Эти царственные птицы сидели в гнездах из засушенных кабачков, которые лежали на двух блюдах сочного красного цвета, что еще больше подчеркивало их великолепие.

Такого же переливчато-красного цвета со всей гаммой оттенков угасающего огня были большие тарелки, стоявшие перед каждым из сотрапезников.

Этот необычный фаянсовый сервиз был подарком всем от служителей Вулкана. Они создали его в своих таинственных мастерских. Одни вылепили тарелки из глины, другие создали и перенесли на модели рисунок, Жоффрей де Пейрак составил формулу изготовления глазури из окиси свинца. Затем праздничные тарелки были обожжены в печи для купелирования, которую раздували кузнечными мехами Куасси-Ба и Кловис.

И вот теперь эти тарелки пылали ярко-красным пламенем на белоснежной скатерти, а рядом с каждой стояла очень скромная миска для хлеба из некрашеного дерева и маленькое оловянное блюдце, на которое можно было положить лесные орехи, сласти и сушеные фрукты.

А Флоримон был творцом двух огромных супниц с ручками в виде львиной головы. Госпожа Маниголь, приятельница Анжелики из Голдсборо, не жалела бы о своем утраченном сервизе работы знаменитого Палисси, если бы у нее был такой сервиз. На всем длинном столе нельзя было отыскать свободного местечка, так он был заставлен. По обоим концам его дымились блюдо черной и блюдо белой кровяной колбасы.

Чуть в отдалении на сервировочном столике стояли чарки и кубки, предназначенные для напитков. Бочонок бордоского, привезенный Никола Перро, бочонок водки и бочонок рома господствовали на деревянном возвышении.

На другом столе, более низком, лежала целая куча подарков, которые должен был вскоре раздать недолговечный «бобовый король».

А подвешенная на балке пустая тыква Флоримона с горящей внутри свечой во весь рот смеялась своей яркой улыбкой.

Флоримон представил ее детям:

— Мисс Пампкайн!..

Боб достался Бартеломи, а королевой он выбрал Онорину. Кто знает, возможно, ловкость рук Флоримона, который раздавал пирог, и помогла этой случайности. Но к чему такое подозрение? Просто случай оказался достаточно компанейским парнем, чтобы исполнить желание всех и осчастливить детство.

Анжелика порадовалась за Бартеломи, он был очень милый мальчик, хотя по-прежнему слегка косил и густая прядь прямых волос спадала ему на глаза.

Пунцовый от счастья, Бартеломи принял драгоценную серебряную корону из рук графа де Пейрака и сам возложил вторую корону на головку Онорины. Девочка тоже покраснела от волнения, но, казалось, был момент, когда ей хотелось отшвырнуть от себя этот стесняющий ее знак королевской власти. Однако гордость и удовлетворение удержали ее от этого шага.

Их кресла немного приподняли, и они владычествовали, сидя рядышком во главе праздничного стола. Короны из чистого серебра сверкали на их детских головках. Волосы Онорины, словно тончайшие золотые нити, ниспадали на ее плечи капюшоном, и она, державшаяся с осанкой королевы, с красиво и прямо посаженной головкой на белой шее, была прелестна.

Онорина была настолько счастлива, настолько проникнута величием своей судьбы, что сочла ниже своего достоинства бросить хотя бы один взгляд маме. Но она знала, что мама смотрит на нее. Она будто купалась в ореоле радости, и бесконечные комплименты, смех и шутки окутывали ее, словно фимиам.

Каждый раз, когда она подносила к губам свой кубок, все кричали: «Королева пьет! Королева пьет!»

Анжелика не отрывала от нее взгляда. Весь вечер ее не оставляла мысль, что она, некогда столько выстрадавшая, сторицей вознаграждена сейчас вот этими минутами счастья своего ребенка. Она не могла наглядеться на свою дочь, до того девочка казалась ей красивой.

Все в этот вечер принарядились, а кое-кто, как например, мэтр Жонас, синьор Поргуани и дон Альварес, даже надели на головы элегантные парики. И как только им удалось сохранить их?

Граф де Пейрак вышел в своем пурпурном камзоле, который был на нем в тот день, когда сожгли Катарунк. В этом праздничном одеянии с кружевным жабо и отворотами на рукавах он пришел в Вапассу. В сущности, то был его единственный костюм, и он хранил его сложенным в своем кофре. Всегда одевавшийся с изысканной элегантностью и весьма своеобразно, граф в то же время, казалось, не испытывал неловкости теперь, когда ему пришлось носить одежду из кожи и грубой шерсти. Но в этот вечер он предстал перед всеми в костюме дворянина, и Анжелика вновь увидела в нем присущую только ему величественность. Это был принц, печальный и блистательный.

Он вернулся из царства мертвых.

Из-под его темно-малиновой шелковой шляпы с пером на плечи ниспадали волосы, по-прежнему густые и черные, и только на висках они отливали серебром.

Анжелика освежила свое платье кружевным воротником и искусно уложила волосы, свое единственное украшение. Несколько перьев, брошь, предложенная ей госпожой Жонас, и она вполне могла бы отправиться в Версаль.

В этот вечер дамы обменялись кое-какими вещами. На госпоже Жонас был атласный платок — красный с зеленым — и серьги ее племянницы: сама Эльвира не пожелала надеть их из-за траура по мужу. А Эльвира нарядилась в жемчужного цвета платье Анжелики, которая, кстати, помогла ей прелестно причесаться.

Мэтр Жонас украсил свою шляпу с высокой тульей серебряной пряжкой, снятой со сношенной туфли, а пряжка с другой туфли послужила брошью Эльвире.

Но когда в зале появился бодрый старичок, любезный и напудренный, с седыми буклями парика, выглядывающими из-под роскошной бобровой шапки, обшитой по краю золотым галуном, в кружевном жабо, цветном жилете и табачного цвета сюртуке, никто сразу даже не догадался, что это Элуа Маколле.

— Это мы помогли ему нарядиться! — закричали дети. Трудно было представить себе эти сборы в продымленном вигваме старого откупщика. Но каким бы чудом это ни казалось, результат был налицо.

Элуа занял свое место за столом под восхищенные возгласы и аплодисменты. Полузакрыв глаза, он смаковал свое вино, думая о том, что сказала бы его потаскушка сноха, если бы увидела его таким вот, в сюртуке, пирующим за праздничным столом.

Словом, в этот вечер все были удовлетворены собой еще и потому, что каждому пришлось проявить немало изобретательности, чтобы обрести благопристойный вид. И пожалуй, всякий, кто, возникнув из ночи и снега, оказался бы сейчас случайно на пороге их жилища, был бы поражен, увидев такое застолье в дебрях леса. Ослепленный ярким светом, оглушенный музыкой, песнями и смехом, ошеломленный элегантностью сидящих за праздничным столом, он подумал бы, что стал жертвой сказочных призраков, что они заманили его к себе и с первыми проблесками утренней зари все это исчезнет.

Сыновья сеньора, хозяина этих мест, Флоримон и Кантор, прислуживали за столом, помогая Жану, который когда-то в давние времена, еще до того, как он стал пиратом, был камердинером у одного морского офицера.

— Не забывайте, что лично я был во Франции пажом королевского стола, — говорил Флоримон, потряхивая блюдами, которые он держал на кончиках пальцев.

Несмотря на свою полную бурными приключениями жизнь, юноша не забыл того, что постиг за суровые годы ученичества. Он превосходно разрезал птицу и окорок, подражая старшим офицерам королевского стола. От дворцовых пиршеств разговор перешел к самому великому Людовику XIV, потом поговорили о Версале и его великолепии — темы, которые зачаровывали сидящих за столом французов и производили внушительное впечатление на англичан и испанцев.

Кантор разливал напитки. Пили сначала вино, потом водку и ром, сдабривая ими те сытные кушанья, что стояли на столе. После скудного питания последних месяцев это было настоящее пиршество. Больше им не придется думать о завтрашнем дне.

И вдруг в разговор вступил Сэм Хольтон. Он вспомнил свое детство, проведенное им в бухте Саку, в Новой Англии. Он был еще совсем ребенком и жил с родителями в хижине, в которой дуло изо всех щелей. Обычной их пищей были ячменная каша и треска. Но на Рождество резали свинью и мать доставала припасенную с лета чернику. Они ходили в молитвенный дом, в церковь, что находилась в четырех лье от них, и мужчины с мушкетами окружали женщин и детей. По дороге к ним присоединялись соседи, и они все вместе шли через замерзший лес, распевая религиозные гимны. Но однажды утром, когда они возвращались после богослужения, на них неожиданно напали абенаки и перебили всех, кроме него, Сэма: ему было тогда десять лет, и он успел ловко взобраться на вершину пихты и укрыться там. Потом, стуча от страха и холода зубами, он добрался до Спрингфилда. И с тех пор в его жизни не было ни одного праздника, который стоил бы того, чтобы о нем вспоминать, кроме этого вот сегодняшнего, поистине королевского пиршества в Вапассу.