– Вы меня вовремя не предупредили. Приняв эту женщину, мы подвергали себя смертельной опасности.

– Но она, насколько мне известно, никого у вас не убила.

– Но могла убить.

Анжелика внутренне содрогнулась. Теперь она поняла, что Амбруазина намеревалась отравить Абигель.

– Анжелика, я вас не узнаю, – вскричал маркиз огорченным тоном. – Можно подумать, что вы на меня сердитесь!

– Я бы вас с удовольствием убила, – сказала Анжелика. В ее взгляде было нечто такое, от чего губернатор невольно отступил на шаг.

– Только не в присутствии ребенка! – вскричал он. – Прошу вас. Послушайте, Анжелика, будьте благоразумны. Можно подумать, что вы меня упрекаете в чем-то действительно серьезном.

– Безусловно! Вы знали ужасные вещи об этой герцогине и ничего нам не сказали. Вот в чем я вас считаю виновным!

– Но напротив, я думаю, что действовал разумно и хладнокровно. Если бы я ее разоблачил, это могло бы пробудить в ней порочные инстинкты. Кто знает? Может быть, она приехала в Америку, чтобы исправиться, искупить грехи и обратиться в истинную веру? Такое случается среди наших прекрасных преступниц. Когда они пресыщаются греховными Радостями, то становятся очень благочестивыми и отличаются большой набожностью, поверьте мне!.. Мадемуазель Де Лавальер стала монашкой, мадам де Нуайон, та, которая отравила своих новорожденных детей и двух любовников, – я один об этом знаю – уже несколько лет находится в монастыре Фонтевро, и говорят, что ее собираются назначить аббатисой…

– Перестаньте мне рассказывать об этих мерзких особах! – вскричала Анжелика, устремившись к выходу.

– Анжелика! Вы расстраиваетесь из-за такой мелочи! Послушайте! Не будем же ссориться по пустякам! Признайте, по крайней мере, что я хотел сделать как лучше…

Анжелика посмотрела на него с неприязнью. Она не поверила его оправданиям. Если он смолчал, то скорее всего из страха перед Амбруазиной, но также и потому, что обожал усложнять жизнь другим и извлекать из этого пользу.

– Вы очень плохо обо мне думаете, – сказал он, действительно расстроенный из-за всего, что между ними произошло. – Ну, что ж! Когда-нибудь вы узнаете меня лучше и будете сожалеть о вашей суровости. А пока не будем портить наши отличные отношения из-за этой недостойной особы. Сейчас она далеко отсюда и никому не может навредить… Анжелика, улыбнитесь, жизнь прекрасна! Вы придете на мои именины, не правда ли?

– Нет, не приду.

На следующий день маркиз снова зашел к братьям Дефур, чтобы повидаться с Анжеликой. Он так красноречиво заверял ее в своих дружеских чувствах и приводил столько доказательств чистоты своих намерений в этом истории с Амбруазиной, что она в конце концов уступила его просьбе. Хорошо, она придет на его именины! Хорошо, она его прощает! Да, она признает, что именно благодаря ему ее нога сегодня почти зажила! Что она обидит его, если пропустит столь великолепный праздник на «Асмодее» и не увидит, как замечательно Марселина вскрывает мидии…

Кроме того, он был расстроен из-за Александра, который вернулся одновременно с двумя старшими братьями Дефур. Александр хочет продолжать плавать по рекам и не собирается возвращаться в Квебек вместе со своим покровителем… Между ними состоялся очень бурный разговор.

– Как молодежь неблагодарна, – вздыхал маркиз. – Анжелика, хоть вы не расстраивайте меня еще больше.

Ладно! Она пообещала прийти на празднование его годовщины и немного привела в порядок свой туалет.

Она всю ночь не могла уснуть и очень плохо выглядела. Она сердилась на себя за то, что очень уж близко к сердцу приняла рассказы этого злоязычного Виль д'Авре. Ведь Анжелика хила при дворе и не услышала от маркиза в общем-то ничего нового.

Разве она забыла о черных мессах, тайно организуемых по ночам в Версале, когда карлик Баркароль провожал ее и охранял от покушений на ее жизнь со стороны маркизы де Монтеспан? «Тогда я была менее уязвимой, менее чувствительной к человеческой мерзости…» Здесь, в этих девственных местах, опьяненная истинной и ослепительной любовью, она начала забывать о тех временах. Ее жизнь приобрела иной смысл, стала более полной, более здоровой, более созидательной, более соответствующей ее натуре. Намерены ли «они» преследовать ее даже здесь, чтобы заставить расплачиваться за прежние заблуждения? Это казалось настоящим кошмаром. Здесь, на краю земли, в этом царстве непорочности?! Сквозь открытое окно она увидела индейца Пиксарета, который охранял ее. Другой мир, другие люди. Недалеко отсюда спал ее сын Кантор. Она подумала об Онорине… о Северине, о Лорье, о маленькой Элизабет в ее деревенской колыбели, об Абигель… Она быстро встала с постели, чтобы пойти посмотреть на звезды, черпая в этом созерцании чистого ночного неба так необходимую ей сейчас силу.

– Нет, «они» нас не одолеют…

Она не переставала думать о Жоффрее де Пейраке, выделяя его из всех людей, с которыми ей пришлось встречаться. Он был единственным, с кем она мыслила совместную жизнь, с кем могла заключить духовный договор о дружбе и любви. Это усугубляло их одиночество среди других людей, но позволяло им также не сбиться с пути и идти вперед той дорогой, которая была предназначена им судьбой.

«Как я могла столь долго жить без тебя?.. Без тебя, единственного, кто знает обо мне все… кто сознает, что я подобна тебе, хотя я женщина, а ты мужчина. Были ли в моей прошлой жизни такие моменты, где бы ты не присутствовал? Нет, не были, так как твой образ позволял мне, несмотря на мои слабости женщины, не затеряться в стаде других людей и не смешаться с ним…» В конце дня она отправилась в сопровождении Пиксарета и Кантора в усадьбу Марселины Реймовдо. Братья Дефур Уже были там, облаченные в свои суконные фраки и туфли с застежками, которые они доставали из сундуков не чаще, чем раз в год. Они держались более или менее достойно и непринужденно, ведь на этот раз они были просто обязаны понравиться губернатору.

Утром они присутствовали на богослужении в часовне отшельника, этого седовласого монаха-реформата, одетого в серую сутану. Без особого удовольствия, но громкими голосами они пели псалмы.

– Это просто ужас, – сказал Виль д'Авре, выходя из часовни. – Из-за них у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. О, дорогая моя, вы услышите пение во время церковной службы в Квебеке! Хор в соборе и хор в церкви иезуитов…

– Вы, я смотрю, уверены, что мы будем в Квебеке… Я думаю, что это не представляется в настоящее время реальным. Сейчас сентябрь, и я не знаю, где находится мой муж… И в любом случае я не могу провести зиму так далеко от маленькой дочки, которую я оставила в отдаленном форте на границе с Мэном…

– Возьмите ее с собой! – сказал Виль д'Авре, как будто это было так просто сделать. – Урсулинки обучат ее азбуке, и она будет кататься на коньках по льду залива Святого Лаврентия…

Несмотря на все соблазны предстоящего праздника, который привлек сюда всех окрестных акадийцев, в том числе нескольких английских, вернее, шотландских колонистов, а также «знать» соседних племен, Анжелика не испытывала особого удовольствия от того, что ей придется на нем присутствовать.

Она была далеко не в том душевном состоянии, в каком находилась два месяца тому назад в Монегане. Какое приятное воспоминание! Она прыгала через костер, зажженный в честь Святого Иоанна, чтобы изгнать злых духов и пуститься затем в сумасшедший пляс с баскским капитаном Эрнани д'Астигуерра под осуждающими взглядами иезуита Джека Мэуина и пастора Томаса Пэтриджа. И того и другого сегодня уже не было в живых!.. Какой ужас! Когда, наконец, кончится это проклятое лето?!.

Разноцветные фонари были развешаны на реях корабля и отражались в спокойной воде фиорда, где стоял на якоре «Асмодей».

Кантор настраивал свою гитару, так как она в этом нуждалась после всего, что выпало на ее долю, в Порт-Руаяле.

На борт корабля всех должны были доставить на лодках. И там будут все пировать, петь и танцевать.