— Но, моя дорогая, я и не собирался жениться. Я вел свободную жизнь, которая вполне соответствовала моим вкусам. Поскольку я был наследником нашего рода в Тулузе, я иногда подумывал, что мне придется жениться для продолжения рода, и собирался как можно позже заключить союз с пользой для моей провинции. Помните, ведь таким же образом все произошло и у нас? Это была коммерческая сделка — слово, ненавистное для знати, но я был заинтересован в этом, я мог так обеспечить свое положение во главе моей провинции, не прибегая к милостям короля. Свободу, которую дает золото и серебро, но за которую мне пришлось дорого заплатить. Благодаря выгодным торговым сделкам я мог продолжать свои работы в науке. Одним из моих самых деятельных посредников был Молинес, протестантский управляющий вашего отца, барона де Сансе. Молинес, как все гугеноты, вел разностороннюю финансовую деятельность Я мог стать владельцем серебряных рудников в ваших землях в Пуату, только женившись на одной из дочерей-бесприданниц барона де Сансе де Монтелу.

— Молинес вмешивался в то, что его не касалось! — вскричала Анжелика. В ней ожил прошлый гнев, когда она боролась со своим отцом и управляющим, чтобы избегнуть этого ненавистного брака. — В конце концов, я была, как и многие другие, проданной невестой. И вас не заботило мое грустное положение. Вы купили меня, как покупают скотину, и были готовы, после совершения брака, оставить меня и насмехаться надо мной с вашими красивыми аквитанскими женщинами!

— Это действительно правда!

Граф де Пейрак встал Он, смеясь, обнял ее и прижал к себе жестом собственника.

— Но с того дня, когда увидел зеленые глаза феи Мелузины, я забыл о других женщинах

— И что бы случилось, если…

— Если бы маленькую девушку из Пуату не привезли бы мне в Тулузу в обмен на несколько серебряных рудников? Я не знал бы, что такое страсть. Я не узнал бы, что такое любовь.

Возможность поговорить о тайне, которая лежала у нее на сердце в течение стольких лет, и грузе, который стал еще тяжелее в последние месяцы, преобразила мадам де Кастель-Моржа.

Эта счастливая перемена и важность этой победы, приписываемые Анжелике, добавили ей всеобщего уважения и привязанности.

Анжелика не жалела о том, что она помогла женщине, менее удачливой в любви. Но вмешательство Сабины в картину, где до сих пор она видела себя наедине с Жоффреем — его, идущего ей навстречу, чтобы сделать ее своей супругой, — нарушало идеальное изображение прошлого. Сабина искала ее общества, ведь только с ней она могла поговорить о прошлом. Анжелике даже нравилось возвращаться памятью к этим прекрасным солнечным дням во дворце в Тулузе, нравилось то, что Сабина дополняла разными мелочами эти незабываемые дни, но делалось привычным: посторонняя женщина, до этого считавшаяся их врагом, говорила о Жоффрее с энтузиазмом, как о близком человеке, как будто то, что она была влюблена в него до Анжелики, давало ей какое-то право собственности. Она создавала его портрет, в котором Анжелика не всегда узнавала того, кем он ей представлялся, как будто до того, как она переехала в Тулузу, Жоффрей де Пейрак был другим человеком, которого брак «заковал в цепи». Когда Сабина произнесла эти слова, Анжелика воспротивилась.

— Эти цепи — увы!.. он носил их не слишком долго. Цепи на галерах заменили цепи брака.

— Простите меня, — прошептала жена военного коменданта. — Я говорю об этом, как о чем-то призрачном. Вы не можете понять…

— Нет, я могу вас понять. Я знаю, что это человек, которого забыть нельзя, и какой тоской может наполнить воспоминание о нем. Я считала его мертвым, и я была в течение долгих лет с ним разлучена.

— Но вы были в лучшем положении. Вы были его любовью и вы остались его любовью. А я не могла даже плакать, и я не знала, была ли я достойна хоть какой-то его мысли…

Анжелика удержалась от того, чтобы сказать ей, что действительно Жоффрей совершенно не помнил племянницу Карменситы. Но сейчас не было смысла грубо пробуждать ее от мечтаний.

Сабина продолжала утверждать, что она ни в коем случае не захочет признаться Жоффрею де Пейраку, кто она такая. Она боялась его разочарования, когда он узнает ее, так изменившуюся после стольких лет. Анжелика теперь не предлагала ей менять это разумное решение. Что бы она выиграла, узнав, что ее идол не сохранил ни малейшего воспоминания о ней? Анжелика предоставила Сабине думать, что не ей, жене графа де Пейрака, говорить с ним о прошлом, исчезнувшем за трагедиями и несправедливостями, о которых не хотелось вспоминать. Ее совесть была спокойна. Жоффрей противопоставил ее рассказам о любви, которую он внушил юной девице, ставшей мадам де Кастель-Моржа, типично мужское равнодушие, которое распространялось даже на замечательную красавицу Карменситу. Он не питал к ней злобных чувств за ее свидетельство на суде, которое подтвердило возведенные на него обвинения. «В любом случае я был бы приговорен, — говорил он, — потому что король хотел меня устранить и отнять мое имущество, и не ее вопли бесноватой решили мою судьбу. И она прекрасно справилась со своей ролью. Следует признать, что она была очень красива в своей ненависти, Карменсита».

— Мне также кажется, что вы очень плохо поступали с ней в Тулузе, когда она цеплялась за вас, не выдержав того, что потеряла вас после вашего брака. Чтобы прекратить ее крики, вы однажды вылили ей на голову целый таз воды. Я помню это.

— Возможно. Мужчина жесток, когда он не любит больше. В особенности, если он любит другую.

Этот разговор напомнил Анжелике, что она когда-то опасалась соблазна красивых женщин Аквитании. Если бы они остались жить в Тулузе, а не были разделены катастрофой, было ли бы их счастье настолько прочным, чтобы устоять против победительной красоты этих женщин с молочно-белым цветом лица, бархатными глазами с пряным ароматом брюнеток? Она тогда боялась их власти над чувственным тулузским графом. Эти беседы пробуждали в ней, в забытых уголках ее ума прошлые опасения и сожаление, что она не знала в Жоффрее де Пейраке человека, каким он был до встречи с ней, хотя она понимала, что в настоящем положении и после всего, что они пережили вместе, это было совершенно ни к чему. Она постаралась не пойти на несколько приемов, где она могла встретить Сабину де Кастель-Моржа. Она не хотела, чтобы заметили, что ее победа, так таинственно достигнутая, становилась ей тяжела. Тем более, что при каждом удобном случае ее с этим поздравляли.

— Как вы этого достигли? — не переставал спрашивать заинтригованный Виль д'Аврэй.

— Женский секрет, — отвечала насмешливо Анжелика.

Перед утренним вставанием Анжелика иногда открывала рано ставни, и перед ней открывалась заря, а небо было покрыто звездами. Холод был недвижен, звеняще чист. Молчание природы было таким глубоким, что даже был слышен далекий гул водопада, находящегося в двух лье от Квебека и называвшегося водопадом Монморанси. Потом занималась заря. Небо приобретало лиловатый оттенок, красные отсветы появлялись на горах, колокольни и крыши окрашивались в рубиновый цвет, и склоны полей блестели под лаской восходящего солнца, как драгоценный хрусталь. Леса на берегу казались ярко-синими, сливались с небом.

Но иногда все было бело и на небе, и на земле. И со стороны Бопре признаком жизни был только колеблемый ветром дым от печей. Под островерхими, как в Нормандии, крышами хозяин, окруженный своей семьей и наемными работниками, усаживался перед своим первым стаканчиком водки и большой миской молока с хлебом, поставленной на середину стола.

В течение января жизнь города была очень оживленной. Говорили, что скоро начнется Великий пост и впереди — сорок дней покаяния, поста, когда все мясные и кондитерские магазины будут закрыты.

Старались вдвойне во всем — пище, удовольствиях, развлечениях. Устраивалось много «церковных ужинов», — когда под снисходительным взглядом святого патрона собирались члены благочестивого или благотворительного общества.