Свернули к дому. И здесь росли дубы, сияя золотом по сторонам подъездной дорожки. Остановив машину, Эрна с улыбкой глядела, как выбирается Варламов: тому мешала двустволка.

— Здесь спокойно, Джан, — сказала она. — Не обязательно было тащить с собой эту артиллерию.

— А у нас не очень, мама, — возразила Джанет. — Ты знаешь, что его спутника убили? Я не стала говорить по телефону.

— Слышала в новостях, — спокойно сказала Эрна. — Но ружьё не оборонит от зла, что носишь в собственном сердце.

Джанет помрачнела:

— Любишь ты говорить загадками, мама.

Эрна рассмеялась и привлекла дочь к себе.

Варламов тем временем втащил чемодан на веранду и раздумывал, как быть с двустволкой? Она казалась чуждой на чистой белой веранде, и Варламов обрадовался, когда вошли в гостиную, и Эрна указала на стенной шкаф.

Они позавтракали за большим круглым столом. Новым для Варламова было то, что Эрна прочитала молитву. Когда-то мать приучала его молиться перед едой, но Варламов стеснялся насмешек окружающих. Теперь он тоже склонил голову, но повторять за Эрной слов не стал.

Какой смысл в молитвах? Кто их слышит?

После завтрака мать и дочь продолжили разговор, а Варламов то смотрел в окна — на горы за рекой, то оглядывал гостиную. На стене висел портрет, с него сдержанно улыбался мужчина в военной форме — как догадывался Варламов, покойный муж Эрны и отец Джанет.

Разговор скоро наскучил Евгению, так как вращался вокруг одной темы: Джанет уговаривала мать переехать в Другой Дол, а та спокойно, но твёрдо отказывалась. Варламов поблагодарил за еду и пошёл бродить вокруг дома. Он оказался меньше, чем дом Грегори, старые дубы протягивали засохшие сучья над дорожками небольшого сада, пахло прелой листвой.

Варламову не понравился вид некоторых ветвей: того и гляди, могли обломиться. Он вспомнил, как возил рабочих обрезать деревья на улицах Кандалы, вернулся в дом и спросил у Эрны разрешения навести порядок в саду. Та согласилась и даже отыскала в сарайчике за домом пилу и верёвку.

Вскоре Варламов уже забрался на ближайший дуб и стал спиливать мёртвую ветвь. Чтобы при падении ничего не поломала, обвязал её верёвкой и, перекинув свободный конец через другой сук, закрепил внизу.

Эрна и Джанет вышли на веранду.

— Юджин, не сверни шею, — весело сказала Джанет. — А то пробудешь в больнице дольше, чем в прошлый раз.

Наконец дерево протестующе заскрипело, ветвь надломилась и повисла. Варламов спустился и, потихоньку вытравливая верёвку, аккуратно уложил сук на землю.

Эрна и Джанет похлопали, словно цирковому артисту, и скрылись в доме.

Варламов снова забрался на дуб и, примериваясь к следующей ветви, заметил в соседней роще солнечный зайчик. Сначала подумал, что это солнце отразилось в стёклах проезжавшего автомобиля, но дороги там не было, а зайчик долго не гас. Занятый делом, Варламов перестал обращать на него внимание, и отблеск исчез. К обеду запарившийся от работы Варламов забыл об этом случае.

Когда подошло время ленча — настоящих обедов, как с вздохом вспомнил Варламов, в Америке не было, — стало почти жарко. В голубом небе не появилось ни облачка. Ленч оказался легковесным для проголодавшегося Варламова: рагу из овощей с надоевшей курицей, и кофе с вкусными, но слишком маленькими печеньицами.

В гостиной заметно посветлело. Варламов спилил уже немало ветвей, и горы сделались ближе, они словно заглядывали в комнату.

— Как называются эти горы? — кивнул он в сторону окна.

— Аллеганские горы, — с грустью сказала Эрна. — Джон любил рыбачить там в ручьях. Иногда и я ездила с ним ловить форель.

Так что ленч закончился на грустной ноте, и Варламов пошёл работать дальше. Теперь он распиливал ветви на куски, а самые толстые ещё и колол, чтобы годились для камина. К вечеру сложил в сарайчике приличных размеров поленницу и пошёл в дом вымыться.

Эрна смотрела на Варламова заметно ласковее, и после обеда, хотя было тепло, разожгла в камине огонь. Окна потемнели, в стёклах отразились языки пламени. Некоторое время ещё виднелись дубы — словно гигантские тени на фоне глубокой синевы, но потом отступили в темноту.

Варламов устроился в мягком кресле, чувствуя, как наплывает дремота. Эрна и Джанет тихо разговаривали.

Всё стихло, сон уже уносил Варламова, когда его разбудило негромкое восклицание Джанет.

Варламов вздрогнул и машинально потянулся за двустволкой, но пальцы схватили пустоту. Он с отчаянием вспомнил, что ружьё осталось в шкафу. Но тут же понял, что оно не понадобится. Джанет напряжённо глядела на мать — та откинулась в кресле и, казалось, спала. Но лицо заострилось, застыло, и даже красные язычки — отражение огня в камине — словно замерли в широко открытых глазах.

Не отрывая взгляда от матери, Джанет заговорила:

— Не пугайся, Юджин. С мамой всё в порядке. Такое с ней бывает. Иногда.

И тут губы Эрны задвигались. Голос звучал монотонно и глухо, словно приходил издалека:

— Я стою на развилке. Вокруг сумерки, две дороги расходятся отсюда. Какие-то цифры видны вдоль них. Возможно, они обозначают расстояние, но скорее это годы, я не могу разглядеть точно. По одной дороге, чем дальше, тем темнее. Ужас притаился впереди. Вдоль другой дороги постепенно светлеет. Я вижу красивые дома и играющих детей. Но потом и на ней сгущается тьма… Теперь я вижу людей, много людей. Целые толпы сворачивают на тёмную дорогу, и пропадают из виду… Я вижу вас, — голос Эрны дрогнул. — Вы идёте, держась за руки. Вы сворачиваете на светлую дорогу, и она становится ещё светлее, а темнота отступает дальше. Но всё равно, ужас поджидает и на ней…

Эрна смолкла, зрачки ещё больше расширились, и пламя камина словно ожило и затрепетало в них. Но нет, это было иное, более яркое пламя.

— Я вижу женщину, — сказала она, и голос прозвучал очень ясно. — Она стоит в конце пути. Вокруг сад изумительной красоты, и от женщины исходит свет. Я никогда не видела такого яркого света. Но он не ослепляет глаз.

— Это не Дева Мария? — вдруг спросила Джанет, и Варламова поразил обыденный тон её голоса. — У меня есть подруга католичка, она…

— Нет, — голос Эрны упал до шёпота, и свет в глазах померк. — Я впервые её вижу. Мне кажется, она не из нашего мира.

Она опустила голову на грудь. Потом встала, оперлась на руку Джанет, и та увела её из гостиной. Через некоторое время Джанет вернулась и проводила Варламова в приготовленную для него комнату. Так странно закончился этот день.

Комната была маленькой, кровать узкой, и, как догадался Евгений, когда-то принадлежала Джанет. На стенах сохранились фотографии кинозвёзд. Варламов подошёл к окну: и здесь дубы, но за речной долиной, заполненной белым туманом, поднимаются вершины гор, багровые в лучах канувшего за горизонт солнца.

Варламов разделся и лёг, приноравливаясь к узкой постели. О чём мечтала в ней Джанет, засыпая? Кто разберёт этих девушек. Скорее всего, о кинозвёздах.

Он улыбнулся и скоро заснул.

Утром они столкнулись в дверях ванной. Джанет выходила, хмуро вытирая мокрые волосы. Варламов посторонился и вежливо сказал:

— Доброе утро.

Джанет что-то буркнула и ушла.

После завтрака поехали на кладбище, навестить могилу отца Джанет. Кладбище раскинулось на окраине — кресты и памятники взбирались по зелёному лугу, и было их, наверное, больше, чем жило людей в городке.

Машину оставили у начала склона. Эрна пошла вперёд, уверенно выбирая дорогу среди белых надгробий. За матерью заскользила Джанет, в светлом плаще похожая на призрак. Варламов удивился пришедшему в голову сравнения и пошёл следом.

…И остановился.

Залитый утренним солнцем склон вдруг исчез. Варламов снова был в тайге, в мрачном заболоченном лесу, и тяжёлый злобный взгляд следил за ним из-за обомшелых ветвей.

«Медведь!» — молнией пронеслась мысль.

Варламова обдало холодом — забыл двустволку дома! В следующий миг он вспомнил, где находится, и снова увидел безмятежно зелёный луг с белеющими за рощей строениями городка. Здесь не могло быть медведей. Здесь был кто-то другой.