Она — фея! Она — дочь звезды!» С тех пор ее слова звенели у всех в ушах даже у Раймона, готов поклясться! Ты стоишь передо мной, а я думаю про себя: «Будь настороже, берегись, она — фея, дочь звезды, она не такая, как остальные». Чем больше я на тебя смотрю, чем больше понимаю, какой ты стала, в кого превратила тебя судьба, тем больше чувствую, как во мне оживают былые чувства.

Он покачал головой и почмокал своей длинной трубкой, чтобы скрыть улыбку.

— Кормилица не ошиблась.

— Я вас понимаю, — сказала чуть позже Анжелика золовке. — Никто не смог бы найти лучших слов, чтобы дать понять сестре, обретенной после тридцатилетней разлуки, что сохранил о ней самые лучшие воспоминания и, несмотря на долгие годы, видит ее именно такой, какой мечтал увидеть.

Заметьте, я и подумать не могла, что он способен на такую тонкость чувств.

Впрочем, что я вообще знала о нем — брате, который старше меня на пятнадцать лет?

И они прыснули, чувствуя себя совершенно счастливыми оттого, что им так хорошо друг с другом, словно они давние знакомые. Обе догадывались, что в эти самые минуты завязываются узы, которые будут скреплены не столько фамильным, сколько духовным родством.

Им предстояло еще столько сказать друг другу — и это будет не болтовня, а обмен самым сокровенным.

Время, однако, шло слишком быстро. Анжелика и Онорина остались в Осиновом поместье всего на одну ночь. Скоро наступила минута прощания. Все наперебой уверяли друг друга, что вскоре снова увидятся.

— Уж я-то непременно вам напишу, — пообещала Бриджит-Люсия.

— Можно подумать, что эта Мари-Анж — твоя родная дочь, — недовольно сказала Онорина. — На самом деле твоя дочь — я.

— Конечно, миленькая, тут и говорить не о чем. Мари-Анж мне всего-навсего племянница. Она похожа на меня, потому что нам случилось быть родственницами. Например, Флоримон — вылитый отец, а Кантор, наоборот, очень похож на своего дядюшку Жосслена.

— На кого же тогда похожа я? — осведомилась Онэ-рина.

Они брели по аллее к дому Маргариты Буржуа. Анжелика, как всегда, пыталась шагать медленнее, но это у нее никак не выходило;

— Так на кого же я похожа? — настаивала Онорина.

— Ну… Мне кажется, что в твоей внешности есть что-то от моей сестрицы Гортензии.

— Она была красивая? — спросила Онорина.

— Не знаю. В детстве не размышляешь о красоте. Но я точно помню, что о ее облике говорили, что в нем есть благородство, королевская стать, то есть красивая походка, правильная осанка, то есть умение прямо держать голову. А ты всегда была именно такой, с самого младенчества.

Оноринаугомонилась,видимо,удовлетворившиськомплиментом.

Анжелика несколько нарушила свою договоренность с мадемуазель Буржуа.

Возвратившись от брата лишь к концу дня, она решила не приводить Онорину в ее новое жилище. Вечер — неподходящий момент для внесения изменений в жизнь. К утру человек успевает набраться новых сил.

Вечер выдался безоблачным. Грозовые тучи разлетелись, в саду заливались птицы.

Чемоданчик Онорины был уже готов, рядом стоял ее объемистый саквояж, в который ей понадобилось сложить многочисленные сокровища, в частности, две коробки с драгоценностями, лук со стрелами — дар господина Ломени, нож, подаренный управляющим Молине, и книги, среди которых были легенды о короле Артуре и житие святой странницы на латыни. Наверное, она поставила целью быстренько научиться читать этот непростой текст, чтобы произвести впечатление на юного Марселена, племянника Обиньера, расправлявшегося с ним в два счета.

— Почему ты позавчера сказала матери Буржуа, что ничего не умеешь делать? спросила Анжелика дочь. — Ведь ты так хорошо поешь!

— Но ведь ты назвала мои песенки… тревожными! — возразила Онорина.

— Только ту, где поется об отравительнице.

— Она мне больше не снится, — пробормотала Онорина про себя.

Анжелика заставила себя замедлить шаг, словно желая оттянуть момент, когда ей придется провожать свое дитя в новую жизнь. Теперешняя минута никогда больше не повторится. Когда ей снова выдастся счастье поболтать с Онориной, созданием, все еще пребывающем в нежном возрасте, позволяющем с очаровательной наивностью делиться своими мыслями и впечатлениями, ребяческими, но пленяющими своей свежестью?..

Когда она свидится с дочерью вновь, та уже научится внимать словам окружающих. Для этого ее и отдавали воспитательницам. Она узнает, как подобает поступать, думать, что говорить и особенно чего не говорить. Жаль, порой от нее можно услышать воистину потрясающие речи. В следующий раз ее ребенок будет наделен иным разумом, и слова матери будут падать в иную почву.

Анжелика остановилась и встала пред ней на колени, чтобы заглянуть ей в глаза.

— Знаешь ли ты, что было время, когда нас было всего двое — ты да я? У меня не было никого, кроме тебя. Это счастье, что у меня была тогда ты. Если бы тебя не оказалось рядом, меня некому было бы утешить. Что бы тогда со мной стало?

— Где же был тогда мой папа?

— Далеко! Мы были разлучены.

— Кто вас разлучил?

— Война!

Она видела, что Онорина собирается обдумать ее слова. Она уже знала, что война разлучает людей. Человек уходит с луком и стрелами, а то и с ружьем, а потом… Обратный путь не всегда легок. Иногда человеку так и не суждено воротиться назад.

— Было очень трудно снова отыскать его, и я его долго разыскивала, не имея рядом никого, только тебя одну. Но вот настал день, когда мы снова встретились, и он сказал тебе: «Я — ваш отец».

— Я помню.

— Вот видишь, в жизни бывают и счастливые события.

Онорина кивнула: кто же станет в этом сомневаться?

— Почему ты такая печальная? — спросила Онорина мать, когда они снова зашагали к дому.

— Потому что я думаю, что если ты окажешься в опасности и будешь нуждаться во мне, то я буду уже очень далеко.

— Если ты мне понадобишься, я тебя позову, — утешила ее Онорина. — Как и тогда, во время вьюги, когда меня чуть не занесло снегом. Я позову тебя, и ты появишься рядом.

Два следующих дня Анжелика, разделавшись с самыми неотложными делами, посвятила поискам кавалера Ломени-Шамбора. Она заглянула в больницу Жанны Мано, но там ей сказали, что Ломени, оправившись от ран, переехал в семинарию Страстей Господних. Она отправила туда Янна Куэнека с запиской, но тот вернулся ни с чем. «Он избегает меня!» — мелькнуло у нее в голове.

Причина этой холодности была очевидна: он получил известие о смерти отца д'Оржеваля, своего лучшего друга. Он винит в этом несчастье ее…

Интуиция всегда подсказывала ей, что смерть иезуита причинит ей еще больше вреда, чем его деяния. Что ж, раз так, она не станет больше задерживаться в Виль-Мари. Для того чтобы покорить монреальцев, ей надо было бы располагать куда большим временем, да и упорством.

Люди эти были непоколебимо уверены в своих возможностях. Остров Монреаль всегда принадлежал весьма независимым религиозным обществам, прежде всего обществу Богоматери Монреальской, образованному католиками-мирянами, а также посланцам парижской семинарии Страстей Господних.

Последние были собственниками острова, чем объяснялось то обстоятельство, что сперва иезуиты обходили его стороной. Теперь здесь можно было встретить и их, но только как гостей. Жители сами выбирали себе губернатора, не спрашивая согласия губернатора провинции. Они сами обеспечивали себя всем необходимым, поэтому прием, который они оказали чужакам, откуда бы они ни прибыли — из самой Франции, из Квебека или из соседнего Труа-Ривьер,отдавал некоторым самодовольством.

Долгое время — да, собственно, и по сию пору — они жили на переднем крае войны с ирокезами и не выпускали из рук оружия. Отсюда их убеждение, что по геройству, самоотверженности, набожности, христианской добродетели и прочим достоинствам они превосходят всех прочих людей. Полные чувства собственного достоинства, они не выносили, чтобы чужие вмешивались в их дела. В Монреале хватало ревностных борцов с ересью, которые выкупали плененных индейцами англичан, особенно детей, но, сколько Анжелика ни наводила справки, она так и не набрела на след тех, кого можно было бы вернуть заждавшимся их семьям в Новой Англии.