтобы видели издалека.

– Что повесить? – не понял первый помощник.

– Да хоть свои подштанники. Мне всё равно.

– А как быть с дракой? – напомнил инженер.

– Забудь. Сейчас я бы сам с удовольствием дал волю кулакам. Да только те рожи далеко.

Захрипев продуваемыми цистернами, U-396 медленно всплывала, обнажая серые бока в свете туманного утра. Редкая для Северного моря тихая гладь воды – словно всплыли в деревенском пруду – забурлила потревоженными водорослями, масляными пятнами и разбегающимися в стороны пузырями.

«Паршивый день для последнего плавания, – подумал Зимон, первым выбравшись из рубки на мостик. – Нас видно за десятки миль! Как по заказу – для сдачи в плен».

Для подводников нет ничего хуже, чем подобная безупречная гладь. След от перископа и шноркеля остаётся долго и заметен с любого проходящего парохода. А уж о самолётах и говорить нечего. В такие дни самолёты могут заметить тёмную тушу лодки в солнечных лучах, проникающих сквозь прозрачную воду на глубину до двадцати метров.