Он увидел, как она машинально зализывает тыльную сторону ладони, которую искусала в минуту исступления, и этот животный жест снова взволновал его.

Мужчина хочет сделать из женщины грешницу или ангела. Грешницу — чтобы с ней развлекаться, ангела — чтобы быть им любимым с нерушимой преданностью. Но истинная женщина ломает его планы, ибо для нее нет ни греха, ни святости. Она — Ева.

Он обвил длинные волосы Анжелики вокруг своей шеи и положил руку на ее теплый живот. Может быть, эта ночь принесет новый плод… Если он проявил сегодня неосторожность, он не станет упрекать себя в этом. Да и как можно быть благоразумным, когда речь идет о спасении чего-то главного между двумя сердцами и сама Анжелика срывающимся голосом попросила его об этом.

— Ну так как же индианки? — спросил он шепотом. Она приподнялась, нежно рассмеялась, томным и покорным движением повернула к нему голову:

— Как я могла поверить этой сплетне о вас? Теперь я и сама не понимаю…

— Маленькая глупышка, неужели вас так легко одурачить? Вы совсем истерзались! Неужели вы сомневаетесь в вашей власти надо мной?.. Вы и правда думали, что я соблазнился индианками? Я не отрицаю, эти миниатюрные гибкие женщины могут пользоваться успехом… иногда… Но почему они должны привлекать меня, когда у меня есть вы?.. Черт побери, не принимаете ли вы меня за бога Пана или одного из его аконитов с раздвоенным копытом? Где и когда, по-вашему, я нахожу время, чтобы делить любовь с кем-нибудь, кроме вас?.. Господи, до чего же глупы женщины!..

Было еще очень далеко до рассвета, коща граф де Пейрак тихо поднялся. Он оделся, пристегнул к поясу шпагу, зажег потайной фонарь и, осторожно выйдя из комнаты, прошел через залу в тот угол комнаты, где спал итальянец Поргуани. Немного пошушукавшись с ним, он вернулся в залу, приподнял несколько меховых полотнищ, за которыми тяжелым сном спали мужчины. Найдя того, кого искал, он легонько тряхнул его, чтобы разбудить. Флоримон открыл один глаз и при свете фонаря увидел отца, который дружески улыбался ему.

— Вставай, сын, — сказал граф, — и пойдем со мной. Я хочу научить тебя тому, что называется долгом чести.

Анжелика долго потягивалась, удивленная тем, что день наступил сразу же вслед за вечером. Неужели она проспала так долго?

Какое-то необъяснимое ликование билось в глубине ее затуманенного разума, отяжеляло ее члены.

Потом все постепенно всплыло в ее памяти: были сомнения, страх, черные мысли, тоска, и потом все это исчезло в объятиях Жоффрея де Пейрака. Он не оставил ее бороться с ними одну, он принудил ее прибегнуть к его помощи, и это было восхитительно… У нее болела рука. Она с удивлением осмотрела ее, увидела на ней следы зубов и вспомнила: она кусала ее, чтобы приглушить стоны, которые вырывались у нее в минуты любви.

И тогда, посмеиваясь, она клубочком свернулась под меховым одеялом. Прикорнув в его тепле, она снова и снова вспоминала подробности минувшей ночи — движения, которые в порыве страсти совершает тело, слова, которые почти неслышно произносят в таинственной темноте и от которых потом краснеют…

Что он сказал ей сегодня ночью?.. «Мне хорошо с тобой… Я бы провел так всю жизнь…»

И вспоминая об этом, она улыбалась и гладила рукой пустое место рядом с собой, место, где он лежал.

Вот так пурпурные и золотые ночи расставляют свои вехи в жизни супругов и втайне предопределяют их судьбу иногда с большей силой, чем шумные события дня.

Когда Анжелика, мучимая угрызениями совести из-за того, что позднее, чем обычно, взялась за домашние дела, вышла в залу, она поняла из разговоров, что граф де Пейрак в сопровождении Флоримона рано утром покинул форт. Они надели снегоступы и запаслись провизией на довольно долгий путь.

— А он не сказал, куда они пошли? — спросила Анжелика, удивленная решением, о котором он даже намеком не уведомил ее.

Госпожа Жонас покачала головой. Но как ни отнекивалась эта добрая женщина, ссылаясь на незнание, по тому, как она отводила глаза и бросала вопрошающие взгляды на свою племянницу, Анжелика почувствовала, что она подозревает, какова цель этой неожиданной отлучки графа.

Анжелика расспросила синьора Поргуани. Тот был осведомлен не намного больше, чем остальные: граф де Пейрак подошел к нему рано утром и предупредил, что уходит на несколько дней. И это несмотря на суровый мороз.

— А больше он ничего не сказал вам?! — с тревогой воскликнула Анжелика.

— Нет, он только попросил меня одолжить ему мою шпагу…

Анжелика побледнела и впилась взглядом в итальянца, потом отошла, прекратив расспросы. Каждый принялся за свое дело, и день потек, как обычно, как любой другой день этой мирной и суровой зимы. Никто больше не говорил о графе де Пейраке.

Погоня, в которую пустились граф де Пейрак и его сын, потребовала от них большого напряжения сил, потому что ПонБриан ушел на полдня раньше, а он тоже спешил.

Им пришлось идти и по ночам, идти при сильном морозе, когда воздух обжигал, словно раскаленный металл, и доводил их до удушья. Когда луна поднималась высоко и становилась совсем маленькой, они делали привал, согревались в охотничьей хижине, спали несколько часов и с восходом солнца снова пускались в путь. К счастью, погода была устойчивой.

Звезды на небе блистали как-то особенно ярко, и граф, положившись на свой секстант, дважды отважился сойти со следа того, за кем они гнались, и, идя другой дорогой, срезать путь, отчего они выиграли много часов. Он превосходно знал местность, очень точно описанную его людьми и им самим в прошлом году, наизусть помнил карты, составленные на основе этих данных, держал в памяти все необходимые сведения, касающиеся троп, волоков, доступных проходов как зимой, так и во время распутицы, полученные от индейцев и трапперов. То, что он наизусть помнил это ценное картографическое описание, в создании которого участвовал и Флоримон, умело владеющий пером, кистью и различными измерительными приборами, и объясняло кажущуюся опрометчивость, с которой они, отнюдь не старожилы этой страны, двинулись тем не менее в путь в такое суровое время года. Иначе этот шаг можно было бы расценить как безумие.

Неровный, унылый рельеф обманчивой, спрятанной под однотонным гримом снега и льда местности, которая таила в себе многочисленные ловушки и столь редко проявляла снисходительность к путникам, был безошибочно запечатлен в памяти графа де Пейрака и его юного сына. И тем не менее Флоримон не на шутку встревожился, когда, сойдя со следа, четко вырисовывавшегося при свете луны и беспрепятственно пересекавшего широкую долину, отец решил сократить путь и пойти через плато, которое, словно волнорез, вклинивалось в эту долину. Конечно, так они избегали долгого обхода, но плато было перерезано глубокими расселинами, скрытыми отягощенными снегом деревьями, и путники рисковали провалиться туда. Однако, когда на рассвете они, спустившись в долину, обнаружили бивуак лейтенанта и гурона, и горячие еще угли костра свидетельствовали о том, что оба они только-только покинули его, Флоримон сдвинул на затылок свою меховую шапку и восхищенно присвистнул.

— А знаешь, отец, были минуты, когда я побаивался, как бы мы ни заблудились.

— Отчего же? Разве ты не сам определил, что здесь проходит более короткий путь? Сын мой, никогда не сомневайся ни в расчетах, ни в звездах… Это, пожалуй, единственное, что никогда не обманывает…

Немного отдохнув, они снова пустились в путь. Они почти не разговаривали, сохраняя силы, необходимые для долгого, напряженного пути, когда с трудом давался каждый шаг. Несмотря на веревочные снегоступы, идти в которых было довольно неудобно, они все равно то и дело глубоко проваливались в мягкий и рыхлый снег. И тогда, высоко поднимая колени, приходилось вытаскивать ноги. Но, делая следующий шаг, они чувствовали, как снег еще больше оседает под их тяжестью. Флоримон ворчал, говорил, что пора бы придумать какой-нибудь иной способ передвижения по снегу. Он видел перед собой крупную фигуру отца, шедшего уверенным, неутомимым шагом вперед, не обнаруживая ни малейшей усталости, будто жестокая природа, узнавая хозяина, и впрямь расступалась перед ним и склонялась к его ногам. Темный лес, который издали выглядел непроходимым, — вон он, они уже оставили его позади; широкая долина, до которой, казалось, никогда не дойти, — вот она, они пересекают ее, и она уже почти вся за их спиной.