Он возмутился чересчур длинной шевелюрой не только у мужчин, но и у женщин. Слишком много нескромных причесок и пряжек, этих достойных порицания проявлений идолопоклонства.

— Бертос! Бертос! — воскликнул он.

Все задавались вопросом, какого такого демона он еще упомянул, но выяснилось, что это был лишь служащий ризницы, которого он призывал, дабы навести порядок: пойти разбудить наглеца, осмелившегося заснуть посреди этих увещеваний.

Бертос, маленький, круглостриженный человечек, вооруженный длинной палкой с набалдашником и пером, направился к соне, чтобы хорошенько ударить его по голове. Перо предназначалось для дам, чтобы достичь той же цели, но более деликатным способом: оно помещалось под нос, если слишком долгая проповедь клонила их в дремоту.

— Несчастные! Несчастные! — продолжал проповедник мрачным голосом. — Вы напоминаете мне тех беспечных жителей города Лаиса, о котором говорит Библия. Они не думали о своем спасении и защите, когда их враги, сыны Дановы, точили свои мечи, чтобы их погубить. Они смеялись, танцевали, думая, что у них нет в мире врагов. Они не хотели видеть то, что приближалось, и не хотели принимать никаких мер предосторожности.

— Извините, я протестую, — воскликнул старый Бенджамен Уильям, выпрямившись во весь рост. — Вы не хотите сказать, надеюсь, что я не забочусь о спасении моих близких? Я написал письмо губернатору Массачусетса с просьбой прислать нам восемь или десять крепких и умелых парней, чтобы охранять нас во время жатвы…

— Слишком поздно! — прорычал проповедник, взбешенный этим вмешательством.

— Когда душа не наставлена на путь истинный, тщетны все ухищрения. И я предсказываю: ко времени жатвы вас уже не будет! Уже завтра, может быть… Что говорю я? Сколько из вас будут мертвыми уже сегодня вечером? Индейцы бродят в лесу вокруг, готовые вас зарезать! Я вижу их! Я слышу, как они точат свои ножи для скальпов. Да, я вижу, я вижу, как блестит красная кровь на их руках, ваша кровь.., и ваша! — кричал он, тыкая пальцем то в одних, то в других побледневших слушателей…

Аудитория была на этот раз объята ужасом. Рядом с Анжеликой хрупкая маленькая старушка по имени Элизабет Пиджон, учившая маленьких девочек поселка, дрожала всем телом.

— Ибо красный цвет — это не цвет радости, — продолжал декламировать Томас Пэтридж мрачным голосом, глядя на Анжелику, — а цвет катастрофы, и вы допустили его к себе, безумцы! И скоро вы услышите с небес голос Всемогущего, который скажет вам: «Ты предпочел удовольствия мира сего радости созерцать мое лицо. Хорошо! Тогда иди навсегда от меня!» И вы навсегда погрузитесь во мрак Преисподней, в темную и бездонную бездну — навсегда, навсегда, НАВСЕГДА!

Всех трясло. Люди выходили из дома, боязливо оглядываясь на освещенную солнцем площадку, провожаемые раскатами неумолимого и глухого голоса:

— Навсегда!.. Навсегда!.. НАВСЕГДА!!!

«Еще долго здесь только и будут говорить, что об этом красном платье», — проворчала про себя Анжелика.

Мирная воскресная трапеза, сопровождаемая чтением отрывков из Библии, не смогла рассеять чувства тревоги, навеянного проповедью пастора. После обеда Анжелика вышла ненадолго в сад, чтобы посмотреть, что там посажено, растереть эти растения между пальцев и постараться узнать их по запаху. Летний воздух был наполнен жужжанием пчел. Ею овладело неудержимое желание как можно скорее вновь увидеться с Жоффреем. Без него мир был пустым. Ей казалось странным и невыносимым само ее присутствие в этой английской деревне. Как будто она До этого спала и, проснувшись, стала спрашивать себя, как она здесь оказалась. Что-то казалось здесь подозрительным, но что именно, она не могла объяснить.

— Ну, куда делся этот Мопертюи? — крикнула она Кантору. — Смотри, солнце уже заходит, а он все еще не вернулся из леса с лошадьми!

— Пойду посмотрю, где он там, — ответил Кантор, и быстрым шагом направился к окраине деревни.

Она увидела, как он уходит и скрывается в густой зелени леса. Ей вдруг неизвестно почему захотелось его удержать и крикнуть: «Нет, не ходи туда, Кантор! Кантор, сынок, не иди в лес…»

Но он уже исчез за поворотом дороги, которая вела к овчарне, последнему перед лесом дому деревни.

Она вернулась в дом Бенджамена, поднялась по лестнице, быстро взяла свою кожаную сумку и оружие, набросила на плечи плащ, надела шляпу и снова спустилась вниз. Служанки, сидя у окна, ничего не делали, думали о чем-то своем или молились про себя. Она не стала их тревожить, молча прошла мимо и вышла на покрытую травой улицу селения. Маленькая Роз-Анн, по-прежнему одетая в свое красное платьице, побежала за ней.

— Ох! Дорогая дама, не надо уходить, — пробормотала она на своем плохом французском.

— Милая моя девочка, мне уже пора, — сказала Анжелика, не замедляя шагов.

— Я и так у вас слишком задержалась. Мне уже сейчас следовало бы быть на берегу, где меня ждет корабль… А теперь раньше, чем на рассвете, мы там не окажемся…

Проявив трогательные заботливость и внимание, маленькая англичанка захотела взять у нее сумку и понести.

Они вместе поднялись на косогор и за поворотом увидели последние дома поселка, самые маленькие и самые бедные, построенные из неотесанных бревен и покрытые сеном или древесной корой. Еще дальше показался последний дом: большая овчарня.

Перед этими домами был еще сарай, тот самый, где ночевали французы, и где сейчас Адемар должен был отсыпаться после всех страхов, которые ему пришлось пережить. Поодаль находился окруженный цветами домик школьной учительницы мисс Пиджон. Стоявшее несколько в стороне среди огороженных заборами выпасов здание овчарни с его прочной торцовой стеной и флюгером выглядело довольно внушительно. Дальше был овраг, через который они прошли вчера вечером. Затем, на склоне холма, несколько возделанных участков, и наконец лес — море деревьев, бурные ручьи и крутые горы.

В саду мисс Пиджон виднелся внушительный бюст мистрис Уильям — бабушки Роз-Анн. Она стояла посреди шток-роз и проворными пальцами обрывала увядшие лепестки. Энергичным жестом руки она подозвала к себе Анжелику. Та поставила сумку на землю и подошла попрощаться с ней.

— Посмотрите на эти розы, — сказала мистрис Уильям. — Должны ли они страдать, потому что сегодня день, который мы должны посвящать Господу? Мне уже пришлось выслушивать по этому поводу замечание от нашего пастора. Но я ему ответила, как надо. Так что сегодня мы вроде как бы квиты…

И указательным пальцем, на который был надет кожаный напальчник, она показала на стоявший позади домик.

— Он там, причащает эту бедняжку Элизабет! И она вновь принялась за свою работу. Ее пронзительный взгляд из-под тяжелых лиловых век еще гневно сверкал, но уголки губ уже поднялись вверх, и на лице появилось нечто вроде полуулыбки.

— Может быть, меня когда-нибудь и поставят к позорному столбу, — сказала она. — А рядом будет написано: «За то, что она слишком сильно любила розы!»

Анжелика также улыбнулась, испытывая некоторое замешательство. Еще вчера, когда она впервые встретилась с этой внешне очень суровой и высоконравственной старой дамой, ей показалось, что та как бы забавляется тем, что все время выставляет себя в неожиданном свете. Анжелика не могла понять, какая она на самом деле. И сейчас ей было неясно, то ли та смеется, шутит, провоцирует, то ли Анжелика не все правильно улавливает в ее английской речи. У нее даже мелькнула мысль, что почтенная пуританка имеет определенное пристрастие к крепким напиткам, джину или рому, и это временами приводит ее в шутливое настроение, но она быстро отогнала от себя эту неуместную и чудовищную мысль. Нет, все дело в другом. Может быть, это своего рода опьянение, но бессознательное, проистекающее из очень чистого источника.

И когда эта крупная женщина, которая была выше нее на целую голову и выглядела солидной, твердой, как скала, вдруг заговорила легко и свободно, Анжелика снова стала испытывать ощущение чего-то нереального, сомневаться, действительно ли она находится здесь, как будто все кругом не настоящее и земля уходит из-под ног. Кажется, что ты спишь и вот-вот должен проснуться, но пробуждение все не наступает.».