— Я очень люблю Абигель, — резко сказала Анжелика, — но не могу спокойно слушать, когда вы говорите о ней с такой нежностью.

— Стало быть, вы менее великодушны, чем она?

— Конечно — когда речь идет о вас.

Они шли по опушке леса в сторону дороги, проложенной вдоль берега. Из-за берез донеслось ржание лошадей.

— Когда мы отправляемся в глубь континента? — спросила Анжелика.

— Вам не терпится расстаться с вашими друзьями?

— Мне не терпится остаться с вами наедине, — ответила она, глядя на него влюбленным взглядом, проникающим ему в самую душу.

Он нежно поцеловал ее глаза.

— Еще чуть-чуть — и я бы начал упрекать себя за то, что я вас поддразнивал, однако вы заслужили наказание за те мучения, которые мне причинили. Мы отправляемся через две недели. Мне нужно еще кое-что сделать, чтобы новые колонисты смогли пережить зиму. Она здесь очень суровая. Нашим ларошельцам придется сражаться и с враждебной природой, и с людьми. Индейцы

— это им не запуганные черные рабы с плантаций Вест-Индии, и с океаном тоже шутки плохи. Вашим друзьям придется несладко.

— По-моему, вас радуют предстоящие им трудности.

— Пожалуй. Я вовсе не святой, моя дорогая, и не обладаю даром кротости и всепрощения. Я еще не забыл той злой шутки, которую они со мной сыграли. Но, по правде говоря, для меня важно только одно — чтобы они преуспели в том деле, что я им поручил. И они преуспеют, я в этом уверен. Они слишком предприимчивы, чтобы отступить, когда перед ними открылись столь заманчивые перспективы.

— Вы, наверное, поставили им весьма жесткие условия?

— Да, довольно жесткие. Но у них хватило здравого смысла их принять. Они понимают, что дешево отделались, ведь я вполне мог их повесить.

— А все-таки почему вы этого не сделали? — спросила вдруг Анжелика. — Почему не повесили их, как только одержали победу? Ведь вы сразу же вздернули взбунтовавшихся матросов-испанцев.

Прежде чем ответить, Жоффрей де Пейрак быстро посмотрел по сторонам. Анжелика удивлялась, как ему удается, не теряя нити рассуждений, постоянно следить за всем, что происходит вокруг. Казалось, он может видеть даже то, что скрыто за деревьями. Так же пристально он вглядывался в морские дали, стоя на мостике «Голдсборо»… «Человек-Который-Слушает-Вселенную»…

После долгого молчания он сказал:

— Почему я не повесил их сразу? Вероятно, потому что я не импульсивен. Видите ли, моя милая, перед всяким серьезным шагом (а хладнокровно лишить человека жизни — это очень серьезно) необходимо обдумать все возможные последствия. Избавить мир от такого сброда, как эти негодяи-испанцы, и к тому же удовлетворить мой экипаж, желавший правосудия, — тут все было ясно. И я, не мешкая, приказал их вздернуть. Другое дело — ларошельцы. Повесь я их

— и все мои планы тут же бы рухнули. Я не мог отправиться в глубь континента, не основав на побережье поселение колонистов. Мне нужна эта бухта, нужен этот порт, пусть даже в зачаточном состоянии. К тому же, было бы просто глупо привезти сюда столько поселенцев, а потом отказаться от задуманной экспедиции к истокам Миссисипи. Повесив мужчин, зачинщиков бунта, я должен был бы взвалить на себя заботу о женщинах и детях, и мне пришлось бы опять плыть в Европу за другими колонистами, которые наверняка оказались бы хуже этих. Как видите, я внял вашей просьбе и по достоинству оценил их смелость и находчивость. Короче говоря, у меня было немало аргументов против казни и притом довольно веских, но они все же не перевешивали законного желания мести и необходимости наказать бунтовщиков в назидание другим.

Анжелика слушала его, покусывая нижнюю губу.

— А я-то думала, что вы их пощадили, потому что об этом вас попросила я!..

Он расхохотался.

— Подождите, пока я дойду до конца своей речи, — тогда и решайте, стоит ли принимать этот разочарованный, обиженный вид. Ах, моя душенька, вы остались женщиной до кончиков ногтей, несмотря на всю вашу новообретенную мудрость.

Он поцеловал ее в губы и не отпускал, пока она не перестала сопротивляться и не ответила на его поцелуй.

— А теперь позвольте добавить, что в глубине души у меня были и другие опасения: я боялся реакции госпожи Анжелики на этот акт правосудия, вполне оправданный, но непоправимый. И я колебался.., и ждал.

— Чего?

— Чтобы решила сама судьба.., чтобы одна или другая чаша весов перевесила. А может быть, я ждал, чтобы ко мне пришли вы.., кто знает?

Анжелика снова попыталась вырваться из его объятий.

— Подумать только, — воскликнула она в негодовании, — я дрожала, стоя у вашей двери, у меня ноги подкашивались от страха! Я думала, вы меня убьете, если я стану просить за них — а вы, оказывается, этого ждали!..

В глазах графа плясали веселые огоньки — ему очень нравилось, когда Анжелика, рассердясь, начинала вести себя, словно неразумный ребенок.

— Повторяю: я колебался. Я был убежден, что в конце концов именно вы определите их участь. Никак не возьму в толк, почему вы так негодуете.

— Ах, я не знаю.., мне кажется, что тогда вы нарочно морочили мне голову.

— Вовсе нет, мой ангел, я нисколько не притворялся. Я ждал, давая судьбе время. Ведь вы могли и не прийти ко мне, не попросить, чтобы я их помиловал.

— И тогда вы бы их повесили?

— Наверное. Я отложил решение до рассвета.

Лицо графа де Пейрака вдруг стало серьезным.

Он еще крепче обнял ее, прижался щекой к ее щеке, и она вздрогнула, коснувшись его шрамов и ощутив тепло его загорелой кожи.

— Но ты пришла… И теперь все хорошо.

Темнота, наплывающая с моря, сливалась с мраком леса.

На тропинке появился индеец, ведя на поводу двух оседланных лошадей.

Жоффрей де Пейрак вскочил в седло.

— Вы поедете со мной, сударыня.

— Куда?

— Ко мне. Мое жилище не отличается изысканностью, это всего-навсего деревянная башня над заливом. Но там мы сможем любить друг друга без помех. Сегодня вечером моя жена принадлежит только мне.

— Так куда же мы едем? — снова спросила Анжелика, когда лошади вынесли их на ночной берег.

Он ответил:

— На берегу Гаронны у меня есть маленький замок, где мы сможем любить друг друга без помех.

И тогда она вспомнила ту тихую ночь в далекой Аквитании, когда он увез ее из Тулузы, чтобы обучить сладостной науке любви. Здесь же им бил в лицо неистовый ветер, а когда они подъехали к простому бревенчатому форту, грохот прибоя настолько усилился, что стало невозможно расслышать друг друга.

Однако внутренние помещения этой деревянной крепости, которую Жоффрей де Пейрак построил на побережье, были убраны с изысканной роскошью. В них забывалось, что природа этой новой земли еще не укрощена и что жизнь здесь скудна и полна опасностей. В стенах форта его хозяин собрал множество дорогих вещей, произведений искусства, ценных приборов. Во время его отлучек их охраняли отобранные им самим индейцы — причем охраняли с тем суеверным почтением, которое первобытные народы испытывают перед тем, что им непонятно. Стены главного зала, расположенного на самом верху центральной башни, были увешаны оружием: саблями, мушкетами, пистолетами. Все они могли быть немедля пущены в Ход и все представляли собой великолепные образцы мастерства оружейников: испанских, французских или турецких. Этот сверкающий металлическим блеском арсенал выглядел бы устрашающе, если бы не мягкий, волшебно красивый свет двух люстр цветного венецианского стекла, в которых заранее были зажжены фитили. От потрескивающего в лампах масла шел теплый запах, смешиваясь с ароматами стоящих на столе кушаний: жареной дичи, местных овощей и фруктов.

На обоих концах стола были поставлены блюда с ярко-желтыми поджаренными кукурузными початками. Жоффрей де Пейрак приказал слугам налить в одни кубки красное вино, в другие — белое, прозрачное. Затем, отослав их, внимательно оглядел стол, чтобы убедиться в том, что для их скромного ужина все приготовлено как надо.