Конечно, бог вызывал к себе и живое, бескорыстное человеческое участие, но не в большей степени, чем другие живые существа, и по тем же небезусловным причинам. К данному богу могли относиться с самым искренним восхищением, почитанием и любовью, однако вовсе не априори: эти чувства находились в зависимости от того, сколько явных житейских благ этот бог приносит людям, а не определялись самим по себе фактом его божественности. При ином поведении он встречал бы иное отношение.

Достаточно вспомнить, как в Египте в общегосударственном порядке разрабатывались и преподавались заклинания, которыми люди могли бы обмануть богов на загробном суде, чтобы обеспечить себе посмертное благоденствие. Боги не являются ни источником, ни даже примером этики для людей и не стоят выше человеческой этической оценки; у них нет ни безусловного, ни даже повышенного этического авторитета, и только их могущество и претензии обеспечивают им повышенную роль в контроле над соблюдением людьми различных норм.

С точки зрения древних, системы ценностей и моральные нормы вырабатывают для себя сами люди (как и боги) по своей воле и в своих интересах, генерируя их в самых житейских целях, как средство оптимального обеспечения их природных потребностей. Поскольку удовлетворять эти потребности возможно только в коллективе, правила коллективного общежития и становятся необходимыми и этически ценными. Боги могут следить за исполнением этих правил, но поступают в этом случае так же, как и любой другой начальник (от отца семейства до старосты или царя), сами не делаясь от этого ни источниками, ни высшими воплощениями этики.

Принципиально новые явления во всех этих областях приносит лишь так называемое «Осевое время» (если понимать его в расширенном смысле, как середину I тысячелетия до н. э. и несколько последующих столетий). В нем создаются первые примеры концепций, которые считают тотальное самоподчинение и жертвенное служение абсолютному внешнему началу — Богу — безусловным и первейшим долгом человека, возводят авторитет этической нормы исключительно к тому обстоятельству, что ее вменил Бог, отождествляют Бога с абсолютным Благом, претендуют на подчинение всех сфер жизни общества и требуют последовательно теоцентрической мировороззренческой ориентации. Богообщение из дела государства и профессиональных жрецов становится делом, вменяющимся в долг каждой отдельной личности.

Мировоззрение обитателей Месопотамии было типичным порождением ближневосточной языческой древности, о которой говорилось выше. Это было устойчивое и продуманное мировоззрение рационально-релятивистского, антропоцентрического, гедонистического и прагматического толка. Абсолютных начал для месопотамцев не существовало, как и противопоставления разных уровней бытия: естественного — сверхъестественного, духовного — плотского и т. д. Используя современную терминологию, можно сказать, что все сущее было для них «материально», нецелостно, уязвимо и конечно во времени и пространстве.

Они не знали ни догм, ни, по сути, религиозной веры, а свои суждения о мире (в том числе о богах, душе, магии — словом, обо всем, что представляется сегодня материалом «религиозных верований») строили, по-видимому, на основе разумной интерпретации того, что казалось им объективным опытом. В месопотамской картине мира нет ни универсального промысла, ни благодати как руководящего начала; в конечном счете мир оказывается таким же слепым и раздробленным, находящимся в рамках космической несвободы Вселенной, как для атеистически настроенного физика текущего столетия. Существование богов ничего здесь не меняло, так как они сами были не всемогущи, не всеблаги и не сверхъестественны. Как справедливо отмечал выдающийся историк культуры Г. Франкфорт, в Месопотамии боги не выделяются из «естественного» хода событий, а считаются его главной частью. Иными словами, ближневосточные культуры, в сущности говоря, не знают ничего «сверхъестественного». Не могло возникнуть и противопоставления «сакрального» и «профанного», «святого» и «грешного» в привычном для нас смысле, заданном мировыми религями, — т. е. как начал, соотнесенных с принципиально противоположными уровнями бытия, «абсолютным» и «низшим».

Людям в этом мире, по их мнению, оставалось в собственных интересах распорядиться тем немногим, что им отпущено на этом и на том свете. Заранее заданного, «объективного» смысла в существовании они не усматривали вообще, а единственной здравой целью жизни, которую могло бы себе поставить само живое существо, будь то бессмертный бог или смертный человек, считалось удовлетворение его основных потребностей (включая социальные и эмпатические, связывающие его с другими личностями).

Наблюдения над окружающим миром не оставляли у месопотамцев сомнения в том, что во Вселенной действуют силы двух совершенно разных порядков: 1) рутинные, достаточно хорошо известные силы, чье действие доступно наблюдению в своих основных звеньях, относительно предсказуемо и не оказывает особенно существенного воздействия; 2) неизмеримо более таинственные и непредсказуемые «высшие» силы, характеризующиеся одновременно невероятной мощью и масштабом воздействия на людей и мир.

Главными носителями таких сил в Месопотамии, как и в других странах древности, считались особые личные сущности (боги/духи), наделенные разумом, волей и рядом уникальных характеристик, отличающих их от всех остальных объектов мира как живых, так и неживых. Это и фактическое бессмертие, и способность получать вещественные воплощения и обходиться без них, и способность пребывать разом в наблюдаемом временно-пространственном «измерении» и вне него, находиться и действовать сразу во многих точках пространственно-временного континуума; и невероятное могущество в сфере знания и преобразования мира.

Любое соприкосновение с силами такого рода, учитывая их непредсказуемость и мощь, было для людей необыкновенно рискованным, так что все ситуации, чреватые подобным соприкосновением, все объекты и сферы, в связи с которыми оно с большой вероятностью могло произойти, необходимо было окружать множеством ритуальных запретов и предписаний.

Важнейшим понятием месопотамской картины мира была «судьба» (аккад. шимту, доел, «нечто установленное, определенное извне»). «Шимту» каждого объекта — это совокупность всего, что происходит с ним по чьей-то чужой воле, независимо от его собственной. В частности, все вмененное одним существом другому (например, царское пожалование или имущество, завещанное частным лицом в чью-то пользу), считалось «шимту». Представления о «шимту» были многослойны. Считалось, что какая-то часть всей совокупности «шимту» предустановлена изначально сама собой, раз и навсегда, и неизменяема даже усилиями богов; эта часть «шимту» точно отвечает современному философскому понятию «космической несвободы», ограничивающей деятельность любых существ. Все остальное в «шимту» в разное время предустанавливается, устанавливается и переустанавливается всеми целеполагающими существами (богами и людьми) в меру их влиятельности и желания вмешиваться в чужие судьбы. В частности, боги на своей ежегодной ассамблее определяли судьбы мира на ближайший год, а потом любой из них мог определять и переопределять «шимту» данного лица «в текущем режиме», в ответ на те или иные его действия, наказывая и награждая его за них или исполняя его молитвы. Тем самым любое существо в принципе могло влиять на свое «шимту» и, в частности, маневрировать ради этого по отношению к различным «определителям» своих судеб, пользуясь возможными противоречиями между ними (особенно хорошо это получалось у великого героя месопотамских преданий Гильгамеша).

Наконец, не все, что происходит с тем или иным объектом, считалось его «шимту», т. е. чем-то установленным для него извне. Даже совокупность всех таких установлений оставляла некий, хоть и небольшой простор и для реализации свободной воли самих этих существ, и для «воли случая»: тотального детерминизма, представления о всеобщности и всевластии судьбы у месопотамцев не было. А поскольку все существа месопотамской вселенной, включая богов, конечны и не всемогущи, то у всякого из них был некий, пусть и исчезающе малый шанс пересилить внешние установления и, в частности, так и не позволить каким-то намерениям богов стать реализовавшейся судьбой — «шимту». Так, Гильгамеш в месопотамской традиции идет наперекор воле одних богов при невмешательстве других и остается победителем.