«Нет, он не любит меня. Я так и не завладела его сердцем. Наверное, мне удалось возбудить в нем всего лишь поверхностную страсть. А этого слишком мало, чтобы он снизошел к моим мольбам, прислушался ко мне… Как ужасно ощущать себя бессильной, стоять перед ним с пустыми руками.., и чувствовать, как он одинок, зная, что я была его женой».

Окружавшие ее женщины видели, как она шевелила губами и что-то шептала, машинально теребя пальцами свои светлые волосы, посеребренные жемчужными капельками воды. В их глазах она прочла немую мольбу.

— Ах! Вы бы лучше помолились, — нетерпеливо сказала Анжелика. — Причем именно сейчас, вместо того, чтобы ждать какого-то чуда от вашей несчастной попутчицы.

Опустившаяся ночь была наполнена глухим шумом волн, свистом ветра и боем сигнального колокола, в который звонили, преодолевая усталость, юнги Мартиал и Тома. Этот несмолкаемый звон наводил уныние.

«Как они наивны, эти люди, несмотря на их воинственный вид! Звонить в сигнальный колокол во время тумана надо на широтах Ла-Рошели, Бретани или Голландии, чтобы оповестить другие корабли, людей на суше, зажигающих маяки. Но здесь, в этой тишине, в колокол звонят только для нашего самоуспокоения, пытаясь уверить, что мы не одни на целом свете…»

Казалось, звучит похоронный звон. Онорина прижалась к Анжелике, и ее широко раскрытые глаза напоминали матери ту ночь, когда она увела малютку в обледенелый лес, где рыскали волки и солдаты.

Она решительно поднялась.

«Я спущусь вниз.., поговорю с ним. Должны же мы знать, что нас ждет!»

В этот момент прозвучал усиленный рупором голос Никола Перро и, посмотрев вверх, все увидели в сгустившейся тьме, как затрепетали и упали паруса, раздался треск, и корабль неистово закачался, как будто сопротивляясь трудному маневру. Команды следовали одна за другой, все матросы сбились с ног. Даже испанцы проявляли непривычную для них дисциплинированность.

Люди Рескатора, до сих пор безучастно сидевшие возле шлюпа, вскочили и стали внимательно следить за парусами. Они должны были прийти на помощь в трудную минуту, но, видя, что новички вполне справляются без них, не стали вмешиваться. Наблюдая за действиями команды, они жестами выражали свое одобрение. Один из них зажег огнивом фонарь и стал что-то напевать, другой принялся жевать табак.

— Мне кажется, что наши парни не такие уж плохие моряки, — сказала госпожа Маниго, уловив реакцию людей Рескатора. — Похоже, что наши пленники готовы поставить им хорошую отметку. Мэтр Каррер, а что, если бы они разбежались по вантам? Было бы интересно посмотреть, как вы будете ловить их, вы, любитель порассуждать о маневрах корабля, ни разу не притронувшись ни к парусам, ни к штурвалу.

Прикорнувший адвокат, вооруженный мушкетом и пистолетом, встрепенулся. Раздался смех. Вместе с надеждой вернулось и чувство юмора. Произошла какая-то перемена. В воздухе снова захлопали тугие паруса.

Но рассвет принес измотанным женщинам полное разочарование. Стало холоднее, чем накануне, но еще больше всех бросало в озноб от ощущения неодолимой мощи течения. В розданной воде был привкус гнилого дерева. Ее собрали со дна бочек. Разговаривать никому не хотелось, и когда вбежал радостный Ле Галль, на него посмотрели, как на безумца.

— Добрые вести.., спешу успокоить вас, сударыни! Мне удалось с помощью лага определить наше положение, что было не просто, потому что мало солнца. Так вот, мы изменили направление и теперь идем на юг.

— На юг? Но сегодня холоднее, чем вчера!

— Это потому, что последние два дня нас увлекало теплое Флоридское течение. Теперь же — и я готов держать пари — мы попали в холодное течение из Гудзонского залива.

— Проклятая страна! — проворчал хранивший молчание старый пастор. — Попробуйте разобраться во всех этих теплых и холодных течениях! Я задаю себе вопрос, не были бы королевские тюрьмы для нас более гостеприимными, чем эти опасные края, где все наизнанку — и люди, и стихия.

— Отец! — с укором сказала Абигель.

Пастор Бокер тряхнул седыми прядями. Еще далеко не все ясно. Главное не в смене течений, думал он, а в том, как избежать новых жертв.

Паства совсем отошла от него, да он и сам не знал, о чем с ней говорить. Что касается всех прочих, то эти нечестивцы вообще были глухи к заклинаниям старого пастора, его призывам к справедливости и милосердию.

— Я никогда не соглашался с пастором Рошфором, этим неисправимым авантюристом, который хотел всех нас разослать по океанам. Пропади он пропадом. Вот к чему это приводит…

Между тем, женщины осыпали Ле Галля вопросами.

— Когда будет высадка, прямо сейчас?

— Где она будет?

— Что говорят Эриксон и канадец?

— Ничего! Попробуйте поговорить с этим ворчливым медведем или чертовым горбуном, который так же общителен и приветлив, как устрица в раковине. Зато он великолепный рулевой. Вчера он мастерски воспользовался слиянием двух течений для перевода корабля из одного в другое. Фантастический маневр, особенно в таком густом тумане.

— Совершенно убежден, что он голландец, — назидательно произнес Мерсело.

— Увидев его шпагу и одежду, я подумал сначала, что он шотландец, но на самом деле только голландцы могут так чувствовать течения. Они будто нюхом их чуют…

Слушая его, Анжелика вспомнила, как, сидя за своим письменным столом в Ла-Рошели, он каллиграфическим почерком писал гусиным пером «Летопись реформации». Сегодня его белый воротник выглядел, как тряпка, черный сюртук треснул по швам в плечах, а ноги были босыми — башмаки он, видимо, потерял в сутолоке мятежа.

— Очень хочется пить, — сказал он.

— Могу предложить рюмку шарантской водки, мой друг, — с горькой усмешкой пошутила его супруга.

Намек на былой комфорт на родной земле вызвал в памяти янтарную пиратскую водку, зрелые гроздья винограда на стенах Коньяка. Сейчас в горле жгло от морской соли, а кожа у всех была скользкой, как у сельди в бочке.

— Скоро мы пристанем к берегу. Там должны быть родники, тогда и напьемся.

Слова Ле Галля вызвали вздохи надежды.

Анжелика держалась в стороне. Как только дела шли лучше, на нее переставали обращать внимание, но если что-то разлаживалось, все начинали умолять ее что-нибудь сделать. Пожав плечами, она подумала, что и к такому отношению можно привыкнуть.

В зыбком полуденном свете внимание Анжелики привлекли голоса Маниго и Никола Перро, стоящих невдалеке на палубе.

— Мы хотим спустить шлюп, чтобы разведать берег, — сказал канадец.

— А где мы сейчас?

— Я знаю столько же, сколько и вы, не больше. Но могу поручиться, что берег рядом. Было бы сумасшествием причаливать, не найдя надежный проход. Я не сомневаюсь, что удастся найти залив или бухточку для укрытия корабля, но войти туда надо так, чтобы не разбиться о скалы. А теперь послушайте…

Сдвинув набок свою меховую шапку, он приложил руку к уху и нагнул голову, как бы улавливая далекий шум, воспринимаемый только им.

— Слушайте!

— Но что?

— Шум волн, ударяющихся о скалы. Они образуют гряду, которую мы должны преодолеть.

Все напрягли слух, но признались, что не слышат ничего, кроме стука волн о борт корабля.

— А я слышу, — сказал Никола, — и этого достаточно.

Туман стал таким плотным, что всем, кто открывал рот, казалось, что в горло льется густая жидкость. Втянув ноздрями порцию тумана, Никола объявил:

— Земля недалеко. Я ее чувствую.

Теперь и они ощутили землю. Таинственные дуновения принесли в белую пустыню океана радостное свидетельство близости родной ЗЕМЛИ.

Берега, песок, камни, может быть, даже трава и деревья…

— Не раздумывайте слишком долго, решайтесь, — усмехнулся канадец. — Ведь здесь бывают такие приливы, что за два часа уровень воды поднимается на сто двадцать футов.

— Сто двадцать футов? Вы смеетесь! Такого быть не может!

— Можете не верить, воля ваша. Но главное, не пропустить час прохода. В противном случае советую вам прыгнуть в воду до того, как ваша скорлупа сядет брюхом на камни. Это самый скалистый берег в мире, говорят, другого такого нет нигде. Да разве вы можете понять все это, после вашей маленькой Ла-Рошели с ее жалким двенадцатифутовым приливом!