Вот истинные секреты мужчин. Те, которыми они дорожат. Те, что радуют их и освещают их путь ярким светом… Это надежда на встречу, пусть мимолетную, пусть мучительную, которая позволит им повторять всю оставшуюся жизнь: «По крайней мере один раз и я любил».

Маркиза де Шольн играла в пике с господами де Сугрэ, де Шавиньи и д'Оремас, когда из глубины галереи возникла фигурка юного пажа, одетого в белое, который незаметно подошел к игрокам. Они не были особенно увлечены игрой, но не обратили внимания на юношу, который стоял позади них в полной неподвижности. — Кто вас прислал, господин де Пейрак, — внезапно спросил встревоженный Сугрэ.

Он узнал пажа. Это был один из двоих братьев, прибывших то ли из Гаскони, то ли из Новой Франции…

С самого начала они с успехом расположились в окружении короля, и старшего очень быстро назначили Ответственным за Удовольствия Короля, что было очень почетным, но трудновыполнимым титулом.

— Мы задали вам вопрос, юноша, — продолжал де Сугрэ, которому несколько льстило знакомство с братьями, пользующимися милостями монарха.

Несмотря на юный возраст, они, казалось повидали мир, и разбирались в том, что происходило в Версале.

Мадам де Шольн, которая до этого времени была занята плохими картами, доставшимися ей, что грозило проигрышем, не обратила внимания на происходящее. Затем она подняла глаза и была поражена двумя вещами: он был потрясающе красив и смотрел только на нее.

Мадам де Шольн из-за своей изящной фигуры, прелестного бюста, ни слишком маленького, ни слишком большого, нежного цвета лица, тонкой, но не хрупкой кожи и роскошных светло-пепельных волос считалась женщиной, которой вечно будет тридцать лет, и которая уж во всяком случае не будет старше сорока.

Однако, несмотря на то, что она была моложе маркизы де Монтеспан, она чувствовала, что время коснулось ее в большей степени, чем маркизы. Та, в счастье материнства, продолжала потрясать двор своим темпераментом, пылом горячей крови и телом в зените красоты и цветения.

Для мадам де Шольн сознание возраста было делом сугубо внутренним и деликатным. Себе по этому поводу она не лгала. Она знала, что ничего в ней не говорило о старости, и что, напротив, многие завидовали ее юному виду. Некоторые даже принимали ее за одну из благородных девиц, только что вышедших из монастыря, или прибывших ко двору из провинции, чтобы там обучиться служить Их Величеству, перенять хорошие манеры и правила, приличествующие девушкам их ранга. Когда же ошибка раскрывалась, она смеялась и вспоминала как приехала ко двору в возрасте четырнадцати лет и впервые показалась в Лувре под покровительством госпожи де Марэ.

В то время молодые девушки учились танцевать с королем, который был в их возрасте.

Мадам де Шольн была олицетворением ловкости. Более двадцати лет при дворе научили ее всем тонкостям и хитростям, свойственным персонам из свиты короля.

Фрейлина королевы, она умела показывать ей свою преданность, не раздражая монарха, и выполняла свои обязанности без излишнего подхалимажа. Ее видели повсюду, что, однако не мешало ей иногда удаляться в свою квартиру на улице Резервуар, недалеко от дворца. Это происходило из-за усталости, или по причине любовного приключения, или просто из-за ее прихоти. Она знала, что ее уединения играют самую положительную роль, что никто не осмелится ее упрекнуть, потому что она не заслуживает упрека; все были уверены в том, что все что она делает — прекрасно и только на пользу тем, кому она служит. Она была истинной придворной дамой. Такт, сдержанная любезность, любовь к танцам и прогулкам и готовность составить компанию в карточной игре — вот каковы были ее качества.

Она прекрасно играла, выигрывала со скромностью, проигрывала с изяществом, и никогда не имела карточных долгов.

Привыкнув к тому, что она постоянно находится среди других дам — таких же фрейлин, и что у нее наиболее независимый вид в Версале, все уже забыли, была ли она вдовой, или ее муж был жив, — но в таком случае, где он жил? — На своих землях?.. Служил в армии?.. Или, быть может, при дворе?..

Вот какова была женщина, которая этим утром, подняв глаза от карт, заметила юного пажа, уставившегося на нее. Его глаза блестели, словно изумруды.

По непонятной причине, может быть из-за отблесков зеркал или оконных стекол, его лицо и весь он казались воплощением света, словно он не был сделан из плоти и крови. Она заметила это, в то время как глубокое молчание установилось и сгустилось до такой степени, что присутствующие почувствовали себя в глупом положении.

Она услышала свой голос, который раздавался словно издалека:

— Ну и ну!.. Что с вами, мессир?.. Я прошу вас, расскажите нам о вашем деле!..

— Дело в том, мадам, что вы мне неописуемо нравитесь.

Важность, с которой это было сказано, немного смягчила дерзость заявления.

Мадам де Шольн призвала все свои светские способности на выручку, потому что чувствовала себя обескураженной.

— Что… что вы этим хотите сказать?..

— Что я был бы счастливейшим из людей, если бы вы, мадам, приняли бы меня в своей спальне!..

— Вы сошли с ума!

— У вас, мадам, так мало уважения к своим достоинствам, что вы не можете понять мои чувства и, находя их опасными, расцениваете как оскорбление?

— Да отдаете ли вы себе отчет в вашем возрасте? — бросила она ему.

Она испугалась, потому что чуть было не сказала «В моем возрасте».

— Мой возраст? Так это он, мадам, толкает меня к вам. Неопытность, свойственная ему, причиняет мне больше затруднений, чем моя потребность любить приносит мне выгоды. Мало зная любовь, и никогда не имея дел с дамой вашего ранга, вашей красоты и вашей недосягаемости, я решил, что вижу перед собой божественное создание.

Маркизе не хватало слов. Она пробормотала:

— Ваши… ваши затруднения… Ваши притязания превышают то, на что вы можете рассчитывать… Я посоветую вам подождать… У вас на губах еще молоко не обсохло, а вы осмеливаетесь…

— Подождать!.. Мадам, вы что, из тех красавиц, которые заставляют любовников ждать по пять-десять лет, чтобы испытать искренность их чувств и постоянство их намерений?!.. Это вам не идет. Я в это не верю. Ибо слухи, которые может и не очень для вас приятны, но которые еще более увлекли меня вашим образом, говорят, что вы совсем не такая жестокая, и готовы принести свою жертву на алтарь Венеры, когда того хочет жертвователь!..

— Докажите это, наглец! — вскричала мадам де Шольн, сопровождая свои слова резким смехом.

Оглядываясь, она искала поддержки у своих партнеров по игре. Но они не пришли ей на помощь. Застыв с картами в руках, опустив к ним глаза, они представляли собой олицетворение бесчувственности. Живость и пикантность диалога не оставляли им времени подсчитывать удары.

Мадам де Шольн не обратила внимания, что по щекам ее текут слезы, прочерчивая серебристые полоски на бархатной пудре. Ее занимал разговор, вызвавший у нее тревогу, и бесило молчание друзей.

— Вы заслуживаете того, чтобы я вас наказала.

— Вы очень меня обижаете, мадам. Где и когда?

— У меня, на улице Резервуар. После трапезы с королевой.

— Я там буду.

Столько высокомерия и ледяной снисходительности в простом паже ужасало и привлекало ее.

Она захотела выйти из боя победительницей.

— Итак, вы собираетесь придти? И вы собираетесь принести мне в дар свежесть ваших щек, твердость ваших губ и… продемонстрировать мне вашу силу, еще такую нерастраченную?

— А вы, мадам, что предложите мне вы, в обмен?

Она вышла из себя:

— Искусство любви, если уж вы так этого добиваетесь!.. Красавчик-паж. Или этого вам мало?..

И не желая, да и не в силах, продолжать дальше, дрожа, непонятно от какого бешенства, она схватила перчатки и веер, щелкнувший как хлыст, и гордо удалилась.

Игроки пришли в себя. Они испытывали чувство человека, который только что проснулся и не может осмыслить дурацкий сон.