— Вы взывали ко мне, я явился. Какую услугу могу оказать? — без приветствий и расшаркиваний в лоб спросил я. Натянутая приветливая улыбка с лица графа начала очень медленно сползать. Всё-таки, несмотря на манеры, мы с Гадюкиным враги. И я всем своим видом спешил дать понять, что об этом не забываю и не собираюсь перед ним лебезить, играть в дружбу или учтивость. — Мы с вами встретились, как понимаю, по поводу вашего нападения на мои земли. И вы хотели бы обсудить условия возмещения последствий, что повлекли ваши неосторожные действия?

Гадюкин внимательно глядел на меня, пробегая взглядом сверху вниз, будто пытаясь понять, что за чудо заморское перед ним явилось. Улыбка по-прежнему была натянута на его лице, хоть глаза при этом оставалось холодными и невыразительными. У него нервно дёрнулось веко, которое он тут же погладил пальцем правой руки.

— Алексей Александрович, как я понимаю? — спросил он.

— Именно он, — подтвердил я, терпеливо вздохнув. — Хотя… к чему эти вопросы? Меня ведь только что представили.

— Присаживайтесь. Не желаете ли испить чаю?

— Выпью, если, конечно, он не отравлен, — ответил я.

Это на самом деле было грубостью и оскорблением. Но чего ждать от барона, да? Да ещё и такого молодого. И опять же, я ни на секунду не забываю, как звучит фамилия этого типчика. Такой исход вполне закономерен — потом скажут, что у меня случился сердечный приступ, а то, что у трупа все признаки отравления, так это просто так совпало.

Гадюкин на мой выпад никак не отреагировал, только снова дёрнулся его глаз в нервном тике:

— Чай зелёный, высокогорный, очень дивный букет. Думаю, вы его оцените. Во всяком случае, ещё никто не жаловался. И никого ещё он не травил. Разве что у вас аллергия на зелёный чай, или некоторые душистые травы?

— Нет, ни в коем случае, — ответил я.

На самом деле я и сам понимал, что чай не отравлен. Уже просканировал его, при том даже оценил сорт и вкус. Чай действительно был очень даже неплох. А после долгого перелёта в сухом коконе я вполне не отказался бы выпить чего-то подобного.

— Какой интересный у вас способ передвижения, — он указал бровью на мою песчаную капсулу. — У нас обычно принято несколько иначе приезжать в гости. Тем более удивительно, что вы прибыли без свиты, — он едва слышно рассмеялся.

Видимо, намекает, что у меня таковой попросту нет. Но меня это нисколько не трогает. По крайней мере, я и сам знаю, что я из себя представляю. И для этого мне не нужны никакие представители.

Можно было бы, конечно, дождаться возвращения Лилит или забрать из академии фигурку Мальбуса, но к чему эти демонстративные жесты? Я не из тех людей которого делает свита. Себя я делаю сам.

— Ну да, я всегда стараюсь действовать так, как мне удобно, — ответил я. — Мне этот способ передвижения нравится больше всего.

— Что ж, уважаю, когда люди в первую очередь думают о себе, — произнёс Гадюкин.

— Могу я попросить хозяина дома не ходить вокруг да около, а перейти ближе к делу? Для меня это довольно важный вопрос. Время я очень ценю.

Гадюкин снова дёрнул веком и снова погладил его пальцем.

— Да, конечно, — произнёс он. — Видите ли, всё это время я внимательно изучал отчёты моих воинов, что отправились с благой целью уведомить вас, что эти земли исконно принадлежат роду Гадюкиных, и лишь по вопиющей несправедливости ими пользовался ваш батюшка, граф Медведев. Потом они достались вам, и мы захотели напомнить, что эти земли всё-таки не ваши, а исконно наши, — принялся монотонно говорить Гадюкин.

— И что же рассказали вам ваши воины? — вернул я Гадюкина ближе к теме беседы, которую он начал.

— Они рассказали о способах, которыми вы вели бой, и о том, какие существа служат вам. И признаюсь, меня это поразило. Раньше за родом Медведевых ничего подобного я не видел. Это раз. А во-вторых, меня смутило то, что такого сильного воина, как вы, выделили из рода, и мне показалось, что это неспроста. Ведь может, вы связались с демонической поганью инферно, а может быть, с некромантской швалью. Но это всё дело не моего ума, этим будут заниматься имперские прокуроры и канцелярия. Меня всё же заинтересовало то, с какой жестокостью вы обошлись с моими людьми. И считаю, что вели вы себя крайне недостойно и жестоко. И хотел бы обсудить эти ваши варварские репарации, которые вы повесили на моих перепуганных людей, пользуясь их слабостью и испугом.

Ишь, Гадюкин во всей красе. И намекнул на возможные проблемы с законом, и упомянул о моей излишней жестокости, и сразу подвёл к тому что хочет снять с себя бремя ответственности.

Но на меня такое не работает.

— Они были на моей земле, пришли ко мне домой намереваясь причинить вред и угрожать мне, — спокойно ответил я. — Я вправе был делать с ними всё, что захочу. И как по мне, вы должны радоваться и благодарить меня, что ваши люди вернулись живыми и, что я никого из них не убил. Признаться, я думал вы позвали меня с целью отблагодарить и увеличить размер репараций. Я ведь имел полное право сделать их частью перегноя для восстановления леса, который они испоганили, — спокойно, в тон Гадюкину ответил я.

Мужчина уже в который раз дёрнул веком. (Чувствую, скоро у меня самого начнётся нервный тик). Затем глубоко вздохнул, посмотрел куда-то вдаль. Его глаза пробежали по моей капсуле, что выглядела как хищный гоночный автомобиль, и снова нервно сморщился.

— Позвольте, я расскажу вам одну притчу, — произнёс он.

Я не стал делать страдальческий вид, глубоко вздыхать — просто диалоги аристократов, вне зависимости от мира, всегда похожи на пустое словоблудие, наполненное намёками и тайными смыслами. Почему нельзя просто говорить прямо?

Но традиции есть традиции. Бравирование мудростью и остроумием, это инструменты, через которые аристократы пытаются показать свою силу, чтобы явно в лоб не заявлять «я тебя размажу и уничтожу, сопляк», а таким изящным способом показать своё превосходство. Но что поделать, я сам люблю порой притчи. Глядишь, этот Гадюкин меня удивит.

— А чего же не послушать? — кивнул я. — Мне очень интересно.

— В нашем мире, — начал он, — давным-давно был один герой. Это было так давно, что имя героя давно уже затерялось в веках. А давать ему какое-то новое имя будет не совсем почтительно. Так вот, герой при жизни занимался тем, что спасал нашу землю от иномирных тварей и от иноземных захватчиков. Ко знает, может мы с вами сейчас живём только благодаря ему.

И вот пришла ему пора умирать, как и всем нам, однажды придётся. — он зачем-то подмигнул мне. — За ним пришла смерть и отвела его в рай. Самый настоящий рай, достойный такого прекрасного героя. Рай, сформированный именно для нашего героя, чтобы дать ему то, что он так сильно желал — заслуженных мира и покоя. И вот герой оказался на прекрасной поляне с высоким теремом. На этой поляне был пруд, в котором водилась крупная и вкусная рыба, если вдруг герой захочет порыбачить. В растущем рядом лесу бродили множество животных, а в небе летали птицы. Порой они слетали с небес и садились на ветви деревьев и чирикали там.

Хотел было попросить Гадюкина избавить меня от описаний, но тот и сам перешёл к действию.

— Герой очень быстро проникся этим местом. Ему очень нравилось, как щебечут птицы. И он понял, что этот рай — самое прекрасное место, где он когда-либо бывал. И он решил, что во что бы то ни стало, он должен защитить этот островок покоя и радости. Он ведь всю жизнь защищал кого-то и по-другому просто не мог. Видимо, защита стала для него основой, и тем проявлением любви и заботы к любому проявлению прекрасного в мире.

Тогда он стал изучать, как устроен этот рай, чтобы при случае построить оборону. И вот он шёл по лесу и увидел прекраснейшую оленицу, такую красивую, что он таких никогда в жизни не видел.

— Лань, — поправил я, но Гадюкин, едва заметно поморщившись, продолжил, даже не запнувшись.

— Она стояла посреди поля, пощипывала травку и поглядывала по сторонам, будто ожидая чего-то. Когда появился герой, она вздрогнула, но поняв, что перед ней человек, ради которого это место существовало, успокоилась и снова начала щипать травку.