Забрезжило воспоминание, и Метельский выругался: отвлекся на этого Сувора, а насиловал и зарезал, вполне возможно, кто-то другой. Хельга упоминала, что в легионе хватает любителей мокрых дел. Конечно, Сувор причастен, но думать сейчас надо о Хельге. Только думается плохо, два разряда станнера плохо влияют на мыслительные способности… Ладно, по порядку. Во-первых, где он?

Упираясь ладонями в землю, Метельский встал на колени. Он в яме, похожей на могилу (по спине пробежали ледяные мураши), размером примерно два на два с половиной метра. Но глубина маловата для могилы, всего метр. Вокруг невысокая пластиковая загородка, на вид хилая.

Придерживаясь за землю, а потом загородку, встал во весь рост. Обширный котлован, разделенный на такие же клетки из пластика. Похоже, котлован еще продолжают сооружать: поодаль копошатся два бульдозера и человеческие фигурки. В соседней клетке, справа, лежит женщина — одета в плащ и как будто спит. Слева пусто, впереди проход, а за ним второй ряд клеток. Возможно, в них тоже есть люди, но поверх загородок не видно. В стороне вышка — видел такую в сюжете о лагере под Интой, — на ней что-то белеет. Пригляделся: да это хэ-ути, а возле него тренога, то ли со станнером, то ли с пулеметом, прямо как в старом военном фильме. Вылезать явно не стоит. Он что, спас Хельгу из лагеря, чтобы самому попасть в другой? И в самом деле придурок.

Низко нависло серое небо — кажется, вот-вот пойдет дождь или снег. Но не холодно, будто и не зима. От земли даже исходит тепло, почему-то неприятное.

Женщина справа зашевелилась и села. Внизу подстилка, лежала не на голой земле.

— Эй! — хрипло сказала она. — Ты в порядке? Весь день пролежал, я уже думала, что ты мертвый.

Весь день? Ну да, тело будто одеревенело, наверное второй разряд станнера вырубил надолго.

— Более или менее, — язык тоже ворочался с трудом. — А вы здесь сколько? И что это за место?

Женщина передернула плечами: — Давай на «ты», коли мы соседи. Нас еще ночью привезли и раскидали по этим загонам. А тебя уже утром. Меня зовут Виктория, всю жизнь прожила в Питере, но не знала, что тут такое нагородили.

Лицо приятное, только каштановые волосы растрепались.

— А меня Лон, — хмуро сказал Метельский. — Похоже, здесь совсем недавно копали. И смахивает на лагерь, вон и часовой на вышке.

— Ну да. Нам сказали сидеть по боксам и не выходить.

Метельский еще раз огляделся: — Эти ямы они называют боксами? А как же в туалет? — Уже хотелось, пока по малому.

Женщина невесело посмеялась: — Выкопай себе ямку в углу. На, держи.

Она протянула Метельскому лопатку из жесткого пластика. Он повертел ее — туповата, как оружие не пойдет, — и стал рыть. Рыхловатую землю лопатка брала хорошо, можно подкопаться и под загородку, только ведь часовой увидит.

Подумав, он выкопал еще углубление для ног, а то сидеть на ровной земле неудобно, н вернул лопатку. — Отвернись, пожалуйста.

Сделал свое дело (неловко, рядом женщина), и повернулся к ней:

— Кто нас здесь держит? И кормят ли?

— Эти белые уроды, — Виктория кивнула на вышку. — И еду развозили утром. Зачем все это, не говорят… Да вот они, опять.

Вдали за соседним рядом появились две белые долговязые фигуры, и стали подходить, останавливаясь перед боксами. Дошли до конца и, повернув, приблизились к ним. Один подал пластиковые контейнеры Виктории и Метельскому. Он вздрогнул от прикосновения горячей четырехпалой руки. Другой сказал механическим голосом:

— Вы здесь временно. Проведем исследования метаболизма и отпустим. Выходить из бокса разрешается только для совокуплений. Потом сразу возвращаться, иначе получите болевой разряд.

— Чего? — Метельский едва не уронил контейнер, а хэ-ути уже шли дальше. Виктория хихикнула:

— Это они говорили и утром. Похоже, узникам разрешают развлечься.

— Ну и ну. — Метельский открыл контейнер: в одном отделении гречневая каша, в другом бутылочка с водой и ложка. Виктория набросилась на еду, а Метельский поковырял ложкой — невкусно, каша совсем не соленая — и отставил контейнер, только воду выпил. Виктория уже проглотила свою порцию.

— Ты что, больше не будешь?

— Невкусная. — Увидел, с какой жадностью она смотрит, и протянул контейнер. — Если хочешь, доедай. Я ел только с этого края.

Виктория выхватила контейнер и подчистила все, не разбирая краев.

— У вас голод, что ли? — спросил Метельский.

— А ты не знаешь? Продукты по карточкам, вообще мизер, и все время хочется жрать. Впервые наелась, спасибо.

Да, совсем забыл про голод. Это ему хорошо, с его-то деньгами. Он сел на землю, умостив ступни в углублении — от земли исходило явственное тепло. Подогрев наподобие теплого пола, что за ерунда? Смеркалось, из других загородок было слышно бормотание, темнеющий воздух дышал неопределенной угрозой. Что их ждет, не верится в эту сказочку про исследование метаболизма?..

Виктория опять прилегла: — Расскажи о себе, Лон. Что-то у меня тяжело на душе.

Метельский вздохнул: в подробности пускаться неохота, слишком запутанная у него история.

— Я из Москвы, — сказал он, — точнее из Москвы-2. Разыскивал жену, она тут пропала, в Питере. Лучше ты расскажи о себе. Такая симпатичная женщина, и вдруг брошена в какую-то яму. Ты как хоть жила?

Виктория стала охотно рассказывать: колледж, подруги, работа в какой-то фирме по благоустройству…

— Не замужем и не хочется. Сходишь во Дворец наслаждений, и с неделю на мужиков не тянет. Это моя подруга Светка… — и она пустилась в такие подробности, что жители села Иогач расплевались бы. Слушать было неловко, и одновременно возбуждало. Вдруг Виктория притихла.

— Слушай, Лон, иди ко мне. Не затем, чтобы трахаться, мне неудобно тебя соблазнять. Просто полежи рядом, а то жутко становится.

Отказывать неловко: чувствовалось, как женщина болтовней пытается заглушить панику. Уж извини, Хельга…

Так что без труда перелез через хлипкую загородку (лишь земля немного осыпалась), и прилег к Виктории. Та подвинулась, освобождая место на подстилке.

— Ты симпатичная, Вика. И волосы у тебя красивые.

Пришлось ее приобнять, иначе вдвоем на подстилке не уместятся. Вика вздохнула и тоже обняла его. Остро чувствовался исходящий от женщины страх, еще пахло немытым телом, а от земли исходил пряный запах. Вика уткнулась ему под мышку и что-то пробормотала.

— Что? — спросил Метельский.

— Ничего. Просто лежи так.

Но прижималась к нему все теснее, да и у Метельского появилось и стало нарастать желание.

— Не могу. — наконец простонала Вика. — Возьми меня, Лон. Иначе я сойду с ума от страха.

Очень неловко перед Хельгой. И отказать женщине нельзя: она цепляется за него, будто повисла над бездной. Вероятно, так оно и есть. Метельский вздохнул: нечего себя обманывать, ему и самому захотелось. Прости, Хельга…

Он расстегнул плащ женщины, открыв беззащитные голые ноги (под плащом была только ночная рубашка) и, приспустив брюки, лег на нее. Отощала сильно: когда вошел, то уперся в лобковую кость, а ребра выступают — похоже на стиральную доску, какими женщины по старинке пользовались в селе Иогач. Накатила ярость — как можно доводить женщин до такого состояния? — но это только усилило его толчки. Вика ответила стоном и вцепилась ему в ягодицы.

Неожиданно со всех сторон вспыхнул свет, залив мертвенной белизной лицо Вики, ее зажмуренные глаза и приоткрывшийся рот. Она будто пыталась убежать от этого мертвящего света, все сильнее стискивая бедра Метельского своими, судорожно вталкивая его в себя. И он заспешил вместе с ней — прочь из этого мира, в то неистовое пламя, что разгоралось у него в паху. Оргазм сотряс тело так, как бывало только с Хельгой, и пронзительным криком ответила Вика.

Она открыла глаза и поморгала.

— Такого у меня еще не было. Теперь и умереть не страшно.

— Типун тебе на язык, — проворчал Метельский, укладываясь рядом.

— Чего? — рассмеялась Вика и запахнула плащ. — Откуда ты взял такие словечки?