Но это не кончилось. Пот тек по вискам, и лунный свет вызывал резь в глазах, наполненных слезами. Она впилась взглядом в маленькую звезду, ожидая, пока та уйдет на запад. Но звезда почти не двигалась. Анжелика стала кричать, скрученная нестерпимой мукой. В трепете ветвей ей чудились призраки, они подступали, склонялись над ней. Вот тот черный ствол — Никола-грабитель, другой — Валентен с топором, а этот — черный бородатый гугенот с глазами, как зажженные свечи, и раскроенным черепом, похожим на треснувший гранат.

Теперь, наконец, она их увидела — всю лесную нечисть. Они бегали по деревьям с головокружительной скоростью, а с ними черные коты, чьи когти оставляли светящиеся следы, и летучие мыши, и совы — все старые гости шабашей роились над ее головой. Она дрожала в лихорадке. После самой нестерпимой судороги ей вспомнились орехи колдуньи, лежавшие в кармане. Она съела один, и боль уменьшилась, отступила вглубь. Из страха перед жестокими муками она продолжала жадно есть орехи, и тихо-тихо отдалась на произвол сна, глубокого, как смерть.

Когда она проснулась, лес больше не выглядел угрожающим. Пела птица. На жемчужно-сером небе розовела заря. «Вот и все, — подумала Анжелика, — я спасена». От слабости кружилась голова, не было сил пошевельнуться. Наконец она совладала со свинцовой усталостью и приподнялась. Долго сидела, опираясь на вытянутые руки, и с благодарностью обводила взглядом утихший лес. В мозгу бродили неясные, но счастливые мысли: «Ты свободна, ты освободилась…»

Она не обнаружила никаких следов происшедшей драмы. Наверное, их уничтожили лесные духи… Голова понемногу прояснялась. Кажется, было что-то, чего она не понимала. Но что же?

Вместо ответа она почувствовала легкий толчок под сердцем и с тупым отчаяньем убедилась, что все осталось как было. Проклятье! Проклятье! Клеймо поругания все еще не смыто. В исступлении она била себя кулаками, колотилась лбом о камни. Потом, спрыгнув с дольмена, помчалась в пещеру колдуньи. Она чуть не задушила ее в ярости:

— Дай еще лекарства!

Чтобы спасти свою жизнь и душу, которая и так еле держалась в теле, Мелюзина прибегла к высокой дипломатии:

— Почему ты хочешь избавиться от плода, когда все уже видели твой грех? Потерпи две или три луны… Дождись своего часа! Хочешь ты или нет, дитя выйдет из тебя. И ты не будешь умирать, как сегодня. Ты придешь сюда. Я тебе помогу… А там делай что хочешь. Хочешь — бросай его в Вандею, с высоты Горловины Великана. Или под дверь в городе…

В конце концов Анжелика заколебалась:

— У меня не достанет терпения так долго ждать… Но в глубине души она уже знала, что колдунья права.

Выйдя из леса, она отправилась к братьям де Ламориньер. Она нашла их в замке Ронсе у Брессюира. Трудно было выудить у нее что-либо путное касательно обстоятельств смерти знатного протестантского вельможи. Поведение Анжелики расхолаживало самых больших храбрецов. Ее материнство было заметно, и она не старалась его скрыть. Было в ней нечто, что клало предел любопытству. Братья де Ламориньер не переставали свидетельствовать ей свое полнейшее почтение. Они думали, что она носит под сердцем дитя Самуила де Ламориньера.

Она нашла и аббата де Ледигьера. Они не говорили о прошлом. Молодой священник занял свое место в эскорте Бунтарки из Пуату.

Когда пришла весна, воспряли природа и люди. Близилось время битв. Вспыхивали пока лишь небольшие стычки, но главное было впереди.

А неутомимая женщина опять носилась по провинции из конца в конец. Говорили, будто там, где она появляется, победа ее сторонников обеспечена. К июлю она пожелала вновь побывать в окрестностях Ниеля, и там на несколько дней исчезла.

Спутники и слуги сначала разыскивали ее, спрашивали всех, кого могли. Потом притихли: сообразили… В тревоге они сидели у огня и ждали ее возвращения. Она вернется, конечно, осунувшейся, побледневшей, но зеленые глаза будут глядеть так же загадочно. И никто не осмелится заметить, что ее стан снова обрел былую стройность.

Они не покидали поляну, где она оставила их. Нужно, чтобы ей было легко их найти. Увы, они ничего не могли для нее сделать. Не в их власти избавить ее от страданий. Ведь они были мужчинами, она — женщиной. Она была горда и прекрасна, принадлежала к высокому роду. Но ее не миновал горький удел всех женщин. Они не осмеливались думать о том, что происходит с ней там, в лесной глуши, и почти стыдились того, что они — мужчины.

Анжелика проскакала до опушки Ниельского леса. Она оставила коня на ферме, хозяйка которой ее очень почитала, и поспешила в лес. Она задыхалась на крутом склоне, цеплялась за кусты, чтобы идти быстрее. Под деревьями она чувствовала себя лучше, и все же ее терзал страх. Казалось, ей никогда не одолеть длинную горную тропу, ведущую в жилище Мелюзины. Но вот наконец, как раненый зверь, она рухнула на песок заветной пещеры.

По-матерински суетясь, колдунья подняла Анжелику, уложила на ложе из папоротника, расчесала скрюченными пальцами ее повлажневшие от пота волосы.

Она дала ей успокаивающего питья, наложила пластырь, чтобы облегчить страдания, и ребенок явился на свет почти тотчас. Анжелика приподнялась, при всем отвращении, ей захотелось взглянуть на это дитя позора. Она ожидала увидеть уродливое, болезненное созданье — ребенок, зачатый и выношенный при подобных обстоятельствах, не мог быть здоровым. И все же при виде младенца у нее вырвался крик ужаса:

— Мелюзина, смотри… О, какое чудовище! Он бесполый!

Колдунья озадаченно покосилась на нее сквозь седые космы, падающие на лицо:

— Э, черт возьми, да ты вовсе спятила. Девка как девка! Девчонка.

Анжелика откинулась назад, сраженная приступом дикого, неудержимого смеха:

— О, как я глупа! — хохотала она. — Я об этом не подумала! Девчонка? Не может быть… Дочь! Кто бы ожидал… Понимаешь, я ведь не привыкла.., у меня рождались только мальчики… Трое мальчишек.., сыновей… Теперь их больше нет. Ни одного! Дочь… Боже, как странно…

Смех перешел в рыдания — бурные, опустошительные, как грозовой ливень. Она так и заснула в слезах, но этот сон был глубок и покоен, и лицо спящей в ореоле светлых разметавшихся волос казалось ликом самой невинности.

Когда она пробудилась, покой, обретенный во сне, не покинул ее и наяву. То было чисто физическое умиротворение, и все же оно передалось ее истерзанной душе. Опершись на локоть, она обратила взгляд к выходу из пещеры. Дивная картина представилась ей: среди свежей зелени паслась лань с детенышем. Видно, окрестности ведьмина грота были для нее самым привычным местом — она не вздрагивала, не озиралась пугливо, как поступают обычно звери, чувствующие близость человека.

Анжелика долго любовалась ими, затаив дыхание, и только когда грациозные создания исчезли, она со вздохом опустилась на ложе. Ей было хорошо у Мелюзины. Она понимала теперь, каким целительным бальзамом для израненного сердца женщины может стать подобное одиночество, каким благословенным убежищем — лесная чаща. Так вот откуда берутся колдуньи…

Ближе к вечеру ее дремоту потревожил неясный шум, заставивший вздрогнуть и насторожиться. Этот слабый, придушенный вскрик не походил на голоса лесных тварей.

— Проголодалась! — сказала ведьма, направляясь в глубь пещеры. Из ее дальнего угла она извлекла бесформенный сверток какого-то красного тряпья. Сверток пищал.

Растерянная Анжелика уставилась на колдунью:

— Как, она жива?.. Я думала… Ведь она не закричала, родившись.

— Ну да, не закричала. Зато теперь орет. Есть хочет. — И Мелюзина попыталась вручить ребенка матери. Анжелика отшатнулась, передернувшись от омерзения. Ее глаза загорелись жестоким огнем:

— Нет! — выкрикнула она. — Никогда, слышишь? Она украла мою кровь, но уж моего молока она не получит! Ублюдок, отродье солдафонов… Нет, мое молоко

— для маленьких сеньоров, не для такой… Убери ее, Мелюзина! Прочь с глаз моих! Дай ей воды, чего хочешь дай, пусть только уймется. Завтра отнесу ее в город…