Метельский, морщась от боли, проглядел:

«И из дыма вышла саранча на землю… И сказано было ей, чтобы не причиняла вреда траве земной… но одним только людям, которые не имеют печати Божией на челах. И дано было ей не убить их, но чтобы они мучимы были пять месяцев… И саранча по виду своему подобна коням, приготовленным на сражение…И имеет она хвосты подобные скорпионам и жала…»[1]

«Что-то вроде лошадиных морд я различил, – с трудом сказал Метельский через "Сивиллу", – только эти твари гораздо меньше лошадей. А жала… наверное капелька яда попала в рану. Сильно жжет, и все плывет перед глазами».

– Ты хотя бы не вопишь, как те бедолаги, – расстроенно сказала Хельга. – Что же получается, значит у тебя нет печати Божией на челе?

«Зато у тебя есть, – попытался шутить Метельский. – И меня все-таки не ужалили всерьез».

Когда до него дошла очередь, он не кричал, но шипел от боли. С раной возились долго, она воспалилась, а пол-лица распухло. Извлекли кусочек металла, видимо жало, после нескольких уколов зашили и перевязали щеку. По пути в каюту Хельга одной рукой поддерживала Метельского, а в другой тащила оба автомата.

– Сегодня побуду сестрой-сиделкой, – сказала она. – Вряд ли тебе будет до любовных утех.

Вот уж точно: ночью метался в постели, и Хельга несколько раз прикладывала холодные компрессы ко лбу. Все казалось, что бродит голым по зимнему лесу, такой бил озноб. К утру полегчало, выбрался на балкон и наблюдал из кресла, как «Азамара» входит в порт Хайфы. Хельга принесла овсянку и несладкий чай.

– У тебя боевое ранение, – сказала она, – тебя беспокоить не велено. Отдыхай, позже сходим в лазарет сдать анализы.

Она облокотилась о перила, разглядывая оживленный порт, а потом навела на город бинокль, укрепленный на стойке.

– Народ беззаботно гуляет, – сказала она. – Представляешь, что творилось бы, если сюда добралась та саранча? Ей не повезло: мы оказались на пути, вооруженные до зубов… Посмотри, в той стороне красивое здание с оранжевым куполом, и к нему ведут зеленые террасы, прямо изумрудного цвета. Хорошо бы там погулять. Гедеон дает справку, что это сады бахаи с усыпальницей Баба. Оказывается, есть такая религия – бахаизм, они считают все религии разными путями к одному богу. И тоже есть про обещание Христа вернуться.

Метельский слушал в пол-уха: голова болела и всматриваться ни во что не хотелось. Позже сдал кровь и мочу на анализы, ему сделали несколько инъекций, но голова так и не прошла.

– Кого ужалили всерьез, вообще пришлось ввести в искусственную кому, – сочувственно сказала Хельга. – Тебе еще повезло.

По коридорам топали, снизу раздавался шум моторов выгружаемой техники. Провели еще ночь на борту. Хельга покрутилась в постели, но потом уснула, а Метельскому не спалось. Заснул лишь к утру, виделся какой-то зловещий замок под черным небом, по острым шпилям стекал синеватый свет. Утром еле добрался до ванной, а потом кое-как оделся. Хельга сочувственно глядела на него.

– Жаль, что так и не побродили по Хайфе, – вздохнула она. – Надо подумать, ехать со всеми в Иерусалим, или тебе лучше остаться в здешнем госпитале? Остальных раненых тут оставляют.

«На крайний случай больницы есть и в Иерусалиме. – сказал Метельский через "Сивиллу". – А инъекции, что прописали, можешь делать ты. Будет приятнее».

– Ну, если говоришь о приятностях, ты еще ничего, – улыбнулась Хельга. – Поедем поездом, отец Себастьян зафрахтовал целый состав. Заодно будем перевозить технику, и я попробую выговорить нам отдельное купе. Увы, только для удобства делать уколы.

С этим проблем не возникло, к поезду доставили в медицинском ховере. Там Хельга помогла забраться в вагон, а потом до купе. Отдышавшись, сходила за пожитками и клеткой с Мунином.

– Семья в полном составе, – устало улыбнулась она.

Стояли еще долго, наконец всё погрузили и тронулись. Метельский не вставал с полки, снова вернулся жар, а Хельга поглядывала в окно.

– Ничего интересного, – сказала она, обернувшись, – сначала дома, потом каменистая местность. Похоже, у тебя температура. Ну ка… – Смерив, присвистнула: – Ого, под сорок. Сделаем еще укол.

Поезд въехал в туннель, потом снова болезненно яркое солнце, и снова туннель.

– Большая часть пути проходит в туннелях, – сказала Хельга, прикладывая очередной холодный компресс ко лбу Метельского, – ничего не увидишь.

А Метельскому снова явился черный замок, облитый синеватым светом, и серые холмы вокруг. Замок стал заметно ближе… Тело дернулось, приехали.

– Всего три часа. – сказала Хельга. – Расстояния меньше, чем в Сибири. Ты как?

«Что-то вымотан до предела. Странно, всего царапина».

– Это всё яд, а противоядие неизвестно. Давай опять смерим температуру.

Когда измерила, то улыбнулась: – Уже лучше, снизилась до тридцати восьми. Врачи думают, что твой организм справится. Вот, попей бульона.

Налив чашку из термоса, бережно приподняла голову Метельского и держала, пока он не выпил.

– Вот и хорошо. Пока лежи отдыхай, а я узнаю, где нас разместят. Тебя Гедеон беспокоить не будет.

Ушла. Метельский снова задремал: он стоял на пепельно-серой поверхности и кого-то ждал. Башни замка возносились над ним в темное небо. С обеих сторон от стен тянулись какие-то котлованы… Его потрясли за плечо, и он открыл глаза.

– Нам выделили отель возле вокзала, – оживленно сказала Хельга. – Раньше там останавливались транзитные пассажиры, чтобы посмотреть Иерусалим и ехать дальше. Сейчас путешественников почти нет и отель пустует. У нас опять будет отдельный номер. Я попросила двух наших, чтобы тебе помогли.

«Зачем, я сам…» – запротестовал Метельский.

Но Хельга не хотела и слушать, появились двое в шортах и футболках (на груди неизбежная собака с факелом в зубах), подхватили Метельского под руки и почти вынесли из вагона. На перроне Метельский все-таки вырвался и заявил, что пойдет сам, только пусть помогут с вещами. Действительно, пошел довольно бодро, но от жары покрылся липким потом и скоро устал. К счастью, отель был недалеко. В номере Хельга уложила Метельского на широкую кровать, придвинула кувшин с водой и отправилась на общее собрание.

– Тебе вроде лучше, а отец Себастьян будет давать вводную, – сказала она. – Потом перескажу.

Прогулка утомила Метельского, и он задремал снова… Теперь он стоял у ворот замка, и две фигуры в сером открывали массивные створки. Внутри было темно и оттуда струился холод, обволакивая тело ледяными пеленами. Понемногу темнота сгустилась в некую фигуру… женская, с ладонью поднятой в знак запрета – опять Герда! По замку пробежало содрогание, и он начал осыпаться черными хлопьями. Метельский очнулся: он в гостиничном номере, все тело горит, а возле постели тенью сидит Герда.

– Тебя все-таки затягивает в Темный чертог, – сказала она, – как и меня когда-то. Ты пока не стал призраком, но яд воздействует прямо на твой мозг, и до этого недалеко. А чертог стал еще опаснее, его трехмерная часть более не существует в вашем мире и переместилась в другой, откуда нет возврата.

Метельский попробовал заговорить, однако из горла вырвался только хрип.

– Плохо дело, – покачала головой Герда, – скоро голосовые связки парализует. Слушай, Лон, ты хочешь пожить? Или уж сразу к нам?

– Хельга думает… что мне уже лучше, – на этот раз удалось заговорить.

– Кратковременный всплеск энергии, организм пытается бороться. Но твоя защитная сеть крайне ослаблена. Даже если не умрешь, тобой овладеют темные сущности. Помнишь Петербург?

– А… там тоже была ты?

– Видно, судьба мне возиться с мужиками. Ну, сама выбрала быть нянькой.

Тело словно растворяется в невидимом огне, и опять темнеет вокруг.

– Ты… можешь помочь?

– Попытаюсь, не хочу обманывать ожидания госпожи Элизы. Но тебе может не понравиться… Хотя наоборот, скорее понравится. А вот жене точно нет. Тебе надо лечь со мной.

– Что? – вместо смеха у Метельского вырывается кудахтанье. – Я сейчас… слабее мышонка.