И вот теперь Анжелика смотрела на эти ракушки, обкатанные морскими волнами, поцарапанные песком, нежно подкрашенные в таинственных дебрях изумительной алхимической лаборатории природы, на эти бусинки, обточенные и продырявленные мастерами, которые ревниво хранят свои секреты, перебранные пальчиками маленьких девочек, соединенные руками женщин в символический рисунок и наконец благоговейно преподнесенные ей, Анжелике, этим вождем в знак высочайшего уважения к ней со стороны красной расы американцев. Индейцы не умеют писать, они выражают свои чувства сердцем, вкладывая их в эти ожерелья, умело сделанные из кожи, бусинок и ракушек. Этими ожерельями американская раса пишет свою историю, они служат здесь охранными грамотами.

Анжелика разглядывала рисунок: на нем были символически изображены пять женщин, сидящие по обеим сторонам какого-то священного знака, который, как можно было предположить, представлял ее, Анжелику. Крохотные бусинки, видимо изображающие зерна фасоли, были разбросаны по всему рисунку на белом фоне кожи, словно темно-синие звезды. По краю ожерелья проходила полоска фиолетовых бусинок, а рядом еще одна — белых, расположенных более редко. Широкое и длинное, с аккуратной кожаной бахромой, оно было истинным произведением искусства. Когда-нибудь ей позавидуют, что она владеет этим свидетельством уважения ирокезов. И она еще долго перебирала руками вампум.

Когда ее восторг и возбуждение утихли, она вернулась к мыслям более будничным. Она переложила в миску рагу, от которого шел пар, потом принялась медленно есть, прижимая миску к себе, полузакрыв глаза и грезя о Долине могавков, куда она однажды придет, о Долине могавков, где властвуют три бога: Маис, Тыква и Фасоль…

Когда в комнату вошел Жоффрей де Пейрак, он увидел, как она сидит в одиночестве, с закрытыми глазами и медленно ест, а на коленях у нее лежит вампум.

— Вы голодны, любовь моя!

Он окинул ее нежным взглядом и снова, в который уже раз, подумал, что она не похожа ни на какую другую женщину и все, что она делает, отмечено печатью ее очарования. Даже ему она не сумела бы объяснить, что принесло ей такую радость. Но эта радость просвечивала в ее взгляде. Она воскресала.

Далеко, за ледяной пустыней, враждебные дикие племена, эти бесхитростные сердца, узнали и оценили ее.

— Что значит имя Кава, которое они мне дали?

— Самая прекрасная женщина, стоящая выше всех других женщин! — прошептал он. — Женщина — Негасимая Звезда!

— Мама, первый цветок!..

Голос Кантора звонко и радостно прозвучал светлым, напоенным свежестью вечером. Анжелика услышала его через открытое окно своей комнаты, где она выгребала из погасшего очага золу.

Она встрепенулась:

— Что ты сказал?

Кантор поднял к ней сияющее улыбкой лицо:

— Первый цветок… Здесь, под окнами!..

Анжелика поспешила во двор, зовя детей:

— Онорина! Тома! Бартеломи! Идите скорей! Посмотрите, первый цветок!

Это был весенний шафран, чистый и белый, очень ровненький, вырвавшийся из грязной земли. Под его полупрозрачными, еще не раскрывшимися лепестками просвечивали плотно прижавшиеся друг к другу золотистые пестики.

— О бог мой! О, какая прелесть! — сказала Анжелика, опускаясь коленями на влажную землю.

И они замерли над ним, в восхищении любуясь чудом. Нежный цветок вырос на самой кромке снега.

Первый цветок! А за ним последовали другие, и с каждым днем их было все больше. Разгребая лопатами кучи мокрого снега, они обнаруживали хилые бледно-желтые стебельки с крохотными бутончиками, готовыми раскрыться, и уже на следующий день под солнцем стебельки становились крепкими, зелеными, а чашечки цветка постепенно окрашивались в сиреневый цвет.

Даже на самом краю крыши, над бесконечными ручейками тающего снега, склонялись вылезшие из крохотного островка мха фиалки.

Стоял конец апреля. Под горячими лучами весеннего солнца снег таял стремительно, и все вокруг было наполнено тихим журчанием воды. В лесу снег был грязный, весь усыпанный клочьями чернеющего мха, сломанными веточками, гнилыми сосновыми шишками, — это хозяйничали, прыгая с ветки на ветку, белки.

Береза, накануне еще голая, бесцветная, словно вырезанная из слоновой кости, покрылась сиреневыми и серыми сережками и напоминала занавесь с бахромой. Раскидистый вяз, похожий на роскошный праздничный веер, выставил напоказ свои изумрудные листочки.

Вернулись охотники, они принесли прокопченные туши двух оленей, половину американского лося и фаршированные потроха медведя. Потроха медведя — любимое блюдо Мопунтука, он прислал его в дар людям из Вапассу и обещал в скором времени лично навестить их.

Сеять овощи в Вапассу пока не решались, потому что земля, если не считать небольших прогалин, еще почти сплошь была покрыта снегом. Они опасались возможных заморозков и снегопадов. Но каждый день приближал их к тому часу, когда они опустят семена в рыхлую, напоенную влагой землю.

Покрытое льдом озеро менялось просто на глазах: сначала оно стало серым, словно огромное потускневшее зеркало, потом на поверхности его проступила вода и оно раскололось на полупрозрачные островки.

Больше всего в эти первые весенние дни завораживал Анжелику шум пробудившейся воды. Сначала это был легкий, чуть слышный шелест, зародившийся в великом молчании зимы, но час от часу он становился все звучнее, яростнее. И теперь уже звенела вся природа, наполняя ночи неумолчным, нескончаемым урчанием. Шум воды окружал форт и окрестные озера чудесным водоворотом.

Анжелика грезила наяву. Весна!

Светало теперь намного раньше, а по вечерам солнце дольше задерживалось на пороге, и можно было допоздна не зажигать свечей.

Хозяева Серебряного озера целыми днями копошились на солнышке, совмещая приятное с полезным, — укрепляли свои силы и восстанавливали палисад. Многое за зиму было разрушено — загородки, крыши, все угрожало рухнуть, и, по мере того как земля очищалась от снега, вид форта становился все более неприглядным, как после побоища. Люди работали, время от времени поднимая к небу свои исхудавшие бледные лица; щуря больные глаза, они подставляли кожу под струящиеся лучи солнца, словно купаясь в них, в этом источнике здоровья и молодости. Дети иногда замирали в тепле солнышка, словно зябкие цыплята.

В первый же весенний день Анжелика поняла, что теперь самое главное — это набраться терпения и ждать. Завтра она позаботится о своих запущенных, потрескавшихся руках, завтра она умоет лицо первой дождевой водой, затеет с госпожой Жонас грандиозную уборку. Но сегодня она будет сидеть, держа на коленях Онорину, как в те трудные дни, когда они были до предела изнурены голодом. Она будет ждать, и пусть силы постепенно возвращаются к ней, пусть растекаются по ее телу, словно живительный сок по стволу дерева. Она слишком много потратила их и теперь вполне заслужила отдых. Она всю жизнь слишком щедро расходовала их, хотя по опыту знала, что иногда за победу потом приходится расплачиваться очень дорогой ценой…

Сознавая свою немощность, она внутренне расслабилась, нарочно работала не торопясь, оставляя на завтра бесконечное множество важных дел, мысли о которых теснились в ее голове.

Прежде всего она отправится в горы, к речкам, на берега озер, чтобы искать там цветы, стебли, кустики, корни, которыми она наполнит коробочки и горшочки в своей аптеке. Теперь уже она не упустит ничего. Она соберет даже незнакомые ей растения, а потом разгадает их тайны.

Она дала себе зарок никогда больше не допустить, чтобы зимой у нее не оказалось какого-нибудь снадобья для больных, как случалось в эту зиму, когда зачастую у нее не было ничего, кроме кипятка и гусиного или медвежьего жира. Ее кладовые наполнятся благоуханием. Горшочки и коробочки, помеченные ярко раскрашенными наклейками, выстроятся в ряд на полках. И за двадцать лье со всей округи в форт Вапассу потянутся люди — лечиться…