Он, такой одинокий, такой сильный и одновременно незащищенный. Она не сможет довести дело до этого. Исчезнув, она нанесет удар в спину этому неустрашимому человеку. Она даст повод для триумфа всем врагам, которые поклялись уничтожить эту радостную силу, этот свободный ум.

Он был бы вправе ее вечно упрекать. Он сказал бы:

«…Ты пронзила мое сердце, а я никогда бы не дал увлечь себя в сети любви, чтобы потом пропасть, чтобы угодить тем, кто желают моей гибели — церковникам, нечестивцам, негодяям, педантам, ревнивцам, посредственностям, дебильным тиранам и тиранам вдохновенным… как этот Король-Солнце, который оспаривал тебя у меня, Анжелика, любовь моя, но он

— тиран, и это отталкивает. И вот ты оставила меня, нарушив все обещания, лишив меня сил, словно Далила, которая предала Самсона…»

«Нет! Нет! Не говори так. Я обещаю, что выживу», — кричала она.

Нет! Хуже всего — это смерть детей. Если она выживет и покажется Жоффрею, как в первый раз, без детей!.. Адский круг, ужасная история, начинающаяся снова, разрывающая их сердца на куски!.. Посредственности и злоумышленники запоют хором с радостью: «На этот раз… на этот раз они побеждены…»

«Не думать! Не думать!» — приказывала себе Анжелика, когда ее воображение рисовало перед ее мысленным взором такие картины. Ибо она знала, что это отнимает у нее драгоценные силы.

По утрам она больше не проклинала свою судьбу, как это было раньше. Просыпаясь, она с удивлением замечала, что бормочет сквозь сон: «Боже мой! Боже мой! Боже мой!..»

Никого! Ни единой человеческой души!..

Надо верить в Бога! Только Бог остается. «Бог везде, во всех уголках!..» — как говорит Библия.

…Она стала варить ремни и обрезки кожи, приготовляя нечто вроде желе, которое она смешивала с кусочками пищи. Еще два, три дня, максимум. А потом… Чтобы выиграть день для детей, она ограничивала себя, поддерживая силы огненной водой.

Ее пугало то, что скоро начнутся галлюцинации. Это необходимая черта голода.

Обшаривая уголки жилища, она обнаружила банку с кофе. Лаймон Уайт не отказывал себе в маленьких удовольствиях. Это был хороший день. Как можно тщательнее приготовив кофе, она выпила его словно драгоценный нектар, и дала детям. Шарль-Анри скорчил гримаску:

— Это плохо.

Но все-таки выпил, и все трое показались матери менее вялыми.

Уйти. Добраться до леса. Сможет ли она?.. Найдут ли там ее?.. Снег валил без перерыва. Теперь она не добралась бы даже до стоянки Пенгаши.

Она ходила проверять ловушку, но она всегда оставалась пустой. В конце концов, она убрала приманку.

Однажды она пошла ее проверить и, не найдя, потерялась, сбилась с дороги. Дом она нашла только по смутному запаху дыма.

В другой раз она потеряла сознание в пути, очнулась, и добралась до убежища, сама не зная как.

Когда погода успокаивалась, она выходила на улицу посмотреть на восход. У нее не хватало мужества смотреть, как просыпаются голодные дети. Она часто давала им отвары из успокаивающих трав, и они спали почти весь день, позабыв о еде. Но она вспоминала страшный рассказ старой Ребекки, перенесшей осаду Ля Рошели кардиналом Ришелье. Тогда она была молодой матерью троих детей. В городе было съедено все, что могло быть съедено. Даже между камнями мостовой не росло ни травинки.

«Мой старший ушел первым. Однажды я подошла к детям, думая, что все они спят. Но он уже умер».

И Анжелика со страхом подходила к изголовью, и проверяла, дышат ли малыши.

Потом она шла на холмик. Там она долго стояла, вглядываясь в горизонт и молитвенно сложив руки. «Почему ты так жестока?» — кричала она природе, такой красивой и такой бесчувственной.

Однажды вечером закат стал ярко-желтым, агрессивным. Это было красиво, но беспокоило. Ночью разразился буран, даже дети проснулись, хотя они привыкли к ночным бурям. На этот раз им показалось, что крыша обрушивается на них. Анжелика благословила Небо за то, что дом был построен из крепкого дерева и прочно установлен на фундаменте из камня.

Она прижала детей к себе, стала их целовать и приговаривать:

— Ничего, скоро все успокоится. Бури проходят. Они всегда проходят.

Но черные эскадроны бури не прекращали своего бега.

Дни и ночи сменяли друг друга, и невозможно было разобрать, что за время суток за окном.

Теперь ей надо было распределить энергию, чтобы передвигаться внутри дома. Но нельзя было запираться в одной комнате, нельзя было лежать подолгу в кровати, иначе она рисковала заснуть смертельным сном, и тогда, отдав детям все тепло, она и их заберет с собой в могилу. Они также забудутся навсегда, прижавшись к ее окоченевшему телу. — Вставай! Двигайся!

Она поднималась, выпрямлялась, двигалась как автомат. Она накидывала на плечи свой плащ и выходила в коридор, как это происходило каждую зиму. Тогда она навещала соседей, проверяла состояние хозяйства, а теперь вокруг никого не было. Снаружи была пустыня. Однажды выяснилось, что входная дверь завалена снегом. Она пообещала себе, что наберется сил и постарается открыть ее и потом, шаг за шагом, добраться до ловушки. Сможет ли она сориентироваться? Отделить ловушку от снега? Она принялась ходить по большому залу, чтобы различить шум своих шагов.

Она подтащила приставную лесенку к слуховому окну, через которое возможно было выглянуть на улицу. Потом отодрала промасленную кожу, закрывавшую доступ холоду и свету, и выглянула. Ледяной поток обжег ее лицо. Стена дома была покрыта слоем льда. Видно было плохо, но она сориентировалась и поняла, что наступают вечерние сумерки. Через это окошко она сможет определять время дня.

Она установила шкуру на прежнее место, затем завесила окно мехом. Защита от холода! Каждое утро она будет приходить сюда и проверять температуру за окном. Ее покрывал пот слабости, но она поняла, что работа придает ей дополнительных сил, что необходимо двигаться, чтобы выжить.

Она покормила детей, распределяя каждый глоток, и, понимая, что они не наелись, она стала их укачивать, рассказывать им истории, завернув в шкуру дикой кошки. Она более-менее успокаивалась только когда они спали. Когда же они просыпались, она со страхом вглядывалась в их лица, боясь различить на них признаки страшной болезни — цинги, или первые знаки приближающейся смерти.

Еды оставалось на три дня: маис, мясо, крупа… Каждый день она старалась открыть выход.

Потом еда закончилась. Когда все было съедено, дети погрузились в свое привычное забытье. Голод наступит раньше цинги. Она избегала думать об их последнем сне. Она подобралась к слуховому окну, толкнула ледяную стену и крикнула:

— Я не хочу видеть, как они умрут!..

Стена поддалась. И вот она уже бежит по сверкающей ледяной равнине.

Она наклонилась, упала на колени возле ловушки. Там был белый заяц, почти такой же белый, как все вокруг, почти невидимый, окоченевший…

Она отделила его от стальных челюстей и прижала к груди:

— Спасибо! Спасибо, маленький братец! Какой ты добрый! Как хорошо, что ты пришел!

Никогда она еще не ощущала такой сильной связи между человеком и природой. Животное сказало человеку: вот я пришел, возьми меня и воспользуйся мной, чтобы выжить, теперь, когда земной рай потерян.

— Я расскажу эту историю детям…

Пища еще на два-три дня!

— Спасибо! Спасибо, маленький братец!..

Это был знак. Знак, что они приблизились к концу туннеля. Знак того, что их спасители уже в пути и прибудут вовремя. Она качала на руках тельце животного с большими вытянутыми ушами:

— Спасибо! Спасибо, маленький братец!

Наутро она вернется к ловушке.

Она приготовила приманку при помощи шкурки и костей для более крупных и хищных зверей. Она вновь приготовила ловушку.

Но наутро не смогла туда вернуться, потому что буря возобновилась, снова обрекая узников на заточение, а даже если кто-нибудь и выбрался из дома, то это было бы равносильно немедленной смерти.