Наблюдающий его врач сказал мне, что я не единственный, кто каждый день приходит посидеть возле коматозника. «Со временем у вас исчезнет эта потребность, — добавил он. — И общаться мы будем в основном по телефону». Думал так утешить, что ли?

Я ему не поверил. Не стал ходить к психоаналитику, как мне советовали все знакомые. Снова боролся с кошмарными снами. Помня о долге блудного сына, наспех заканчивал брошенную было книгу. Начал новую. Поставил на полку над своим рабочим столом томик Сэлинджера, исписанный фантастичными идеями Джейка. И, договорившись с его родителями, что похороны состоятся в Лос-Анджелесе, а не во Фриско, вымолил у них позволение поставить Джейку памятник за свой счет — такой, как он сам бы хотел.

Это не стандартная мраморная плита. Вы уже догадались, как он выглядит? Говорите… Верно. Большой валун неправильной формы, на котором нет — и никогда не будет, пока я жив, я об этом позабочусь — ни единого стебля мха. И на нем под именем Джейка выбита фраза из фильма «Аутсайдер», который я посмотрел, взяв в прокате видеокассету. Мне даже не пришлось дважды пересматривать этот вестерн: слова, о которых говорил Делберт, я узнал, едва они прозвучали. Обрадоваться, как обещал Дэл, не обрадовался, но, знаете, честно — стало немного полегче.

А потом очередное утро началось со звонка Терри, который без вступления спросил:

— Уолт, скажи честно, кто написал эту книгу? — Я еще не настолько отупел, чтобы переспрашивать, какую именно.

— Я.

— Хватит! Если бы ты мог так писать, я бы с тебя пылинки сдувал. Говори правду!

Как это делать? Я уже сросся с враньем. А правда в том, что мне снова снился Моухей. Что состояние Делберта не улучшается, а Джейк ничего больше не напишет. Меньше всего правда похожа на книжный финал, который понравится издателю.

— Кто?

— Джейк Риденс.

— И он всегда так писал?

— Ну… примерно.

— Уолт, ты полный кретин!

Впервые в жизни я слушал, как взрывается мой агент, и порадовался, что нахожусь за много миль от него.

— Почему ты показывал мне его фантастические бредни и прятал такое сокровище? Если не понимал, с чем имеешь дело, продавай компьютер и иди в землекопы, там голова ни к чему!

— Джейк говорил, из этого не выйдет второго Сэлинджера, — честно сказал я.

— Из этого, остолопы вы чертовы, выйдет первый… Последний раз спрашиваю: Хиллбери, Риденс или кто-то еще? Только не ври, ради всего святого!

Я молчал. И на всякий случай отодвинул трубку от уха. В последнее время как-то не хватало времени следить за новинками высоких технологий, а вдруг уже изобрели способ убивать по телефону?

— Как, в таком случае, издавать книгу? Ставить на обложке «Агент Кью-Зет» и ждать, пока он заявится подписывать договор?

А зачем мне врать? Роджер и Паула вряд ли явятся отсуживать у сына гонорар. Вообще искать его никто не станет, я же это понимаю. После смерти Ларри нам не угрожает месть со стороны моухейцев, даже если они как-то дожили до сегодняшнего дня.

— Все договоры подписывай сам, потом как-нибудь уладим это Дело, — ответил я. — А на обложке пусть стоит «Делберт Энсон». Понимаешь…

— Заткнись.

Ларри О'Доннел и Паула Энсон, вместе взятые, не смогли бы добиться такого эффекта одним словом.

— Ты бестолковый мальчишка, Уолт, — продолжал Терри. — И я ограничиваюсь этим определением только потому, что понимаю: ты приписывал авторство ребе, а потом Риденсу из каких-то добрых побуждений. Надеюсь когда-нибудь узнать их. А пока запомни: денег, которые «Сигнет букс» дает за эту книгу, хватит, чтобы оплатить пребывание Делберта в клинике в ближайшие десять лет. Но я дал бы втрое больше, лишь бы знать, что этот парнишка напишет что-нибудь еще. Скажи, почему это случилось с ним? Почему он лежит полумертвым бревном, когда идиоты вроде тебя бегают на своих ногах и мелют всякую ерунду?

Я смотрел в окно и видел моухейское поле, согнутую спину Делберта, блеск внезапно вскинутых глаз и сияющую улыбку. Видел его ссутуленные плечи в танцзале — и то, как он распрямился, кидаясь на выручку Айрис. Видел струйку крови, стекающую с прокушенной губы мальчика, стиснутые в бессильной ярости кулаки — и драку с моухейцами ради спасения незнакомой женщины. Летящее на ступеньки каменное корыто со мхом. И «браунинг» — но в руке у Делберта, а не у Ларри. «Уолт, теперь ты!» — а сам лицом к лицу с озверевшими монстрами… «Ты умер из-за дружбы, Уолт», — однажды сказал мне О'Доннел. Вот и с Делбертом случилось то же самое. Потому что он, как и я, принадлежал к числу идиотов, которые умирают за своих друзей и только потом понимают, что произошло.

Но разве это объяснишь в двух словах?

— Потому что он везучий, — ответил я. — Иначе лежал бы сейчас не в палате, а рядом с Джейком.

Терри возмущенно фыркнул, но я не дал ему возможности еще раз обругать меня. Повесил трубку и вернулся к работе над книгой, которую вы сейчас держите в руках.

Вы видели отпечаток грязной обуви на последней странице моего романа. Если, конечно, издатель не дал указание его убрать. Я просил Терри настоять на том, чтобы след сохранили, хотя бы его контуры, можно ведь отпечатать их серым цветом, но знаю: он ни за что не станет ссориться с издателем из-за такой мелочи. Может, и правильно. Такое один раз позволь — скоро все авторы начнут марать страницы грязью, пролитым кофе, пятнами от селедки и варенья. А некоторые потребуют, чтобы эти пятна во всем тираже были точно такого же происхождения, как на рукописи. И если фамилии этих придир будут звучать похоже на Клэнси, Оутс или Роулинг, редакторам, как ни крути, придется согласиться. А дальше что, представляете? Да издательства только на закупках варенья разорятся подчистую!

Но если отпечатка и нет, знайте: на беловом варианте рукописи он был. Рифленый отпечаток подошвы мужского мокасина размера девять с половиной. Моего собственного. Я обул эти мокасины, отправляясь к Терри с рукописью в конце ноября. Еще на мне были джинсы и темно-зеленый свитер. А Терри, естественно, был в костюме от «Брукс бразерс». Он же деловой человек, не какой-нибудь писака-выдумщик.

Я положил рукопись на его стол и, прихватывая края листов, словно собирался их перетасовать, объяснял, о чем там идет речь и как я все это выдумывал. Просто взбрело в голову, без связи с реальностью. Фантазия, ничего больше. Не знаю, будет ли книга успешной. Ничего не знаю, Терри, это твое дело знать. Вот посмотри, как я закончил историю.

Я вытащил последний лист из-под стопки, когда у меня в кармане затренькал мобильник (забывать его дома я отучился раз и навсегда). Пришлось извиниться. А через восемь секунд лист, который я держал в левой руке, полетел на пол, и я запрыгал по комнате как сумасшедший, так, что массивный стол Терри трясся. Или мне это казалось. Плевать. Пусть бы все здание развалилось, я на руинах бы плясал от счастья.

И раз уж единственным воспоминанием о той прекрасной минуте остался след моего мокасина на листе моей же рукописи, я хочу, чтобы он был сохранен. Сделайте одолжение: если его нет, возьмите карандаш и нарисуйте. А я взамен подтвержу вашу догадку.

Ну да, конечно. Вы снова правильно угадали. В кабинете у Терри я услышал из трубки голос женщины. Медсестры. «Мистер Хиллбери? — уточнила она. — Это из клиники Греймана. Делберт Энсон пришел в себя десять минут назад. Он говорит связно и очень хочет вас видеть».

А на второй день рождественских праздников мы с Делбертом медленно шли по аллее кладбища на северной окраине Глендейла[28]. Я подстраивался под его еще осторожный шаг, а он все время оглядывал себя: это был его первый выход из больницы и первый раз в жизни, когда он вырядился в совершенно новую одежду.

— В таком виде можешь сниматься для журнала мод, — сказал я. — Пара снимков плюс еще один гонорар от издателя — вот и заработаешь свой первый миллион.

Мальчик смущенно улыбнулся. У него по-прежнему была восхитительная улыбка. Потрясающие глаза. И великолепные рассказы, хотя это признать писателю тяжелее.