Анжелика неподвижно стояла у фальшборта и смотрела вдаль.

Он был убежден, что сквозь сгущающийся сумрак она пытается увидеть его.

«Она великодушна. Она добра. Я расставлял ей западни, чтобы увидеть, какая она скверная, но она ни разу в них не попалась… Поэтому она и не упрекнула меня в том, что это я навлек на нее несчастья. И именно поэтому она готова скорее сносить мою несправедливость и упреки, чем бросить мне в лицо то страшное обвинение, которое она считает правдой, — что я, отец, виноват в смерти моего сына Кантора».

Он возвратился в каюту. Уединение, ночное безмолвие и такое редкое на море затишье располагали к воспоминаниям, и Жоффрей де Пейрак мысленно вновь пережил тот давний драматический эпизод у мыса Пассеро. Как бы все тогда удивились, если бы узнали, что сражение на море и разгром французской эскадры, так взволновавшие европейские дворы, были вызваны присутствием в свите адмирала де Вивонна маленького девятилетнего пажа!

Когда он встретился с эскадрой Вивонна у берегов Сицилии, его могущество уже было неоспоримо. Бывший увечный каторжник из марсельской тюрьмы повсюду имел союзников и сообщников.

Чтобы обеспечить себе такое положение, ему — хотя он не разбойничал, а торговал — пришлось оснастить свою шебеку как военный корабль. А битвы ему навязывали часто — не те, так другие. Он сильно потеснил нескольких пиратов и притом отнюдь не самых слабых, вплоть до коварного Меццо-Морте, адмирала алжирского флота.

К своему большому сожалению, он был также принужден драться, когда на него нападали мальтийские рыцари, упорно продолжавшие считать Рескатора, этого корсара в маске, чье имя и происхождение были им неизвестны, обычным ренегатом, поступившим на службу к турецкому султану. Что ж, на первый взгляд казалось, что так оно и есть. В те времена не могло быть места среднему курсу между Крестом и Полумесяцем. Надо было принять сторону либо одного, либо другого. Однако Жоффрей де Пейрак все же нашел выход: он стал плавать под флагом, на котором не было ни Креста, ни Полумесяца, а была его личная эмблема: на красном поле — символический серебряный щит.

Он знал, что эскадра герцога де Вивонна вышла в море для карательной экспедиции и что одной из главных ее целей является он сам. Ибо его деятельность вызвала величайшее неудовольствие Людовика XIV, а также нанесла немалый урон некоторым богатым французским семействам, чьи доходы зиждились на продаже в страны Ближнего Востока промышленных товаров низкого качества, не имевших сбыта во Франции.

Он послал своих шпионов выведать все о предполагаемом маршруте королевской эскадры и численности экипажей ее кораблей. Еще он поручил им составить как можно более полный перечень имен тех, кто находится на французских галерах. Вот так, читая список членов свиты командующего эскадрой герцога де Вивонна, он вдруг увидел имя, заставившее его задуматься: Кантор де Моран, паж.

Кантор! Но ведь так зовут и его сына, родившегося после его мнимой казни. О том, что у него есть второй сын, он узнал из письма отца Антуана, которое получил в Кандии. До того в течение многих лет он иногда задавал себе вопрос: кто же тогда родился у Анжелики: мальчик или девочка?

То, конечно, была далеко не главная из осаждавших его забот. Итак, родился мальчик. Узнав эту новость, он не обратил на нее особого внимания, ибо был сражен наповал вестью о том, что его жена вторично вышла замуж.

Но теперь, когда перед его глазами нежданно предстало это имя, он задумался. Кантор де Моран… Речь могла идти о его «посмертном» сыне. Он приказал навести дополнительные справки, и последние сомнения развеялись. Ребенку было почти девять лет, и он был пасынком маршала дю Плесси-Белльера.

До этого он собирался уклониться от встречи с эскадрой Вивонна. Зная заранее о воинственных намерениях французов, Рескатор почел за лучшее укрыться на время где-нибудь за островами Крит и Родос и там переждать, покуда эскадра, устав от бесплодной погони за призраком, не прекратит патрулирование и не оставит его в покое.

Но присутствие в свите Вивонна маленького Кантора изменило все его планы. Море посылало ему сына. Каждый день, каждый час он сгорал от желания воочию увидеть это живое воплощение своего прошлого. Сын — его и Анжелики… Зачатый в одну из тех безумных и упоительных тулузских ночей, тоску о которых он так и не смог преодолеть.

Как раз незадолго до их отъезда в Сен-Жан-де-Люз, где он был тайно арестован ищейками короля, эта новая крошечная жизнь зародилась в ней, начала расти в ее нежном, крепком, сладостном теле, воспоминания о котором не переставали преследовать его.

Увидеть этого сына, дитя их погубленной любви!

И главное — забрать его к себе!

Вся непреклонная воля Жоффрея де Пейрака сосредоточилась на этом — во что бы то ни стало вернуть себе своего сына. Он с горечью отметил про себя, что мальчику дали фамилию Моран, а не Пейрак, и что уважение ему оказывают не как сыну знатнейшего сеньора Аквитании, а всего лишь как пасынку маршала дю Плесси.

Рескатор немедля отдал приказ сняться с якоря и прибыл туда, где, как ему было известно, находилась эскадра. Он хотел вступить в переговоры, предложить обмен. Однако адмирал де Вивонн, узнав, что пират, которого ему было приказано пустить ко дну, возымел наглость явиться к нему сам, велел выбросить посланца за борт и тут же, без предупреждения, дать пушечный залп по пиратскому кораблю.

«Морской орел» получил пробоину ниже ватерлинии и едва не затонул. К тому же, ему пришлось принять бой. По счастью, тяжелые галеры маневрировали, как деревянные башмаки, набитые камнями. На одной из них находился Кантор; Жоффрей де Пейрак постарался отсечь ее от остальных, но в пылу боя галера получила непоправимые повреждения и начала уходить под воду. Обезумев от тревоги за сына, зная, как стремительно расстрелянный корабль может пойти ко дну, он послал на него самых преданных из своей личной стражи, чтобы любой ценой отыскать мальчика среди сгрудившихся на корме пассажиров, иные из которых уже бросались в воду.

Его принес к нему мавр Абдулла. Чистый детский голосок кричал ему: «Отец! Отец!» Жоффрей де Пейрак подумал, что грезит. Маленький мальчик на руках у великана Абдуллы, казалось, не испытывал ни малейшего страха ни перед смертью, от которой он только что спасся, ни перед темными лицами окруживших его людей в белых джеллабах, ни перед их огромными кривыми саблями.

Зелеными, как лесной источник, глазами он смотрел в закрытое маской лицо грозного высоченного пирата, к которому его принесли, и говорил ему «отец», словно естественнее этого не было ничего на свете, словно именно этого он и ждал.

Как было не ответить на этот зов?

— Сын мой!

Кантор, с его на редкость спокойным характером, совсем не стеснял его. Мальчик бы в восторге от того, что живет на море, вместе с отцом, которым он восхищается.

О своей прежней жизни он, похоже, ничуть не сожалел. Но Жоффрей де Пейрак быстро заметил, что его очаровательный, приветливый сын очень скрытен. А начинать расспросы самому ему не хотелось. Его удерживал страх. Какой? Страх узнать слишком много и больно разбередить свои плохо затянувшиеся раны.

Так оно и случилось. В первый же раз, когда Кантор заговорил о своей оставленной во Франции семье, он не без гордости заявил:

— Моя мать — любовница короля Франции. А если еще нет, то скоро ею станет. — И тут же простодушно добавил:

— Это естественно. Ведь она самая красивая дама королевства.

Получив этот неожиданный удар в спину, Жоффрей де Пейрак, окончательно решил дать ребенку вспоминать, что и когда ему захочется, и никогда не задавать наводящих вопросов.

Из собранных таким образом обрывков составился ряд любопытных картин, в которых проходили Анжелика в роскошных нарядах, Флоримон, смелый герой, маршал дю Плесси, холодный царедворец, к которому Кантор питал некоторую привязанность, а также король, королева и дофин — к этим троим он, как ни странно, относился покровительственно и немного их жалел.