Надзирательница говорила быть терпеливой и покладистой, относиться к этому как простому завершению воспитательного процесса. «Все равно надо начинать, и лучше, если это будет опытный мужчина. Когда переведут в совместный интернат, там будут неопытные парни».

ОНА НЕ МОЖЕТ!

Но она беспомощна, не получается скинуть тяжелого мужчину, а ей уже грубо раздвигают колени. От вспышки ярости перехватило дыхание. Только руки оставались свободными, и она вонзила ногти в спину навалившегося мужчины. Один сразу сломался, но она драла ими с неистовой силой. Пальцы вмиг стали скользкими от крови, а мужчина завопил и скатился с нее.

— Свет!

Вспыхнул свет… Да это директор! Раньше она не видела выпирающего живота и волосатой груди, но лицо хорошо знакомо. Сейчас глаза, обычно снисходительные, побелели от бешенства, по бокам стекают струйки крови. Он широко размахнулся.

Темнота…

Парк был заброшен. Если верить облупленной фреске в спортзале, когда-то по дорожкам ходили юноши и девушки в легких одеждах, купались в бассейне, ухаживали за цветами. Теперь клумбы заросли пыреем, и только кое-где проглядывали яркие пятна многолетников.

Она присела на краю бассейна, обхватив коленки руками. Большую его часть покрывала зеленая ряска, и только вблизи вода была чистой, хотя и мутноватой.

— Тина! — послышался негромкий зов из зарослей.

— Я здесь, Вероника, — тоже негромко ответила она.

Подружка появилась из кусов сирени и боязливо глянула по сторонам.

— Ты как? — спросила она.

— Получше. Спина почти зажила.

Ее передернуло: вспомнилось, как разложили на кровати, привязав руки и ноги, и наверное половина мужиков интерната перебывали на ней. Хорошо, что почти потеряла сознание от ужаса и отвращения, и только смутно ощущала, как дергается ее тело. Потом перевернули на живот, опять привязали, и в воздухе просвистела первая розга. Тут уж сразу пришла в себя от жгучей боли…

— Директор до сих пор глядит на нас волком. Говорят, что раны от женских ногтей трудно заживают.

— А с тобой кто был?

— Охранник. Я лежала и терпела, потом он шоколадку подарил. А что делать, Тина? Надо привыкать.

Тина повела плечами, боль все-таки остается.

— У тебя зеркальца нет, а то из карцера только что выпустили?

Взяла зеркало и оглядела себя: волосы растрепаны, надо бы заняться прической. А так выглядит вроде ничего: черные волосы, слегка вздернутый носик, лишь цвет лица смугловат. И глаза слишком голубые — любой сразу поймет, что перед ним рогна. Ей говорили, что она симпатичная, вот и директор ее выбрал… Она сглотнула, чтобы справиться с тошнотой, и вернула зеркальце.

— Скоро обед, — сказала Вероника, — пойдешь? Тебя ведь на хлебе и воде держали. Я тебе свой кусочек торта отдам. Нас-то балуют, кто послушные.

— Есть не очень хочется. Но тортик, это хорошо.

— Говорят, нас уже осенью переведут в совместный интернат, к парням. Прививку от беременности ней… трализуют, и еда будет очень хорошей.

— Ну да, чтобы мы рожали здоровых девочек-рогн.

— А чем плохо? Работать не надо, родишь трех — и обеспечена на всю жизнь. А если мальчик получится, тогда вообще индивидуальный контракт. Там условия — сказка. Сама знаешь, как мало парней-рогнов.

— Противны мне стали мужики. Одно на уме, как бы нас пользовать.

— Ну, Тина! Сама виновата, не надо было дергаться.

Из-за деревьев прозвучал резкий звонок.

— Уже обед, — вскинулась Вероника. — Пошли.

Они пробрались сквозь кусты сирени и вышли на дорогу, к красивой арке с надписью «Уральский лицей фонда Кэти Варламовой». Позолота букв поблекла, а кто такая Кэти Варламова, вообще никто не знал. Теперь здесь был интернат для юных рогн. Здания раскиданы среди деревьев, а перед столовой ухоженные цветочные клумбы (многие девочки любили повозиться с цветами).

Тину посадили в углу для провинившихся, но Вероника прошмыгнула к ней с кусочком торта. Надзирательница покосилась, однако ничего не сказала — наверное, все-таки немного жалела. Обед был скудный, но после хлеба с водой показался вкусным, да еще тортик…

После обеда полагался мертвый час — жили еще по школьному расписанию, хотя старших девочек уже особо не контролировали. Тина побрела в свою комнату, долго и тщательно мылась под душем, в карцере была только раковина с холодной водой. Потом посидела на кровати: мысль о том, чтобы лечь, вызывала отвращение. Придут ли к ней этой ночью? Или теперь побоятся?

Она повернулась к стене и молитвенно сложила ладони перед собой. Там висело объемное фото, словно окошко в другой мир. Оттуда на нее смотрел красивый мужчина: точеные черты лица, прямой нос и смуглое лицо, почти как у нее.

— Дорогой Мадос, — прошептала она. — Я люблю тебя. Ты добрый и позаботился бы обо мне. Ты уже не станешь любить меня, я порченая. Но я все равно пойду к тебе. Я обниму твои колени и буду просить: «Накажи тех, кто сделал мне плохо». И все-таки, быть может…

Она запнулась и, прижав ладони к лицу, немного поплакала. Но в интернате ее слез больше никто не увидит!

Встала, умылась и выглянула в коридор — никого. Тогда вышла и по лестнице в конце коридора спустилась в подвальный этаж. Свет загорелся тускло, здесь никто не бывал. Зачем-то пустой бассейн, шкафчики…

Она открыла самый неприметный. Рюкзачок оказался на месте, за чьей-то старой, аккуратно сложенной спортивной формой. Жаль, что сегодня ничего не сможет добавить туда. Она немного посидела, потом прокралась в свою комнату. Все-таки легла на кровать и неожиданно заснула, в карцере приходилось спать на голом полу.

Разбудил звонок, призывавший на ужин. Это хорошо, что сумела выспаться. После ужина помогла убрать со столов, девочки нередко так делали, чтобы перехватить лишний кусочек. Однако у нее была и другая цель.

Потом опять сидела на кровати, глядя на дверь. Придут или нет? Ей обстригли ногти, но сейчас она унесла из кухни нож. Потрогав рукоять под подушкой, продолжала сидеть.

Несколько раз протопали по коридору.

Заглянула надзирательница и опять прикрыла дверь. Теперь заперта, но ей известно, что делать — надо приложить ладошку и поговорить с замком: «Откройся, замочек, откройся». Он улыбнется розовым лучиком, и дверь будет отперта.

Из соседней комнаты донесся скрип и чье-то пыхтение. Вряд ли кто будет сопротивляться, увидев, что сделали с нею. После наказания ее показали всем — голую и залитую кровью. Наверное, директор с радостью убил бы ее, однако юные рогны представляют слишком большую ценность.

Она еще подождала — но никого, хватает и более покладистых девчонок. Жаль, что не сможет попрощаться с Вероникой, у нее наверняка кто-то есть. Налетели, как мухи на сладкое. Она переоделась в рабочий комбинезон, поговорила с замочком и снова прокралась в подвальный этаж. Захватила свой рюкзачок, а выбраться наружу просто: давно обнаружила сдвигающуюся панель, а за ней коридор, где сразу включается тусклое освещение; после него еще одна панель — и ты в пустом сарае. Вернуться обратно этим путем не получилось, но в этот раз она не собиралась возвращаться.

Высунулась из сарая, и в это время лунный свет пролился из разрыва туч. Она уже вне приюта, вон входная арка, и даже смутно виднеются буквы. Кто эта Кэти Варламова?

Она выждала, пока луна скроется, и поспешила по смутно белеющей дороге на запад. Дойдет до города, где проходят поезда по великому сибирскому пути, а там заберется в грузовой состав.

Город оказался дальше, чем думала: она шла всю ночь, болели набитые мозоли, несколько раз накрапывал дождь. Когда небо на востоке стало розоветь, уже еле тащилась. Дошла до какой-то развилки, направо ответвлялась узкая дорога…

— Эй! — окликнули ее.

Она остановилась, и пальцы обхватили рукоятку ножа, пристроенного под полой куртки. Со скамьи у развилки кто-то поднялся и сделал несколько шагов навстречу.

— Не подходи, — хрипло сказала Тина. — Ты кто?

Уже можно видеть его лицо — молодой высокий парень, наверное на несколько лет старше Тины. Одет в темную длиннополую одежду.