– Я не считаю себя ни знатоком ядов, ни чего-либо другого. Но тем не менее я добился, что мой организм стал невосприимчив к ядам, но только к таким распространенным, как мышьяк и купорос, которые я уже называл. Но разве не ничтожны мои знания, если вспомнить о многих ядах, содержащихся в растениях, выделяемых животными, о ядах экзотических стран, о флорентийских и китайских ядах, которые даже самые искусные хирурги королевства не могут не только обезвредить, но даже обнаружить?

– А вам известны какие-нибудь из этих ядов?

– У меня есть стрелы, которыми пользуются индейцы, охотясь на бизонов. Есть также наконечники для небольших стрел – оружия африканских пигмеев; одной стрелой можно убить такое огромное животное, как слон.

– Короче говоря, вы еще более подтверждаете обвинение против вас, гласящее, что вы – знаток ядов.

– Отнюдь нет, господин председатель, я просто рассказываю вам это для того, чтобы доказать, что если бы мне вздумалось отправить на тот свет несколько человек, которые косо посмотрели на меня, я не стал бы утруждать себя изготовлением таких распространенных и легко опознаваемых ядов, как купорос или мышьяк.

– Так зачем же вы их изготовляли?

– Для научных целей, а иногда они образуются в процессе химических опытов с минералами.

– Не будем в споре отклоняться от главного. Достаточно того, что вы признали себя человеком, весьма искушенным в ядах и алхимии. Короче, как вы сами заявили, вы можете умертвить человека так, что никто не догадается о причине смерти и не заподозрит вас. Кто же поручится нам, что вы этого уже не сделали?

– Но пусть докажут, что я это сделал!

– Еще вас обвиняют в смерти двух людей, хотя я должен отметить, что это не основные обвинения. Первая жертва – племянник его высокопреосвященства де Фонтенака, архиепископа Тулузского.

– Разве дуэль, спровоцированная противником – а это могут подтвердить свидетели, – теперь считается колдовством?

– Господин де Пейрак, советую вам переменить свой иронический тон по отношению к суду, единственная цель которого – добиться истины. Что же касается второй смерти, которую вам приписывают, то она вызвана либо одним из ваших неуловимых ядов, либо заговором. Во всяком случае, при освидетельствовании трупа одной из бывших ваших любовниц был обнаружен – при свидетелях – вот этот медальон с вашим поясным портретом. Вам он знаком?

Анжелика видела, как председатель Массно протянул какой-то маленький предмет швейцарцу, а тот передал его графу де Пейраку, все так же стоявшему перед скамьей подсудимых, опершись на две палки.

– Да, я узнаю, эта миниатюра была сделана по заказу той несчастной экзальтированной девицы.

– Несчастная экзальтированная девица, как вы назвали ее, была одной из ваших столь многочисленных любовниц, и ее имя – мадемуазель…

Жоффрей де Пейрак повелительным жестом остановил его.

– Умоляю, не оскверняйте публично ее имя, господин председатель. Ведь бедняжка умерла!

– Умерла, исчахнув от любовного томления, которое, как теперь начали подозревать, было вызвано вами с помощью заговора.

– Это не правда, господин председатель.

– Так почему же тогда медальон нашли во рту покойницы и на вашем портрете, на груди, как раз там, где должно быть сердце, видна дырочка, словно от прокола булавкой?

– Понятия не имею. Однако, судя по тому, что вы мне рассказали, можно скорее предположить, что это она, будучи очень суеверной, пыталась таким образом приворожить меня. Выходит, из колдуна я превратился в жертву колдовства. Забавно, не правда ли, господин председатель?

И вдруг все услышали, как этот едва держащийся на ногах с помощью палок призрак громко расхохотался.

Публика сначала нерешительно заерзала, потом наступила разрядка и по залу прокатился смех.

Но Массно даже не улыбнулся.

– Разве вы не знаете, подсудимый, что факт обнаружения медальона во рту покойницы свидетельствует о том, что на нее была наведена порча?

– Насколько я вижу, господин председатель, по части суеверий я гораздо менее сведущ, чем вы.

Магистрат не обратил внимания на намек.

– В таком случае поклянитесь, что вы никогда ни на кого не наводили порчу.

– Клянусь своей женой, своим ребенком и королем, что я никогда не занимался подобным вздором, именуемым колдовством, во всяком случае, тем, что подразумевается под ним в нашем королевстве.

– Поясните, что означает эта оговорка в данной вами клятве?

– Я хочу сказать, что много путешествовал и был свидетелем – в Китае и Индии – странных явлений, которые подтверждают существование магии и чародейства, но они не имеют никакого отношения к тому шарлатанству, с которым мы сталкиваемся под их именем у нас в Европе.

– Одним словом, вы признаете, что вы верите в это?

– В истинное чародейство – да… Оно, кстати, зиждется на некоторых явлениях природы, сущность которых будущие поколения, наверно, сумеют объяснить. Ну а слепо следовать ярмарочным волшебникам или так называемым ученым алхимикам…

– Вот вы и сами заговорили об алхимии! По-вашему, алхимия, как и колдовство, бывает истинная и шарлатанская?

– Совершенно верно. Некоторые арабы и испанцы даже переименовали истинную алхимию в химию, науку опыта, согласно которой все процессы изменения вещества подчиняются определенным законам и, таким образом, не зависят от проводящего опыт, при условии, конечно, если он знает свое дело. Но зато убежденный алхимик хуже колдуна!

– Я рад услышать это от вас, ибо таким образом вы облегчаете задачу суда. Так кто же, по-вашему, хуже колдуна?

– Какой-нибудь дурак или фанатик, господин председатель…

Впервые за все время этого судебного заседания Массно, казалось, потерял власть над собой.

– Подсудимый, заклинаю вас быть почтительным, ведь это и в ваших интересах. Вы уже и так проявили дерзость, назвав во время клятвы его величество нашего короля после своей жены и ребенка. Если вы и впредь будете проявлять такое же высокомерие, суд имеет право отказаться выслушивать вас…

Анжелика видела, как адвокат Дегре кинулся к Жоффрею, намереваясь что-то сказать ему, но стража преградила ему путь. Массно вмешался, стремясь дать адвокату подсудимого возможность свободно выполнять свои обязанности.

– У меня и в мыслях не было, господин председатель, оскорбить этим вас лично или кого-либо из судей, – сказал граф де Пейрак, когда шум немного улегся. – Как ученый, я просто выступил против тех, кто занимается этой пагубной наукой, которая именуется алхимией, но я не думаю, чтобы кто-нибудь из вас, людей, обремененных столь серьезными обязанностями, тайно увлекался ею…

Это небольшое пояснение понравилось магистратам, и они важно закивали головами.

Допрос продолжался уже в более спокойной атмосфере.

Массно, порывшись в кипе бумаг, вытащил очередной листок.

– Вы уличены в использовании для своих таинственных занятий, которые вы ради своего оправдания именуете новым названием «химия», костей животных. Как объяснить эти действия, столь не подобающие христианину?

– Господин председатель, не следует мешать в одну кучу оккультизм и химию. Кости животных нужны мне лишь для того, чтобы превращать их в золу, которая необходима для купелирования расплавленного металла, чтобы выделять золото или серебро, которые в нем содержатся.

– А человеческие кости тоже годятся для купелирования? – задал коварный вопрос Массно.

– Наверно, господин председатель, но, признаюсь, меня вполне удовлетворяют кости животных, и я довольствуюсь ими.

– Для того чтобы вы могли их использовать, животные должны быть сожжены живыми?

– Отнюдь нет, господин председатель. Разве вы варите живую курицу?

Лицо магистрата перекосилось, но он взял себя в руки и лишь заметил, что он по меньшей мере удивлен тем обстоятельством, что во всем королевстве костная зола употребляется одним лишь лицом и с целью, которая «здравомыслящему человеку» кажется сумасбродной, чтобы не сказать святотатственной.