— Три недели — это очень недолго, — вздохнул ларошельский купец, — но я знаю, что опасность близка. Все же надо собраться с силами, подготовиться как следует, вот почему приходится идти на риск трехнедельного ожидания. Не позже чем через три недели в Ла-Рошель должен прийти торговый флот из Голландии. Вы знаете так же хорошо, как и я, что голландцы не любят пускаться в плавание в одиночку, как делают французы. Они собираются вместе и два раза в год из Амстердама или Антверпена отплывают целые армады под защитой военных кораблей, у Маниго в Голландии прочные связи, и он может рассчитывать на многое, в том числе и на то, чтобы воспользоваться охраной этого конвоя. Надо только дождаться прихода голландцев. В гавани будет много шума и беспорядка, что нам пригодится. А когда мы будем на борту, наш корабль войдет в середину этого флота и так нам удастся избежать королевского контроля, которому просто не справиться со всем этим множеством судов. Так мы сумеем улизнуть от последней проверки. А раз уж мы выйдем из гавани, чиновники адмиралтейства вряд ли будут придирчивее местных властей и мы уйдем от преследования!

Анжелика утвердительно кивнула. Все было хорошо и удачно задумано. Однако страх не оставлял ее. Эти недели будет труднее пережить, чем целый год. Что там затевает Бомье, что он готовит, прячась в тени? Этот человек не из тех кто выпускает добычу из рук. Не воспользуется ли он пребыванием в Париже Никола де Барданя, чтобы вынести решения, которых тот бы не одобрил?..

Сердце Анжелики сжалось, но она заставила себя поднять голову и бодро сказала:

— Да услышит вас Господь, мэтр Габриэль!

Дорога вилась среди береговых скал, по краям ее торчали высохшие солончаковые растения. Она следовала изрезанной линии побережья с множеством бухт и затонов, зубчатых выступов, остроконечных мысов и вела от Ла-Рошели к деревушке Ла-Паллис, напротив которой лежал остров Ре. Идти по рыхлому серому песку было трудно, и Анжелика медленно подвигалась вперед. Это ее не тревожило. Времени у нее было довольно, и, как бы ни хотелось ей скорее завершить данное ей поручение, эта неожиданная прогулка доставляла ей удовольствие. Рядом с ней бодро выступала Онорина. Со дня, когда были убиты двое полицейских прислужников, Анжелика не оставляла ее одну дома. Да она и очень редко выходила куда-нибудь. Несносно было идти по улицам, где всюду мерещились подозрительные фигуры, а в глазах прохожих читался странный упрек. Она чувствовала, что петля сжимается вокруг нее все сильнее! Часы и дни проходили как будто спокойно, но ей казалось, что они бегут, как струйки песка под тяжелым фундаментом, вынося из-под него опору, так что скоро он обвалится.

Вокруг нее шли приготовления к отъезду, быстрые и осторожные. Никто бы не заметил в их квартале никаких перемен, нигде не занимались упаковкой багажа. А все-таки каждую ночь в гавань уносили потаенные свертки и тюки. В трюме «Святой Марии», рабовладельческого судна, недавно прибывшего из Африки, накапливались самые разнообразные клади. Каждый, беден он был или богат, переносил туда то, что ему было особенно дорого. Люди решились уже уехать, но не могли представить себе, как можно спать, не укрывшись любимым стеганым одеялом из желтого атласа, как можно варить обед без старого котла, в котором исходили паром столько сочных «жарких». Судовладелец Маниго вел долгие споры со своей супругой, которая обязательно хотела забрать с собой великолепную коллекцию фарфора, украшавшего ее поставцы, — произведение знаменитого гугенота, нашедшего когда-то приют в Ла-Рошели, Бернара Палисси. Маниго бушевал, потом уступал, давал разрешение взять еще одно блюдо, еще миску, а сам никак не хотел оставить свой набор золотых табакерок.

В портовых складах запах черных рабов, привезенных из Гвинеи, смешивался с ароматами ванили, имбиря и перца. В тягучих песнях рабы изливали свою тоску по родине. На судне работали кузнецы, готовя, как полагалось, цепи для заковки рабов, отправляемых в Америку. Никак нельзя было заподозрить, что в трюм будут помещены совсем другие пассажиры.

Тетушку Анну особенно угнетала мысль, что придется совершить этот путь в помещениях, где возят рабов.

— Там ведь невозможно будет дышать! И дети станут умирать от скорбута!

Несколько раз в день она принималась перебирать книги, которые хотела взять с собой: Библию, курс математики, пособие по астрономии. Стопка была чересчур велика, и старая дева тоскливо вздыхала.

В небольшой лавочке, где торговал левантинец, Анжелика купила изюму и винных ягод для детей. Савари говорил ей когда-то, что это хорошо от скорбута, болезни, поражающей все тело, при которой кровоточат десны, а потом наступает смерть.

Все занимались приготовлениями. Всем хотелось думать, что все обойдется благополучно. И на самом деле все как будто шло хорошо. Анжелика переходила от спокойной уверенности к тревоге и обратно. Инстинкт не мог обмануть ее, угроза нависала все ближе. Но как ее обнаружить? Что указывает на нее? Может быть, невозвращение де Барданя из столицы или странное бездействие полиции, у которой пропало двое подручных, а ничего по этому поводу не говорили, никакого розыска не объявляли?.. Как следовало понимать недавнее распоряжение начальника полиции держать все городские ворота не только ночью, но и днем на запоре и пропускать тех, кому нужно было войти в город или выйти из него, только после тщательной проверки — было это усилением слежки за гугенотами или, как поговаривали, мерой защиты от бродивших близко пиратов? Здесь не приходилось опасаться, как на Средиземноморском побережье, налета вооруженных шаек, но торговцы знали об опасности иного рода: пираты бросали якорь неподалеку от города, потом пробирались туда, смешиваясь с прохожими, и продавали принесенное с собой награбленное добро сравнительно недорого — ведь им не приходилось платить высокую пошлину за вход в город и за право торговли, — сбивая цены. Всегда находились негоцианты, готовые заключать с пиратами сделки, поскольку это было выгодно. Говорят, что на улицах замечали в последние дни личностей совершенно разбойничьего вида, предлагавших канадские меха. Неужели только из-за них в городе недавно разместили целый драгунский полк? Как бы то ни было, ворота теперь всегда были заперты и бдительно охранялись.

Поэтому-то Анжелике пришлось отправиться на остров Ре за Мартиалом и Севериной. Привезти домой своих старших детей, когда наступит урочный час, собирался сам мэтр Габриэль, но теперь ему было бы слишком трудно выбраться из города. Протестантов задерживали у ворот, записывали их имена, долго опрашивали и придирчиво проверяли, в срок ли они вернулись и в том ли количестве. А откладывать долее было уже невозможно. Наступал час тайного отъезда. Объявили уже о подходе голландского флота. Не раз Анжелика высовывалась из окна и окликала стоявшего на страже у стен маяка Ансельма Камизо:

— Что, не видать ли голландцев?

Страж маяка отрицательно качал головой.

— Нет еще. Да почему вы их так ждете, госпожа Анжелика? Может, среди них находится ваш любовник?

Слух прошел, что они сделали стоянку в Бресте, а здесь будут дня через два. Тогда горизонт расцветет белыми парусами, море запестрит движущимися силуэтами, словно край берега, куда вечером слетаются птицы. В гавани появятся рослые молодцы с лицами цвета ветчины и грубыми голосами. А для горстки преследуемых мужчин, женщин и детей появится возможность спешно, в ночной темноте, подняться на корабль, едва слышно перешептываясь, укачивая детей, чтобы не заплакали… Эти торопливые тени покинут навсегда город, свой родной город, город их предков… И гордая протестантская Ла-Рошель пожнет плоды своего поражения…

Они укроются в глубине трюма и в страшном напряжении будут ждать отплытия, вслушиваясь в далекие команды, в шаги на палубе над их головой. Наконец судно шевельнется, они почувствуют, как оно сотрясается, как раскачивается на зыби… А еще позже наступит время, когда им можно будет подняться наверх из дурно пахнущего трюма. Море будет пусто, и на ясном горизонте им привидится образ их будущей свободы.