— А сколько семестров в твоей школе?

— Не помню.

— Как это?

— Я… — Делберт сглотнул и ссутулился, отодвигаясь от меня, будто ждал удара. — Я многое забываю.

— По каким предметам ты писал контрольные в прошлом году?

— Не помню.

— Какие вообще предметы ты изучаешь в школе?

— Ну… всякие. Разные.

Он покраснел, но не смог назвать самые простые из учебных дисциплин. В старшей школе настолько отсталому парню делать нечего. Может, он и начальную не закончил?

— Сколько будет семью восемь? — выпалил я.

Делберт уткнулся лицом в поднятые колени и обхватил их руками, но уши прикрыть не додумался, а они горели, как после хорошей трепки.

— Трижды четыре? — не отставал я. — Дважды два? Сколько это будет?

Его молчание говорило само за себя. Значит, вот почему для родителей и соседей он — выродок. Парня, не способного запомнить таблицу умножения и количество учебных семестров в году, конечно, гордостью семьи не назовешь. И никто не может дать гарантии, что завтра такой подросток не забудет, как пользоваться газовым баллоном или закручивать кран в ванной. А то, что он выдумывает названия полевым цветам, ничего не меняет. Вряд ли он способен повторить свои выдумки через пять минут после того, как произнес их.

Но вся моя логика

моухейская логика, дружок, моухейская

рассыпалась мелким песком, стоило вспомнить его глаза. У слабоумных таких глаз не бывает.

— Посмотри на меня, Делберт, — попросил я. Он покачал головой, не поднимая лица.

— Как зовут твоих учителей?.. Сколько этажей в твоей школе?

— Два, — еле слышно выдохнул он.

Хоть это помнит! Потому что это проще элементарных примеров на умножение.

Или потому, что, чтобы узнать количество этажей в школьном здании, не обязательно входить внутрь.

Оглоушенный новой догадкой, я быстро спросил:

— А какие шкафчики у вас в коридоре?

— Обыкновенные.

— Деревянные?

— Да. Коричневые.

— В общем, те самые, от которых ключи только у учителей?

— Конечно.

Любой человек, проучившийся в школе ровно один день, поразился бы глупости моего вопроса. А Делберт попался на крючок, как рыба из моего сна. Рыба с умными несчастными глазами.

— В школьных коридорах стоят шкафчики для учеников, — сказал я. — Стандартные металлические. И ключи от них раздают ученикам в первый день учебного года. Ты и это забыл?

— Забыл, — через силу выдавил он.

Я положил руку ему на плечо. Почувствовал, как напряглись мышцы, и подождал, пока он расслабится. На это ушло минуты две.

— Я не собираюсь над тобой смеяться, Делберт, — негромко сказал я. — И не буду ругать за вранье. Просто хочу услышать от тебя самого: ты вообще ходишь в школу?

Он сделал то, что я и ожидал: повел головой из стороны в сторону и снова сжался. Выступившие на шее позвонки словно ждали топора.

— Почему?!

— У нас… так заведено. Если всех в школу отправить, работать будет некому.

— И в начальную не ходил?

— Нет.

— Никогда?

— Ни одного дня. Я… Я вообще не знал бы, что такое школа, если бы…

Ему понадобилось перевести дыхание. Я осторожно погладил вздрагивающее плечо.

— Если бы не мистер О'Доннел, — закончил Делберт. Голова наконец-то приподнялась; я увидел мокрую от слез щеку. — Он мне много рассказывал. Научил читать и писать, давал книжки. В Моухее ни у кого больше книг нет, а у него — несколько полок. Я все прочел. Мистер О'Доннел хороший человек.

— Его дочки ходят в школу?

— Нет. Но их он тоже научил, как и меня. А Дилана мистер Пиле учил. И телевизор мы все смотрим. Телик лучше школы, правда? Все время что-то новое узнаешь.

Еще бы не лучше! Да предложи мне кто-нибудь в мои школьные годы заменить стандартное образование просмотром телепрограмм, я бы ради этого человека последней рубашкой пожертвовал. И последними штанами тоже. Но, вырвавшись из школьного застенка, начинаешь мыслить по-другому. Так что мое возмущение было непритворным:

— Твои родители нарушают закон. Все дети в нашей стране обязаны посещать школу.

— Законы для больших городов написаны, а не для Моухея.

— Брось ерунду городить. — Я слегка сжал его плечо и отпустил, не мешая вытирать глаза. — В столице и в деревне вдвое меньше Моухея закон одинаков. Сюда хоть раз инспектор из окружного совета по делам школ приезжал?

Глаза Делберта слегка расширились, понятие «окружной совет» для него находилось где-то в районе сатурнианских пещер.

— Не знаю. Наверное, нет.

Замечательно! Главное теперь — засекретить местоположение Моухея, а то половина граждан США в возрасте от шести до семнадцати рванет сюда со всех ног на постоянное жительство. Нельзя будет по улице пройти, чтобы о ребенка не споткнуться. Но это те, кому школа поперек горла стоит, а Делберту она, наверное, кажется землей обетованной.

— Тебе не хочется ходить в школу? — спросил я. — Общаться там с ровесниками, учиться?

— А зачем? — парнишка уже взял себя в руки и посмотрел мне в глаза с отчаянным вызовом. — Там все равно не учат камни ворочать. А я этим буду заниматься всю жизнь.

— Если на захочешь ничего другого.

То, что я произносил в следующие полчаса, сильно смахивало на лекцию по гражданскому праву. И Делберт, успокоившись, вникал в рассказ о социальных службах и правах, гарантированных Конституцией всем гражданам США, с тем же жадным любопытством, с каким слушал описание лос-анджелесских достопримечательностей или биографии великих писателей. Из него получился бы отличный ученик.

Я в общих чертах объяснял, как может защитить права подростка суд, когда меня прервал веселый окрик:

— Собачку завели, мистер Хиллбери?

Дилан Энсон стоял в десяти шагах от нас, подбоченясь, как плохой актер на кинопробах к вестерну. Может, этот подонок случайно забрел сюда, шляясь по округе, но я сразу подумал, что он за нами следил. В любом случае, Дилан наслаждался ролью хозяина положения.

— Вы уж извините, — продолжал он, — но это наш щенок. И к вам он зря ластится. А ну ко мне, собачонка!

— Прекрати.

— Я сказал — ко мне, выродок! — Дилан похлопал себя по ноге чуть выше колена. — Быстро!

Делберт поднялся. Заметив, что я тоже встаю, он отрицательно качнул головой и шепнул:

— Не надо, все в порядке.

Но моухейским порядком я был уже сыт по горло.

— Стой, — приказал я.

Дилан ухмыльнулся. И не придал никакого значения тому, что я оказался между ним и Делбертом.

— Собачка не хочет слушаться хозяина? — с издевкой спросил он. — Собачка думает, так будет лучше? Ой, как она ошибается!

Делберт молчал. Я не видел его, но понимал, что с места парнишка не сдвинулся. По наглой роже Дилана расплылся счастливый оскал: наклевывалось отличное развлечение. Не новое, но приятное. Очень приятное для подонка. И Дилан пошел к брату, а поравнявшись со мной, бросил насмешливое: «Извините, мистер Хилл-бери». Он меньше всего ожидал, что я ухвачу его за руку и выверну ее одним движением (спасибо Билли Родвэю, который в старшей школе научил меня паре простейших приемов вроде этого).

Дилан вскрикнул, и тут же я завел его руку еще дальше за спину. Любимец родителей повалился на колени с тихим воем. Я впервые видел, чтобы парень сдался так быстро. Но удивляться не было настроения.

— Делберт не собачка, — отчеканил я, наклонившись над хнычущим Диланом. — И никому не принадлежит. Повторяй!

Наверное, сопляк решил, что кость вот-вот выскочит из сустава. На самом деле для этого нужен был нажим гораздо сильнее. Но он проверещал все, что я требовал, уже заливаясь слезами. — И запомни эти слова. Ясно?

— Да! — взвизгнул Дилан. — Запомнил!

— А теперь катись к черту.

Я выпустил его руку и, не теряя времени, хорошенько пнул оттопыренную задницу. Дилан растянулся на траве, но решил, что отдых сейчас будет несвоевременным. Первые ярды он преодолел на четвереньках, затем вспомнил, что относится к двуногим, и понесся в деревню, не оглядываясь. Если он не прижимал к груди ноющую руку и не плакал, я готов съесть все камни, вытащенные Делбертом с поля.