Герцогиня вновь издала приглушенный крик; она была близка к обмороку. Те, кто стоял ближе всего к медведю, поспешно отступили. Жоффрей де Пейрак и Колен Патюрель невольно шагнули навстречу зверю. Но Анжелике понадобилось всего несколько английских слов, чтобы медведь вновь послушно опустился на все четыре лапы. Она погладила его ведя с ним дружескую беседу.

– Красавица и Зверь,[100] – ликовал маркиз Виль д'Авре. – Право, какое необычайное зрелище!

– Да, поистине, – комментировал он происшедшее несколько позже, – какое из ряда вон выходящее зрелище! Вы, светловолосая, прелестная, рядом с этим мохнатым чудовищем! Вы и вправду ничего не боитесь и вполне соответствуете той репутации, которая укрепилась за вами в Квебеке… Нет, не убирайте это, – вмешался он, увидев, что госпожа Каррер собирается убрать блюда со стола, – вот здесь на тарелке есть еще немного этого восхитительного краба. Передайте его мне! Мм… дивно, божественно!.. Да, так о чем я, бишь? Да, дорогая Анжелика, вы очень похожи на портрет, нарисованный вашими пламенными сторонниками в Квебеке. Подумать только, этот вечно серьезный д'Арребу учинил скандал, взяв вас под свою защиту по его возвращении из Кеннебека. До этого мы с ним не ладили, он меня считал вольнодумцем. Но мне понравилось, с какой смелостью он защищал вас, и мы сблизились. Он явно влюблен в вас. В Монреале его жена уже беспрестанно молится за спасение его души. Но почему при этом она с ним не спит? Она получила лишь то, что заслужила!

Анжелика слушала вполуха. Люди расходились. С деревянных столов убирали миски, стаканы, кувшины, после чего крепкие молодые люди принялись уносить и сами столы. Фиолетовая тень опускалась на берег, и в прозрачных сумерках необычайно звонко, ибо ветер стих, разносились голоса тех, кто перекликался, не видя друг друга.

Анжелика искала глазами мужа, но не могла его обнаружить.

– В Квебеке, когда начался великий голод, и говорили, что все вы умерли в лесной глуши, рыцарь Мальтийского ордена Ломени-Шамбор заказал девятидневный молебен за вас, хотя это и показалось кое-кому перебором. А я туда пошел. Мне всегда нравилось делать что-то для красивых женщин, даже молиться за них. Произошел настоящий бунт. Жанина Гонфарель настраивала женщин против вас, дабы угодить таким образом иезуитам. Это она хотела таким манером добиться, чтобы они оставили в покое ее бордель в Нижнем городе. Вы увидите, в Квебеке живут самые разные люди, очень интересные. Я обожаю этот город. Там все время происходят незаурядные события. Я был там уже в 1662 году, когда на небе появился знак войны – комета и объятые пламенем лодки, а на их борту – все, кто погиб мученической смертью от рук ирокезов… Говорят, вы убили Пон-Бриана?

– Я? Я никого не убивала…

– Ну, он умер из-за вас. Это был мой очень хороший друг, но уж слишком он любил прекрасный пол. Он считал себя неотразимым и стал легкой добычей этого ловкого иезуита.

– О ком вы говорите? – спросила Анжелика прерывающимся голосом.

Она вдруг заметила Жоффрея. Он стоял у входа в трактир и беседовал с герцогиней де Модрибур. Амбруазина сидела на одной из скамеек, стоящих у дверей трактира.

– Да о Себастьяне д'Оржевале, черт побери, – пояснил Виль д'Авре. – Милейший человек! Я его очень люблю. Вначале у нас с ним были столкновения. Но я не боюсь иезуитов. В этих людях есть свое обаяние. Да, моя карета задела его как раз в том месте, где улица шла в гору. А потом он, видите ли, запретил мне ею пользоваться, говоря, что улицы Квебека для карет не приспособлены. Он прав, конечно, но ведь и мне доставка кареты из Европы недешево обошлась, я же должен ее использовать…

Амбруазина де Модрибур сидела, сцепив руки на коленях, обратив к графу свое бледное лицо. Фигура графа, высокая, гибкая, исполненная значительности, четко вырисовывалась на фоне пылающего в лучах заката Французского залива. Время от времени люди, которые входили в трактир или выходили из него, заслоняли Пейрака от глаз Анжелики.

– Возьмите это, мой друг, – сказал Виль д'Авре, протягивая пустую тарелку одному из сыновей госпожи Каррер, проходившему мимо. – У вас, я думаю, есть еще эти бесподобные сладости с орехами?

– Нет, ваше сиятельство, дети все съели.

– Жаль.

Он вытер рот кружевным платочком и удовлетворенно потянулся.

– Анжелика, жизнь прекрасна, не правда ли? Почему вы не отвечаете? Разве не изумительная стоит погода? И разве не пережили мы исключительный момент, слушая, как эта красавица-герцогиня нас просвещает? Ах, я правильно сделал, что на некоторое время покинул Квебек. После зимы там все делаются нервными. Моя служанка стала со мной скандалить. Она хотела навестить свою семью на острове Орлеан – просто ей понадобилось немножко поразмяться, как всем канадцам на исходе зимы. «Ну ладно, – говорю я ей, – я не новорожденный младенец, как-нибудь обойдусь без тебя!» Но только она умеет варить мне какао по утрам. Я люблю, чтобы оно было с пряностями, на испанский манер. Юному Модрею тоже не сиделось на месте. Он хотел отправиться в Северный край за пушниной, как и все эти молодые сорвиголовы. «Пожалуйста, – сказал я ему, – отправляйся, Элиасен!» Он тоже вернется. Он боялся, как бы его не женили насильно, новые указы очень строги, однако я бы вмешался. Но он мне не доверяет. Он ведь воспитан ирокезами, знаете? Что до Александра, он рвался совершать подвиги на водах…

Теперь на берегу стало темно, однако лампы и фонари еще не зажигали. Воздух был столь мягок, что людям не хотелось расходиться и возвращаться домой. Жители Голдсборо, задержавшиеся на берегу, неторопливо беседовали о том, о сем.

– Да, жизнь прекрасна, – повторил маркиз. – Я люблю атмосферу Французского залива. Вы чувствуете потоки, струящиеся в воздухе? Вот почему все здесь немножко на грани безумия. Кроме вашего мужа, который устремление идет к своей цели и безо всякого безумия делает совершенно безумные вещи.

– Какие безумные вещи? – нервно спросила Анжелика, повернувшись к нему.

– Ну, например, создание этого поселения. Католики и кальвинисты, живущие бок о бок… У всего этого нет будущего! Когда дети вырастут, они начнут влюбляться, захотят пожениться… Но пасторы и священники не захотят их венчать, отцы станут их проклинать, а матери – плакать…

– О, замолчите, вы повергаете меня в отчаяние! – воскликнула, не выдержав, Анжелика.

– Да что с вами такое! Я не хотел огорчить вас. Напротив, разве я не сказал, как мне нравятся эти места, оживляемые вашим присутствием. Сколь своеобразны и многообразны представители рода человеческого, прибывшие сюда со всех концов света!

Пролетели птицы, наполняя воздух мучительно-тоскливыми криками.

– Какое оживление! Как все возбуждены!

– Да, словно на ярмарке, – проронила Анжелика.

– Нет, все дело в лете, – не согласился маркиз. – Лето здесь короткое. В этих северных краях надо жить быстро, напряженно, лихорадочно, все дела устраивать за несколько месяцев. А уж затем… Стало быть, приезжайте в Квебек осенью… Там так красиво. Корабли уплыли, горы Лаврентийского плоскогорья стоят розовые, река Святого Лаврентия похожа на большое белое озеро у подножия скалы, и ее потихоньку заковывает льдом. Приезжайте же.

– Но вы ведь сами говорите, что оттуда будет невозможно уплыть обратно.

– Ну так что ж! Вы проведете там зиму. Я предоставлю вам и господину де Пейраку свою квартиру, а она у меня одна из самых удобных в городе… Она придется вам по вкусу. Нет, нет, вы не стесните меня, у меня в Нижнем городе есть еще пристанище и…

– Извините меня, – бросила ему Анжелика, внезапно оставляя его.

Она заметила, что фигурка Амбруазины де Модрибур отделилась от трактира и стала подниматься к верхней части деревни.

Повинуясь какому-то безотчетному порыву, графиня пошла ей навстречу. Герцогиня шла быстро, она почти бежала. Две женщины почти столкнулись друг с другом, и узнав Анжелику в тусклом свете, еще льющемся с неба, Амбруазина переменилась в лице, на нем появилось выражение ужаса.