Он говорил как бы для самого себя, но его пронзительный взгляд ни на миг не отрывался от покрытого восковой бледностью лица Анжелики. Она продолжала смотреть на него так, словно ничего не слышит, не понимает. Он предполагал, что когда он откроет ей, кто он, она будет потрясена и подавлена, но то, что он наблюдал сейчас, далеко превосходило самые мрачные его ожидания.

Наконец губы Анжелики дрогнули.

— А голос?.. Как можете вы утверждать… У него был удивительный, несравненный голос. Что-что, а его я помню очень ясно…

В ее ушах необычайно явственно звучал тот голос из далекого прошлого.

Напротив нее, у другого конца длинного банкетного стола, стоит человек в красном бархатном камзоле; его лицо обрамлено роскошной черной шевелюрой, белые зубы сверкают в улыбке, и под сводами старинного дворца в Тулузе звенит его волшебное бельканто…

Ах, как ясно она сейчас слышит его! Даже голова болит от отдающихся в ней звуков… На миг Анжелика снова ощутила то восторженное исступление, которым некогда наполняло ее душу пение Жоффрея, и ее охватила невыносимая тоска по тому, что было.., и по тому, что не сбылось…

— Где его голос? Где Золотой голос королевства?

— МЕРТВ!

Из-за горечи, с которой он произнес это слово, его голос еще мучительнее резанул слух Анжелики. Нет, она никогда не сможет связать это лицо с этим голосом.

Рескатор остановился перед нею и заговорил снова — более мягко, почти с нежностью:

— Помните, в Кандии я сказал вам, что некогда сорвал голос, потому что позвал того, кто был от меня очень далеко — Бога… И в обмен на голос он дал мне то, что я у него просил — жизнь… Это произошло на паперти Собора Парижской Богоматери. Тогда я был уверен, что пришел мой смертный час.., и я воззвал к Богу. Воззвал слишком громко, хотя к тому времени у меня уже не осталось сил… И мой голос сорвался — навсегда… Что ж. Бог дал. Бог взял. За все надо платить…

Сомнения вдруг оставили Анжелику. Его слова воскресили перед ней ту страшную и незабываемую картину, которая принадлежала только им двоим: смертник в длинной рубахе, с веревкой на шее, стоит на паперти Собора Парижской Богоматери, куда его привезли для публичного покаяния перед казнью пятнадцать лет назад.

Этот несчастный, доведенный до последней степени изнеможения, так что палачу и священнику приходилось поддерживать его, чтобы он не упал, был одним из звеньев невероятной цепи обстоятельств, соединяющей блестящего тулузского сеньора с тем пиратом, который стоял перед нею сейчас.

— Но в таком случае… — проговорила она, — и в голосе ее послышалось несказанное изумление, — вы.., мой муж?

— Я был вашем мужем… Но что от этого осталось сейчас? Мне кажется — немногое.

Его губы тронула чуть заметная усмешка, и Анжелика тут же его узнала.

Вопль, который она так часто издавала в мыслях: «Он жив!» снова переполнил ее сердце, однако теперь в нем звучали тягостные предчувствия, разочарование. А радости, той радости, что ослепительным светом вспыхивала в ней прежде и столько лет питала ее мечты, не было совсем…

«Он жив… Но в то же время он мертв: человек, который любил меня.., который пел, а теперь не может больше петь. И эту любовь.., и эти песни — ничто уже их не воскресит… Никогда».

У Анжелики стеснилось в груди, словно ее сердце и впрямь готово было разорваться. Она попыталась глубоко вздохнуть, но не смогла. Черная бездна поглотила ее, но и на пороге беспамятства ее не покинуло ощущение, что с нею произошло нечто страшное и вместе с тем — прекрасное.

Когда она пришла в себя, это ощущение владело ею безраздельно. Ощущение непоправимой катастрофы и в то же время — невыразимого счастья, от которого все ее существо то пронизывал холод, то охватывало чудесное тепло, и душа то наполнялась мраком, то озарялась сияющим светом. Она открыла глаза.

Счастье было здесь, перед нею, в облике человека, стоящего у ее изголовья, в лице, которое она больше не отказывалась узнать.

Лицо мужчины зрелого возраста, суровое, с резкими чертами, кажущееся более правильным из-за того, что шрамы на левой щеке несколько сгладились — да, это был он, Жоффрей де Пейрак!

Тягостнее всего было то, что он не улыбался.

Он смотрел на нее бесстрастно и с выражением такого отчуждения, словно теперь уже он не узнавал ее. Однако затуманенное сознание Анжелики упрямо цеплялось за мысль о том, что чудо, о котором она столько мечтала, свершилось — и она безотчетно потянулась к нему.

Он слегка поднял руку, останавливая ее.

— Прошу вас, сударыня, не считайте себя обязанной изображать страсть, которая, возможно, — я этого не отрицаю — некогда жила в нас, но которая давно уже угасла в наших сердцах.

Анжелика застыла, как будто он ее ударил. Время шло, и в наступившей тишине она вдруг очень явственно расслышала похожий на раздирающее стенание вой ветра в вантах и парусах, и этот тоскливый звук мучительно отдался в ее сердце.

Когда он произносил свои последние слова, на его лице промелькнуло то же высокомерное выражение, что и у могущественного тулузского сеньора былых времен. И Анжелика узнала того знатного сеньора в его нынешнем обличье искателя приключений. Это был он, ОН!

Должно быть, она смертельно побледнела.

Он подошел к шкафчику в глубине салона и открыл дверцу. Со спины это был всего лишь ее знакомец Рескатор, и на мгновение в душе Анжелики забрезжила надежда, что все это только дурной сон. Но он вновь приблизился к ней, и в полусвете полярной зари неумолимый рок опять явил ее взору забытое лицо ее мужа.

Он протянул ей бокал.

— Выпейте коньяку.

Она отрицательно мотнула головой.

— Выпейте, — настойчиво повторил он все тем же суровым, хриплым голосом.

Чтобы не слышать больше этого голоса, она залпом осушила бокал.

— Теперь вам лучше? Но почему вам стало дурно? От проглоченного коньяка у Анжелики захватило дух, она закашлялась и не сразу смогла отдышаться. Его вопрос помог ей немного собраться с мыслями.

— Вы спрашиваете — почему? Узнать, что человек, которого я оплакивала столько лет, жив, что он стоит передо мною — и вы еще хотите, чтобы я…

На смуглом лице на миг блеснули по-прежнему белые, великолепные зубы. Это в самом деле была улыбка Жоффрея, последнего из трубадуров, но омраченная то ли грустью, то ли разочарованием.

— Пятнадцать лет, сударыня! Вдумайтесь в это! Пытаться обмануть себя было бы с нашей стороны недостойной и глупой комедией. За эти годы оба мы — и вы и я — прожили иную жизнь и познали иные увлечения.

Правда, которой она упорно отказывалась посмотреть в лицо, внезапно пронзила ее, словно холодный, острый кинжал.

Она нашла его, но он ее больше не любит! Много-много лет она представляла его себе в мечтах, и ей всегда виделось одно и то же — как он протягивает к ней руки. Ее мечты — теперь она это ясно понимала — были всего лишь пустыми фантазиями, наивными, как и большинство женских фантазий. Жизнь высекает свои письмена на твердом камне, а не на мягком воске, из которого лепятся бесхитростные мечтания. Ее запечатлевают удары острого, тяжелого резца, безжалостные, причиняющие боль.

«Пятнадцать лет, сударыня! Вдумайтесь в это!»

Он любил других женщин…

Может быть, он женился? На женщине, которую полюбил страстно, гораздо сильнее, чем когда-то любил ее?

На ее висках выступил холодный пот. Ей показалось, что еще немного — и она снова потеряет сознание.

— Почему вы открылись мне сегодня?

Он приглушенно засмеялся.

— В самом деле — почему именно сегодня, а не вчера и не завтра? Я уже сказал вам: чтобы покончить с тем нелепым положением, в котором мы оказались. Я ждал: быть может, вы меня все-таки узнаете, однако пришлось признать, что вы тихо и окончательно похоронили память обо мне, ибо вашу душу явно не смущали никакие, даже самые легкие сомнения. Вы расточали свои заботы вашему дорогому раненому гугеноту и его детям и, право же, хотя ни один муж, пожалуй, не имел такой блестящей возможности понаблюдать, оставаясь неузнанным, за поведением своей ветреной супруги, эта комедия в конце концов все же показалась мне чересчур сомнительной. Или же я, по-вашему, должен был ждать, пока вы явитесь ко мне, как к капитану корабля и единственному здесь хозяину, а значит — и единственному представителю закона, дабы просить меня сочетать вас браком с этим торговцем? Этак мы завели бы нашу шутку слишком далеко, не правда ли.., госпожа де Пейрак?