– Здравствуй, Тина, – говорит он, и голос мягок и спокоен. – Ты знаешь, кто я?

Второй раз в жизни будто молния озаряет перед Тиной ВСЁ.

– Знаю, – говорит она дрожащим голосом. – Вы Иисус Христос.

Она хочет стать на колени, но Христос улыбается.

– Встань, Тина. Ты возлюбленная дочь моя, разве дочери встают на колени перед отцом? И будь со мной на «ты».

– Тогда… – она мягко высвобождается и делает реверанс, все-таки научилась у леди Селины. А потом, сняв цепочку, протягивает Чинтамани. – Возьми это… отец. Леди Селина велела передать тебе.

Христос принимает камень. – Мы благодарны тебе, Тина. – Он делает жест, и прямо из воздуха появляется бородатый мужчина в светлых одеждах. – Возьми, Елисей. Передай той, кто еще в трудах. Скажи, что дочь Господа сохранила его для них.

Елисей низко кланяется Тине, берет камень и исчезает. Тина оглядывается: булыжная мостовая, старинные здания – всё залито мягким хрустальным светом и совершенно безлюдно.

– Где я? Почему больше никого нет? Где Никита, или он не… проснулся?

Сердце трепещет: Никита не проснется, его голова размозжена каменной глыбой. Да и она, Тина, как могла проснуться, должна была умереть от страшного жара аннигиляции?

– Успокойся, Тина. Ты умирала уже дважды, и больше этого не будет. Никиту ты увидишь прямо сейчас, как только мы закончим разговаривать. С каждым человеком я говорю один на один, и больше никого нет в этом мире. Кто-то получает наказание, кто-то укоризну, а кто-то награду. Ты можешь выбирать любую награду, но ты уже выбрала. Вы с Никитой можете иметь сколько хотите детей, только не забудьте посетить медицинский центр Джанет Варламовой в Канаде, ваши дети должны наследовать уже измененный набор генов. Сейчас ты в Иерусалиме, здесь собираются другие мои дочери и сыновья и будет праздник встречи нового эона. А дальше – вся Земля перед вами, и кто-то будет возделывать ее, а кто-то тоже выберет другой мир. Что еще желаешь, дочь моя?

– Я… у меня долг перед тремя серыми сестрами. Они могли забрать Чинтамани, но я уговорила не делать этого, пообещав, что им вернут имена. Тогда их звали Клето, Лахеса и Атропа.

– Хорошо, милая Тина. Ты многое на себя взяла, но тебе это позволено. Теперь я буду помнить их. Они получат обратно свои имена, и после врачевания вернутся на Землю.

– А как с леди Селиной? Она моя учительница, и я тоже отвечаю за нее.

– Она вернется. Даже золотой свет не удержит ее, найдет себе хлопоты на Земле. Я рад, Тина, что ты прежде возвращаешь долги, хотя больше всего хочешь увидеть Никиту. С ним я уже поговорил. До свидания, дочь моя, мы всегда будем едины – ты и я.

Лон Метельский. Новый эон

И снова Бия: та же синяя вода катится под мостом и по ней скачут, оставаясь на месте, серебряные буруны. Лишь вода стала более тонкой синевы, и озеро будто налитый в чашу жидкий хрусталь – но все, возможно, лишь кажется. И село выглядит, как раньше: избы вдоль улицы, яркие цветы за палисадниками. Мир вещей откатили вспять на три года, чтобы не пришлось восстанавливать разрушенное. Людей это, конечно, не коснулось.

Метельский отпустил перила и сошел с моста. Гонять глайдер ради короткой поездки не захотел. Шел медленно, но сердце забилось чаще, вот и третья изба. За палисадником никого, только вовсю распустились красные циннии. На сердце будто лег камень: вспомнилось, как среди них лежала мертвая Татьяна… Двери распахнулись, и она сбежала с крыльца, в таком же сарафане с красным орнаментом понизу. Стала за калиткой: все то же приятное овальное лицо, темно-каштановые волосы, задорные карие глаза. Сердце радостно встрепенулось, хотя что еще могло случиться с жителями села Иогач? Ждали прихода Христа, и Он пришел. Ждали воскресения убитых за Него, и были воскрешены, только в памяти наверное остался пережитый ужас.

– Ну, здравствуйте, господин хороший, – сказала Татьяна, улыбаясь. – Что же так? Звали замуж, а сами не дождались, другую нашли.

– Здравствуй, Татьяна. Извини, что так вышло, думал навсегда расстались. И вы здесь вроде не собирались выходить замуж.

– Теперь можно. Подождали бы, за вас пошла, – и Татьяна насмешливо поддразнила язычком. – Но я не расстраиваюсь, парни сразу слетелись как мухи на мед. Христос мне сам сказал: «Выходи замуж, Татьяна. Вы пережили страшное, и в награду ты сможешь иметь детей, хотя лучше не больше двух».

– А когда ты увидела Его?

– Я проснулась в комнате с горящими свечами, очень красивой, но не успела все рассмотреть, как постучался Он. Мы поговорили, а потом какая-то женщина взяла меня за руку и отвела домой. Теперь жалею, что не спросила, почему только двух?

– Я слышал, что многие будут возвращаться в земной сад, и не надо его переполнять.

– То-то сами собрались на Венеру, – прыснула Татьяна. – Я о вас сразу же расспросила. Это какая-то другая Земля в небесах?

– Такой она будет, хотя не скоро.

– А вы тоже видели Его? Где?

– В Иерусалиме. Когда-то я видел, как небо свернулось, будто свиток. А теперь увидел, как оно разверзлось. Мы стояли на улице, только что вышли из глайдеров, и небо было необычайно, золотого цвета. Не было грома с молниями, трубящих ангелов, небо просто раскрылось как створки двери. Мы увидели Его над городом, где он учил и страдал, и услышали: «Се, я гряду!». Как будто негромкое, но мне сказали, что это прокатилось по всем мирам. А потом мы остались одни. Он со всеми переговорил один на один.

«Здравствуй, Лон. Вот мы и свиделись лицом к лицу. Ты ведь знаешь, кто я?»

Волосы длинные и слегка кудрявые, а лицо строгое, лишь тень улыбки, похожей на загадочную улыбку Джоконды.

«Знаю, Господи». – Метельский сделал движение, чтобы стать на колени, но Христос покачал головой:

«Не надо. Ты трудился ради меня, и хотя был призван в последний час, получаешь ту же награду[10]. Не обижайся, что не приглашаю тебя на праздничную трапезу, там я буду возлежать с избранными из избранных – теми, кто трудился столетиями или прошел через страшные испытания. Но и ты не подлежишь суду. Знаешь, почему?»

«Хельга?»

«Да. Не может быть судим тот, кто нашел мужество вызвать любимую из тени смертной. Кое за что можно пожурить, но и этого не буду. Вернись туда, откуда все началось, а потом у вас будет много трудов. На вас мое благословление…»

Татьяна мечтательно улыбнулась:

– Жаль, что я не видела такого. У нас ведь все умерли, и просыпались уже в комнате со свечами. А когда вернулись в село, устроили праздничный звон. Отец Паисий сказал, что церковь и село сгорели, но все вернулось, как было. Походите, поспрашивайте, теперь над вами не будут посмеиваться. Коли остались, вы свой.

– Нет, Татьяна. Я вернулся только, чтобы проститься с тобой. Ты знаешь, что меня и жену ждёт дальняя дорога. А до этого еще много дел.

– Ну тогда… Можете поцеловать меня на прощание. Только, – она снова прыснула, – поверх калитки, а то опять руки распустите.

Она придвинулась к калитке, карие глаза стали темнее и полузакрылись, волосы мягко защекотали лицо. Губы мягкие, раскрываются несмело, как лепестки, и вот уже нет ничего, кроме этих губ, да еще начинает робко дотрагиваться кончик языка.

А следом это случилось.

Тонешь в губах и тонешь в глазах, как омуте… хотя это два омута и головокружительно зелены. Поцелуй длится нескончаемо, рождая в теле сладкое томление, и нет сил оторваться, разорвать слившиеся уста. Оставшейся искрой сознания вдруг понимает – он выпал из обычного времени, что-то подобное испытал только с Гердой. «В медленном потоке времени будет необычайная острота восприятия. …» Кто это сказал? Но не до того, чтобы вспоминать – в него словно изливается нежная женственная душа Татьяны…

Она оттолкнула его, вся раскраснелась, глаза шальные.

– Вот так и портят девок, – глухо сказала она, – хорошо, что мы на виду. Нет уж, господин хороший, ублажайте так свою жену. Прощайте.