Онорина плакала от счастья, когда ангел спасал несчастных…

— Он мог бы появиться и раньше, этот ангел, — говорила она затем.

— Роль ангелов не в этом состоит, — объяснял господин Йонас.

— Они почти всегда являются слишком поздно, я заметила…

— Как говорится, in extremis [140].

Тем очевиднее предстает милосердие Всемогущего. In extremis. Онорина постаралась запомнить это выражение.

Она смотрела, как резвятся в колыбели близнецы, которые с восхищенным видом показывали друг другу ручонки.

У них тоже были ангелы, которые прилетели спасти их in extremis. Она вспоминала, как в доме миссис Кренмер без конца повторяли то же самое! «In extremis! In extremis!»

— A y меня был ангел? Он прилетал, когда я родилась? — как-то спросила она у Анжелики.

Она была готова к тому, что и здесь судьба ее обделила, и удивилась, услышав ответ матери.

— Да, был и прилетал.

— А как он выглядел?

Анжелика подняла голову от мешочков, в которые раскладывала серебристый липовый цвет.

— У него были темные и очень добрые глаза, как у лани. Он был молод и красив, а в руке держал меч.

— Как архангел святой Михаил?

— Да.

— Как он был одет?

— Я уже не очень хорошо помню… Кажется, он был одет в черное.

Онорина была удовлетворена. Ангелы близнецов тоже были одеты в черное.

Со сторожевой башни Анжелика и Жоффрей смотрели на холмистую равнину, окутанную белоснежным саваном так, что даже лесов не было видно.

Небо было перламутровым. Белый перламутр, подернутый жемчужно-серой и слегка зеленоватой дымкой.

Вдали из облаков выступал гребень горы, белый, словно облатка.

Только по струйкам дыма, поднимающимся в прозрачно-ясном воздухе, можно было определить местоположение окрестных хуторов и конусовидных или круглых индейских типи (хижин).

Пурга, жестокий холод… Стаи черных птиц, испускающих зловещие крики, предвещали появление густых снежных облаков, принесенных беснующимся, как полярный демон, ветром… И это будет продолжаться много дней подряд.

Услышав предвестников бури, те, кто поставили дома за крепостными воротами, сочли разумным просить убежища в форте. Среди них была Эльвира с мужем и детьми. Пришлось немного потесниться. Онорина, как и в первую зиму, оказалась в одном доме с товарищами игр, Бартелеми и Тома.

Только немой англичанин Лемон Уайт, которому пуритане отрезали язык за богохульство, отказался покидать свое жилище, как некогда Элуа Маколе, оставшийся в своем вигваме, рискуя умереть с голоду, поскольку принести ему буханку хлеба или чугунок с кашей, иными словами, отойти хоть на несколько шагов от дома, означало подвергнуть себя смертельному риску.

Судьба Лемона Уайта не внушала таких опасений, ибо он мог продержаться довольно долго. Заняв старый форт, тот самый, в котором прошла первая зима, Уайт жил там один; иногда в зимнее время с ним делила кров какая-нибудь индианка, уходившая весной, когда ее сородичи покидали свое зимовье. У него было достаточно припасов, а оставался он в старом форте, чтобы поддерживать в рабочем состоянии кузню и дробильню для обработки руды с золотых и серебряных рудников. В большом форте целое крыло было отведено под мастерские с гораздо более совершенными приспособлениями, и Лемон Уайт устроил у себя оружейную мастерскую, в которой трудился с утра до вечера, потому что все несли к нему мушкеты, пороховые и фитильные ружья, пистолеты, притаскивали на деревянных катках большие кулеврины и маленькие пушки. У него всегда можно было раздобыть порох и пули, которые он сам изготовлял в соответствии с формулами, составленными графом, а также вычищенные и смазанные ружья.

Анжелика во время своих прогулок любила заглянуть к немому. Ей было приятно вновь оказаться под этими низкими закопченными сводами: здесь они все собирались за большим столом, здесь встретили первые в Америке Рождество и Богоявление, сюда в жуткий холод пришли полуголые ирокезы с мешками фасоли, которая их спасла. Они с немым, объясняясь знаками, напомнили друг другу о некоторых забавных происшествиях той зимы.

Здесь была комната, которую он не использовал, — когда-то там жили Йонасы.

Она попросила разрешения хранить там свои лекарственные травы, сушеные ягоды и цветы, скляночки и горшочки с мазями, ибо все это, особенно корни и травы, занимало очень много места.

Была в старом форте одна вещь, о которой Анжелика весьма сожалела: Жоффрей соорудил для них большую кровать, набив брусья на пеньки деревьев, как в свое время Улисс. Поэтому ее нельзя было переместить.

Она обратила внимание, что англичанин, из тактичности, не пользовался ей.

Маленькая комнатка, где они с Жоффреем спали, была закрыта, но сверкала чистотой и была хорошо протоплена небольшим камином с четырьмя отверстиями, поставленным по способу, изобретенному пионерами Новой Англии. Кровать была все так же покрыта мехами.

А сам англичанин довольствовался общим залом, небольшой спальней и мастерскими, через которые можно было пройти к шахтам, входы в которые были теперь забраны досками.

После особо свирепых метелей и буранов к форту начали приходить индейцы.

Абенакисы были кочевым племенем; зимой они расходились семьями, забивались в свои землянки, словно медведи и сурки, терпеливо дожидаясь весны. Если продержаться было невозможно, они искали другого прибежища.

С марта они начинали, по-прежнему держась семьями, охотиться на куницу и других пушных зверей, прикапливая шкуры для летнего обмена.

Было время, когда они приходили спасаться от голода и холода в миссию Нориджгевук. Теперь они поднимались к Вапассу.

Они приносили шкуры скунсов, выдр, рысей, великолепный мех рыжей лисицы, а иногда — белой куницы-горностая или черно-бурого лиса, которым не было цены. Взамен они надеялись получить немного еды, потому что до форта добирались, уже умирая от голода.

Им давали табак, и, пока они курили, во дворе, в больших котлах варили «сагамиту», похлебку из дробленого маиса с мясом или сушеной рыбой, приправленную соком кислых ягод и ломтиками репы. Мадам Йонас безбоязненно бросала в котел три-четыре свечи, потому что индейцы любили жирную пищу.

Некоторые приходили ненадолго и, насытившись, возвращались в лес. Но большинство оставалось в форте.

С каждым годом они приходили все раньше, и их становилось все больше.

Тревожиться не было оснований: это означало только то, что росло число кочевников, исчерпавших зимние запасы задолго до наступления весны, означавшей начало охоты и конец голода.

Именно это и побудило барона Сен-Кастина обратиться за помощью к Пейраку, чтобы уберечь акадийских индейцев от двух смертельных опасностей, грозящих им уничтожением, — меновой торговли мехами и участия в войнах за правую веру.

«Летом они до такой степени поглощены „обменом“ с моряками иностранных судов, пришедших в наши воды на китовый или тресковый промысел, что совершенно забрасывают охоту ради мяса, перестают ловить лосося и форель.

Они думают только о том, чтобы раздобыть побольше пушных шкурок, тогда как им надо коптить и вялить мясо на зиму. И уж совсем не остается у них времени посеять тыкву, горох или немного маиса.

Если же они при этом еще и откликаются на призыв идти воевать с еретиками, то уже с первыми заморозками оказываются при пустых кладовых: на зиму у них есть только водка, выменянная у моряков, и скальпы врагов, добытые в бою.

Признаюсь вам, что и сам я не без греха: много раз доводилось мне вести их в сражение. Но, увидев, как они тысячами гибнут зимой, я решил отказаться от этой политики».

Среди пришедших этой зимой было несколько уцелевших в войне короля Филиппа; индейцы из племени Сакоки из Сако в Нью-Гемпшире, а среди них — Патсуикеты, которых называли «бежавшими тайком». Они последними покинули родные места.

Вокруг форта быстро, как грибы, выросли остроконечные типи, хижины из трех жердей, связанных за вершины и покрытых сшитыми кусками коры, а также круглые вигвамы из бересты. Теперь индейцы были спокойны: они добрались наконец до спасительного крова, после долгих блужданий по заснеженным лесам и полям, в жестокий холод и пургу, потеряв почти всех стариков и маленьких детей, потому что пустились в путь, когда уже не оставалось ни зернышка маиса, ни крупинки пеммикана. Но вот они оказались под покровительством белых, а у них кладовые набиты припасами, которым нет конца: рассказывали же им Черные накидки, как пятью хлебами были накормлены тысячи человек.