— Да, — кивнул я и принялся жать руку рыжему. — Эрик Робертович, от лица руководства горотдела примите нашу благодарность за участие в оперативной разработке и обязательно передайте нашу благодарность Эльбе. За… стойкое сопротивление.

— Спасибо, передам, — расплылся в улыбке рыжий. — Ну, я, пожалуй, пойду. У меня еще это… Совещание.

И Эрик Робертович, лёгким зигзагом дойдя до двери, свалил.

— Ловко ты его, — раздувал щеки Кулебякин, полируя лысину носовым платком. — Я уж думал, точно Витьке все расскажет. Мне и так шатко сидеть тут уже, особенно после этой, чтоб её, сдачи физо, которую вы все… Да ладно, не ты провалил, не ты. До пенсии бы доработать. Вальке шубу цигейковую справить. Уж не говорю, чтобы подполковника получить…

— Какому Витьке? — уточнил я.

— Прокурору. Ну Морозов, за смекалку тебе благодарность. Устная, конечно, а за то, что собаку стырил — выговор.

— Устный.

— Черт с тобой, устный, конечно… Ты мне скажи, на фига псину украл.

— С Мухтаром спутал, я тогда его еще его не отличал, — признался я. — А вот все остальное я не придумал, Петр Петрович. Правду сказал.

Начальство, теперь уже не слишком высокое, нахмурилось.

— Ты меня не пугай, Морозов. Какие, ядрён пистон, карманники, какие менты в банде, какая Олимпиада? Она, может, и не состоится еще вовсе! Согласились сдуру провести, а там знаешь сколько денежек надо? И сколько объектов отгрохать? Это тебе не сортир в огороде сколотить. И не будку.

— Знаю, Петр Петрович, но Олимпиада будет. Точно будет.

— Это тоже в школе милиции вам сказали?

Но я не дал себя заговорить.

— Важно не это, а то, что в городе есть нечистый на руку милиционер. А у меня есть свидетель. Правда, несовершеннолетний.

— Это этот, что ль? Тимуровец который? — начальник уставился на Серого, но тот молодец, взгляд выдержал и глаза не отвел.

— По нему составлены отказные, он признался в нескольких эпизодах карманных краж. А теперь готов нам помогать. Негласно. Все-таки он еще юн, и я не хочу им рисковать и…

— Эй, пионер, — скептически хмыкнул майор, прервав меня, — скажи мне, тебя к Олимпиаде готовили? Иностранцев щипать?

— Сначала сказали, что в Угледарск проедем, — спокойно ответил Серый. — Там людей побольше наберем. Ну а про потом — особо не говорили. Но не исключено, что на Олимпиаду бы заглянули.

— Кто — не говорили?

— Интеллигент и… Трубецкой.

Андрей успел глянуть на меня, сверяясь, не слишком ли рискованно ему будет сейчас назвать имя. Я коротко кивнул.

— Кто? — голос начальника попёр куда-то вверх. — Наш Трубецкой⁈

— Наш, наш, Петр Петрович, — понизил я голос. — Я вам сразу про него ничего не говорил. Если честно — не доверял.

Начальник хлопал глазами, осмысливая, а потом всю боль, страдания и муку вложил во фразу:

— Твою мать, Морозов! Ты охренел?

Я велел Серому идти на улицу, во дворик к Мухтару, а сам уселся на стул возле приставного столика, закинул ногу на ногу и продолжил:

— Сами подумайте, Петр Петрович… Я только перевелся, еще никого толком не знаю… А тут такое выясняется. Рыльце у нашего инспектора уголовного розыска в пушку. И вы с ним как-то общаетесь — ну, лояльно, что ли… Вот я и подумал, что ваше рыльце, простите, тоже замарано. А потом приехал проверяющий и давай топить отдел. Зачем? Не знаю, а вот только Антошенька с ним вась-вась. Но я же не знал…

— Что ещё?

— Что вы за отдел душой болели, получается, а не в одних вы санях с Трубецким, — подбавил я патриотического пафоса в голос.

Петр Петрович громко хмыкнул, но я видел, что он уже не так кипит, успокоился. Больше соображает теперь, в какую сторону эту заваренную кашу мешать, чтобы ложка не утопла.

— Ну это еще твои домыслы, это еще проверить надо, — выдал он вслух. Вот только скажи мне, Сан Саныч, кто этим заниматься будет? Инспекция по личному составу из главка? Да я и так тут на птичьих правах, уже на ниточке вишу. Не хватало мне еще скандала с преступным сотрудником. Это какое пятно будет, представляешь? На всю область прогремим, если не на страну… Вмиг на пенсию турнут.

Кулебякин дернул рукой, будто хотел перекреститься.

— Так и будет, если этим займется инспекция по личному составу, а если этим займетесь вы — то все обернется иначе, — напирал я.

— Ядрен пистон, как это — иначе?

— Ну смотрите… Вы найдете членов преступной группы, вы выявите в своих рядах оборотня в погонах.

— Кого?

— Ну… Перевертыша, оборотня, вервольфа, короче, сотрудника, который под личиной милиционера скрывает в себе преступника.

— А-а… слово-то какое, интересное, оборотень в погонах… Сам придумал?

— Так вот вы и скажете, что и слово даже придумали такое, чтобы обозначать таких, вот как Трубецкой. Нечестных на руку сотрудников.

— Хм… А что?.. Можно… Ага… В газете меня напечатают. По радио раструбят. Вот только недосуг мне по городу шнырять и банду искать. Как ты себе это представляешь, Морозов? Я же, ядрёна сивуха, начальник милиции, а не кинолог какой-нибудь.

— А вам и не надо будет бегать. Я сам найду Интеллигента.

Подумать только, стою тут и торгуюсь, как бы мне побольше поработать. Просто сам себе поверить не могу. Но мысль о том, что я могу, могу на что-то повлиять, всё пекла и пекла изнутри.

— Как? По запаху? — скривился начальник. — Тут серьезная работа нужна. Наблюдение, планирование, стратегия, а ты… вольер чистишь.

— Увидите… Есть у меня одна мыслишка, — улыбнулся я и взял пустой стакан, из которого пил Эрик Робертович, понюхал. — Домашний коньяк?

— Он самый…

— Не солидно, Петр Петрович, заведите себе для гостей армянский пятизвездочный. А лучше виски, «Ред лейбл».

— Где я тебе его возьму? Коньяк хоть еще можно достать.

— Вы же начальник милиции, Петр Петрович, с прокурором вот в баньке парились на выходных. Кто там еще был? Вопрос риторический, не отвечайте. Позвоните нужным людям. Уверен, что вам не откажут.

Повисла такая тишина, что её щупать можно было.

— Морозов… а ты точно кинолог? — уставился на меня шеф.

— Точнее не бывает, разрешите идти?

— Иди уже…

Дверь моей кабинетной сарайки распахнулась. Нет, это была не Мария Антиповна, это был следователь Голенищев. Его черная щеточка усов воинственно торчала.

— Я пришел поговорить, — дернулся он как-то нервно и вошел.

— И тебе привет, — ответил я. — А вообще, стучаться надо. В следующий раз не пущу.

— Что здесь делала Аглая?

— Кто?

Я сморгнул.

— Аглая Степановна! Она была у тебя. Не отпирайся.

Авдей Денисович снова дернулся. Как будто через левую часть груди шокером ему сосок прошибло, и голосом пустил петуха:

— Я в окно видел! Что у тебя с ней, Морозов?

— Да ничего, приходила, пирожки принесла. С ливером, обалденные. Да и с капустой тоже ничего. Тебя не угощала?

— Нет!

Я пожал плечами.

— Не повезло…

С другой стороны, ну при чём тут я? Я пирожки из женских рук не распредляю.

— Ты не ответил на мой вопрос, Морозов! — ходил кругами, аки коршун над степью, следак. — Почему она тебя пирожками кормит?

— Да я-то откуда знаю. Хочет и кормит, законом не запрещено кинологов пирожками кормить. Иди у нее и спроси. А-а… Погоди! Да ты что? Ревнуешь, что ли? Да не-е, брось… Аглая Степановна мне в матери годится.

— Ей сорок!

— А-а, да? Я думал, ей немного больше, — тот поморщился, не то оскорбившись за коллегу, не то сожалея, что выдал важную информацию, и я спешно добавил: — Но она все равно не в моем вкусе. Мне нравятся женщины худее…

— А ты ее не трожь! Она, она… Она самая красивая женщина в отделе. Не надо ей худеть!

— Согласен, а то совсем с ума сойдешь.

— Это еще почему? — брызнул слюной Голенищев.

— Стройна Аглая разобьет много сердец, зачем тебе мужские слезки? — прищурился я.

— Так все-таки ты на нее запал⁈

— Твою дивизию, Голенищев! Иди уже, мне нужно справку о проделанной работе написать, по выезду сегодняшнему. Слушай, а как правильно написать? Применил служебную собаку или использовал?