— Откуда знаешь?

— Да потому что его прямо при подружке убивали! Представляешь?

Тут уж я навострил уши. Скоро, наверное, они у меня на подозрительные звуки и приметы поворачиваться начнут, как у Мухтара.

— Как это?

— А вот так, поехали, Сан Саныч, по дороге все подробно расскажу. Там, похоже, совсем двинутый какой-то подозреваемый. Подошел, значит, к молодой парочке и мужика — бац! И зарезал! Причем с одного удара… В спину.

— С одного удара в спину⁈ — насторожился я. — Ну с этого, Ваня, и надо было начинать. — Щас, я переоденусь. Жди на улице.

Я захлопнул дверь, когда в коридор уже вышла Алена. Гужевой тянул шею с порога, чтобы разглядеть мою девушку, но дверь чуть не прищемила ему нос. Хотя, я уверен, Аленку он успел заценить. И, как мне показалось, даже немного просиял от скрытой радости. Оно и понятно, будет теперь чем Марию обрадовать, мол, наш начальник УГРО с красавицей живет-милуется. Когда только успел?

— Ты опять на работу? — надула губы Алена.

— Алёнушка, пойми, я — милиционер, а преступления по расписанию не совершаются, если тебя это напрягает, то…

— Не дождешься! — категорично выдохнула девушка, перебив меня.

— Что не дождусь?

— Я говорю, ты же хотел сказать, чтобы я себе другого парня искала? Не милиционера, к службе ремнём от кобуры не привязанного. Так? Так вот, мой ответ — не дождешься, Морозов. Ты мой и только мой. И я тебя люблю…

— Э-э… Хм… Вообще-то… я хотел сказать, чтобы ты привыкала к моей службе и относилась к ней, как к неизбежному. Но твой вариант ответа мне определенно нравится, будем считать, что с моей работой мы все прояснили.

— Преступления, говоришь, совершаются? — подступила ко мне подруга, обвив шею руками, как удав.

— Угу…

— Тяжкие?

— Еще какие тяжкие… Особо тяжкие. У-у…

— Да? На преступление он собрался! Или ты завел себе на работе девку какую? — Алена схватила меня за щеки, будто пыталась заглянуть в душу. — Смотри в глаза мне, Саша! Завел?

— Какую девку?

— Кадровичку!

— Ты что? Да она замуж выходит. Кстати, вон и жених ее приходил только что. Если хочешь, я вас познакомить могу.

— Смотри мне… — покачала она головой, а потом наклонила её к плечу, и её волосы легли на него волной.

— Чист, как роса, — я обхватил Алену, сбрасывая ее захват, и обезоруживающе поцеловал.

— Ну да… Только мне сегодня сон приснился. Ты курицу какую-то целовал худую. Вот я и злая на тебя.

— Приснится же всякая ерунда тебе… А я виноват! Ха! Может, я тебя и целовал? А ты во сне не поняла просто.

— Не-е… Та смуглая была. Волосы, что уголек. Боевая такая девка, совсем как ты любишь, — уколола меня Алёна.

Я улыбнулся пошире.

— Ха! Ну, тем более ерунда полная… Нет у нас в Зарыбинске смуглянок, сама же знаешь.

— Посвети, — приказал я Гужевому, передавая ему массивный фонарик с длиннющей ручкой.

— И мне, пожалуйста, посветите, — попросил Загоруйко, ползая на коленях возле трупа на пляже. — Тут следы… Похоже на сапоги или грубые ботинки. Вера Андреевна, зарисовывать в приложение к протоколу осмотра будете? Я могу сам сделать от вашего имени, если что…

Соколова оторвалась от писанины и подняла на Валю усталый взгляд (после сегодняшнего марш-броска ее снова вызвали на работу, как и меня):

— Зарисовывать? След? Двадцатый век на дворе, а вы с рисунками своими. У нас что? Фотоаппараты кончились?

— Я непременно зафиксирую на камеру, — пожал плечами эксперт. — Но положено же еще и зарисовки параллельно делать, разве нет?

— Конечно, положено, — пришел я на помощь Соколовой и ответил за нее. — Но там, откуда Вера Андреевна перевелась, такой практики просто нет. Так, Вера Андреевна?

— Да, да, совершенно верно. Не надо зарисовывать. Фототаблицы со снимками достаточно будет.

— Следы хорошие, но не факт, что это обувь убийцы, — продолжал ползать Валентин. — Тут много всяких отпечатков.

— Убийцы, убийцы следы, — заверил я. — Можешь не сомневаться. Вот, глянь.

Я вытащил листочек, на котором всего несколько часов назад зарисовал след сапога в Мохово на пристани. Откуда пропала лодка Ефимыча.

— Это что? — Валя сделал стойку, как охотничий пес на лакомую дичь.

— Рисунок следа. Похож на те, что возле трупа?

— Один в один… — кивнул Загоруйко. — И подметка скошена, и вот — дефект подошвы есть в каблучной части и еще признаки… А где ты его зарисовал?

— Это, Валентин, оперативная информация. К делу не привяжешь. Ты мне, дорогой, лучше скажи, что думаешь насчет мотива преступления? Зачем убивать было парня, да ещё на глазах у девушки?

— Ну-у, — криминалист встал, отряхнул брюки и включил профессора. — Это же очевидно… Его подруга сказала, что Щеглов на момент убийства был в одежде, когда ему нож вонзили. А теперь одежды нет. И обуви нет. Футболка только, трусы и носки остались. Вряд ли кто-то своровал трико и кофту, когда мимо пробегал, позарившись с трупа снимать. Это значит, что целью убийства было — завладеть одеждой.

— Логично, — кивнул я. — А почему нельзя было просто ограбить? Забрать одежду?

— Будем рассуждать логически… Ранение смертельное, прямо в сердце, причем со спины. Раневой канал глубокий, судмедэксперт щупом измерила, — кивнул Валентин на Леночку. — Это говорит о том, что наш подозреваемый умеет убивать. Учитывая, что сделал он это еще и на глазах свидетельницы, то могу предположить, что и сам процесс ему очень нравится.

— Психопат, маньяк? — нахмурился я, пытаясь понять, кто же такой Сафрон Грицук.

— Нет… Маньяки действуют на низменных инстинктах, ради удовлетворения животного влечения или полового удовлетворения. Тут же картина четкая — подошел, зарезал, снял одежду, скрылся. Не маньяк, точно. Но, возможно, психопат, из тех индивидуумов, кто без сострадания и угрызений совести. Убить ради спортивного костюма и кед, это надо быть больным головой. Или психопатом, который не испытывает никаких чувств и эмоций. Не способен сопереживать.

— Молодец, Валентин… тебе бы внедрить в советскую криминалистику ещё и психологию. И расширить поле своей деятельности, так сказать. Не думал об этом?

— Ну уж нет… — поджал губы эксперт, будто я предложил ему нечто неприглядное и недостойное. — Признаться, я до сих пор считаю психологию лженаукой. А мои сегодняшние выводы относительно личности преступника основываются сугубо на фактах и анализе выявленной следовой информации на месте преступления.

— Во загнул, профессор… — присвистнул я, пытаясь разрядить мрачноватую обстановку. — Ну как знаешь… а по мне, ты психологию умело сейчас применил. Составил психологический портрет преступника.

Загоруйко еще что-то пробубнил, возражая, но я уже не слышал, потому что отошел в сторонку и кивнул следачке. Вера тут же вполголоса спросила:

— Думаешь, это он?

— Даже не сомневаюсь. Никогда в Зарыбинске не убивали за спортивный костюм. Готов поспорить, вещи самого Грицука здесь — на дне реки. Будем искать его по приметам одежды. Фотку его ты мне когда предоставишь? Потерпевшая подробно описала вещички. Эх… в розыск бы его объявить…

— Пока нельзя, — тихо ответила Вера. — Никаких ориентировок, развешанных по городу, никаких оповещений дружинников и оперативных комсомольских отрядов. Пусть Сафрон думает, будто мы не знаем, что он в Зарыбинск явился. Иначе заляжет на дно. Официально я расследую с твоим оперативным сопровождением обычное убийство, — Вера кивнула на труп, — а ты еще хулиганку с памятником отрабатываешь.

— Добро… Только почему-то мне кажется, что это не последняя их жертва…

— Их⁈ — Вера чуть дернулась, напряглась, а в глазах ее сверкнула мимолетная злость, но она тут же подавила ее.

— Ну да… Их с палачом. Святошей. Не зря же он сюда племяша выдернул. Значит, вместе дела мутить будут. Знать бы еще — какие…

Она едва слышно вздохнула.

— Тоже все дни голову ломала. Так и не поняла.

— Слушай, Верунчик, может, они пакость какую советскому строю задумали? Ну, типа, нацисты-фашисты и все такое. Кстати в Москве уже появились первые почитатели Гитлера. Слышала? Фашистской свастике поклоняются… уроды…