Снова замаячила тень голода.

Вечер был мрачным. Еда закончилась. Смерть приближалась.

Поняв, что буря утихла, она попыталась открыть окно. Но тщетно. Оно не поддавалось, то ли из-за снега со льдом, покрывавшего стены, то ли из-за какого-нибудь упавшего дерева. День или ночь? Какая разница, если все они умрут? Она безумно кружила по большому залу, и в голове ее рождались картинки из прошлого.

Она поняла, что вся ее жизнь состояла из борьбы, что ее всегда окружали враги, хотя она и собирала вокруг себя много друзей. Но недругов было тоже много. Некоторую вражду она не заслужила, но ее враги были врагами, потому что не могли быть ее друзьями.

Какую ошибку она допустила? Может она не подчинилась? Ей следовало бы подчиниться?

— Но я слушалась голоса Любви…

О! Моя любовь, — вскричала она, — только ты у меня и осталась… Я обещаю тебе, что мы еще уедем отсюда… Мы поедем в Китай или еще куда-нибудь. Мы сюда не вернемся. Мы будем только вдвоем — ты и я!..

Она все кружила по комнате, словно животное в клетке.

Вопросы теснились в ее голове… Наверное, зря мы не подчинились, не склонились… Но перед кем?.. Перед всеми? Перед целым миром? И особенно, перед представителями Церкви?

Ломенье заклинал ее.

— У нас нет права забывать уроки нашего детства, и что благодаря нашему рождению, нас крестили в христианской вере. Смерть святого заставила меня вспомнить об этом. Дорогая Анжелика, подчинитесь, ибо я чувствую, вы не будете правы перед ним.

Его предсказание сбывалось.

Но Анжелика, потерянная, подавленная, продолжала сражаться.

Какую непростительную ошибку я совершила? За что мои дети заплатят жизнью? Кто нам объяснит? А если бог будет молчать… Если он мстит за своих посланцев?..

У нас не хватило самоуничижения?

Согрешили ли мы под угрозой, из-за слабой веры или бессознательно?

Кто мне скажет?

Обвинителей у меня предостаточно. Но кто скажет мне: ты не ошибалась… ты утешила меня… ты не предала наше дело?..

Анжелика ждала. Ответом была тишина.

Все было проиграно. Они мечтали о Новом Свете. Они трудились над его созданием. Она полюбила Вапассу, Голдсборо и Салем… И Квебек… А Квебек стер с лица земли Вапассу, и, однажды Рут и Номи повиснут на виселицах Салема…

Лица сменяли друг друга. В первый раз она поняла, что скрылось за их общим видом.

Иллюзии! Она жила иллюзиями!

Она остановилась. Движение прекратилось. Теперь она не испытывала надежд на завтра. Сколько раз она мечтала, что однажды она поедет в Голдсборо, встретит друзей, и это будет так хорошо. Трудности окажутся позади. Больше не будет расстояния.

В этой пустоте, обусловленной голодом и тревогой она думала о служении Богу, о тех ритуальных обязательствах, которые принуждали многих служить Ему.

Ломенье был прав. Против святого не сражаются. А этот святой решил вести войну против трех принципов, которые преследовал и клеймил.

Прежде всего — женщина, противница человека в сердце Господа, затем — красота, которая в его глазах была не даром Божьим, а ловушкой Сатаны, и наконец — свобода разума, дверь открытая для всех ересей, и тем более страшная, когда ей обладает женщина.

И сегодня, когда плоды длительной и кропотливой работы разрушены, не найдется никого, кто поднял бы руку в обвинительном жесте и сказал: иезуит, вы преступник! Вы разрушитель!

Он торжествует! — подумала она. — Но почему, почему нужно, чтобы он торжествовал таким образом?

И в этот самый момент, когда следуя своему расстройству, возбуждению и осознанию катастрофы, в которой она оказалась, она была готова снова рассыпаться в проклятиях, какой-то непонятный шум раздался у дверей. Шум этот гулко разнесся по холодному дому, почти превратившемуся в могилу.

Что-то стукнуло в дверь, и пока она, задержав дыхание прислушивалась и думала, что это может быть, шум повторился. Он был уже более сильным и гулким, словно стучали палкой или прикладом ружья.

На этот раз она была уверена. В дверь постучали два раза.

Она застыла, прислушиваясь еще и еще к молчанию, установившемуся снаружи, только ветер завывал за стенами. Анжелика сомневалась.

Радостная дрожь охватила ее, жар разлился по телу. Это было похоже на ощущение, испытанное ею в первую зимовку, когда им угрожал голод, и не было ни малейшей надежды на помощь и спасение, а снаружи свистела вьюга. Тогда не было стука в дверь. Только у нее возникло ощущение, и она сказала слабым голосом:

— Там кто-то есть.

Вместе с мадам Джонас они направились к двери. С трудом открыв ее из-за слоя снега и льда, они различили в вихрях урагана обнаженные тела индейцев. Это были Таонтагет и его могавки — посланцы Уттакеваты, которые принесли пищу.

На этот раз та же радость перед чудом захватила ее существо.

— Я знала, что они придут — Уттаке! Уттаке! Я знала, что он не оставит меня, что «они» придут…

Она дрожала всем телом… Скоро она сможет накормить детей фасолевым супом с размельченным мясом. О! Мои дорогие детки! Как это будет хорошо! А потом — дикий рис, собранный на берегах озер в Иллинойсе, и который лечит от «земляной болезни»…

Хватит ли у нее сил, чтобы открыть дверь? Нужно, чтобы хватило.

Она пошла туда, подняла засов, повернула ключи и изо всех сил стала толкать дверь. Может быть это была галлюцинация? Нет! Нет!

Она должна бороться с кошмаром, должна открыть эту дверь, за которой была ночь, холод и неизвестные монстры? Наконец, дверь поддалась, и она устремилась навстречу холоду.

Было не очень холодно. Светила луна. По небу ползли тучи. Но ни одного силуэта не показалось вблизи.

Она спала?

Она всматривалась изо всех сил, и ее глаза слезились от холода. Ее надежда не хотела умирать. Нет! Нет! Ей не показалось! Она слышала удар… два удара… Она чувствовала… Она чувствовала, что что-то произошло. Что-то переменилось… Что-то двигалось…

Она всматривалась в темноту, глядела на небо. Внезапно тучи скрыли луну, и она поняла, что снова надвигается буря. Она сделала два шага и чуть не упала, натолкнувшись на препятствие.

Это была черная и плотная масса. Словно кусок камня, оставленный на пороге. Ее рука нащупала шнуровку. Сумка! Большая сумка!.. Еда!!!..

Значит ей не показалось!..

«Они» приходили…

Она обхватила массу руками и попыталась втащить ее в дом.

Но это была очень тяжелая сумка… или мешок.

Фасоль! Маис! Сухие плоды!

Пища!..

Она изменила тактику. Не в силах втащить в дом все сразу, она голыми руками стала пытаться развязать узел на мешке, чтобы по частям носить в дом еду.

Но она была слишком слаба. Она решила вернуться в дом и надеть митенки. Но ничего в мире не смогло бы заставить ее бросить эту драгоценную добычу, повернуться к ней спиной. Она боялась, что мешок исчезнет, стоит только закрыть глаза.

Снова началась буря, она скрыла луну, затянула небо тучами и сделала его ниже.

Наконец, ей удалось отделить примерзший край сумки, и тогда дело пошло. Она потащила ношу в дом. На коленях, опустив голову, чтобы избежать ударов снега и порывов ветра, она с великим трудом проникла за порог.

Теперь нужно было зажечь свет и запереть дверь как можно скорее, ибо снег, попадающий на порог, мог помешать ей закрыть вход плотно. Собрав все силы, она распрямилась. Каждое движение давалось ей с трудом. Наконец, она освободила порог от снега, притворила дверь, повернула ключ и установила засов на прежнее место.

Восстановилась тишина. Анжелика, почти без сил, оперлась о дверной косяк, чтобы не упасть.

Ее усилие было так велико, что сознание радости и триумфа от находки почти исчезло. Она чувствовала себя разбитой, дыхание разрывало ей легкие, губы, обветрившись на морозе, кровоточили. Зал, который казался ей прежде холодным, теперь, она задыхалась в нем.

Она прикрыла глаза, затем открыла их. Мешок был на полу, мешок, в котором было спасение ее и детей.