— Больно!.. — охнула Инга. — Ну, мне говорили, что придется подождать пару дней.

Так что угомонилась и скоро уснула. А он никак не мог заснуть, впервые за долгое время делил постель не с Элизой.

Утром Инга еле дошла до ванной. — Хорошо, что я могу вызвать машину, — вздохнула она.

Он написал ей адрес «Пинегина» (теперь придется заглядывать в почту), спросил карточку и перевел на счет Инги немалую сумму, не обеднеет. Девушка глянула на появившееся сообщение и порозовела.

— Ой, а ты богатенький! Спасибо.

— Ну, не очень, но на жизнь хватает (тут он слукавил). Не отказывайся.

— Я и не буду, нас учили с благодарностью принимать любой подарок. Это даже не облагается налогом.

Глазенки заблестели: видно, стала прикидывать, какие обновы сможет купить. Хоть одно доброе дело сделал. А Инга позвонила, чтобы приезжала машина.

— Ты уж извини, на семинаре надо будет поделиться, как у нас с тобой вышло. Надо же обучать новеньких, — она прыснула. — Не бойся, ни имен, ни фото. И тебе больше никого не пришлют, только мне можешь позвонить через денек-другой. Можно и повторить для верности.

Она снова хихикнула, поцеловались на прощание, и ушла. В номере сразу сделалось пусто. За окном заметно посветлело, и здесь сезон «белых ночей» подходил к концу.

Правильно, Элиза, ты боялась отпускать мужа одного. А что было делать? Отвергнуть девушку — оскорбление и страшный удар для нее. Было видно, что держится из последних силенок. Вдруг и правда сделала бы что-то с собой? А теперь ушла гордая, и может похвастаться перед участницами этой программы… Что-то не так с этой Империей, которая толкает девчонок чуть не на проституцию. Ведь у Инги не было даже короткого увлечения, сразу грубый секс: какое же представление о любви у нее сложится? А рассуждения об арийской крови — было уже такое в прошлом и плохо кое для кого кончилось. Впрочем, Россия и на своих ошибках не учится, а на чужих тем более…

Немного подремал, а когда окончательно проснулся, на душе стало спокойнее: что было, то было. В поведении Инги смешались расчет и девичья трогательность, не привык к такой двойственности в отношениях. Но не перевоспитывать же юную имперскую патриотку? А Элизе говорить не обязательно, он не первый неверный муж.

Когда уходил из гостиницы, администратор (еще прежняя) улыбнулась ему: — Вы довольны, господин Пинегин?

Толуман оглянулся, но больше в холле никого не было. — Да, вполне, — сдержанно сказал он.

— Если хотите, мы пригласим ее снова.

— Спасибо, у меня есть телефон.

Все боялся подвоха, но кажется, обошлось.

Прогулялся по набережной — прохладно, от реки веет свежестью, а по другую сторону величественная панорама: зеленый с белым Зимний дворец, шпиль Адмиралтейства, золотой купол Исаакиевского собора. Чувствуется имперский размах — это вам не захолустный Владимир, откуда столицу перенесли из-за близости к ставшей сомнительной Москве. Но за зданиями сгущается сумрак, восточная часть города уже в Лимбе.

В киоске купил электронный гид, по примеру Толумана не стал скачивать программу-путеводитель. Перешел Дворцовый мост и оказался вблизи Зимнего — снова резиденции Императора. На стенде было расписано, куда перемещены сокровища бывшего Эрмитажа. На Дворцовую набережную не пошел, там дежурило несколько полицейских (слово «милиция» тут не привилось). Повернул направо, идя без спешки, как обычный праздный турист.

Длинный, со скульптурами, фасад Адмиралтейства. Простор Сенатской площади. Медный всадник на взметнувшемся волной постаменте… Странный контраст: на берегу Невы основатель бывшей империи грозно вытягивает длань, а возле Москвы-реки таинственно переливается свет в храме Огненного цветка. Что за будущее творится там?

Зашел внутрь Исаакиевского собора (роскошная отделка напомнила Мраморный чертог), поднялся на колоннаду. С высоты сорока метров открылась широкая панорама: к западу городские кварталы розовеют в свете неяркого солнца, а к востоку уходят в сумрак.

Спустился и пошел по набережной дальше. Снова нарядные здания, потом другой мост через Неву. Наконец Галерная набережная: дома скромнее, но берега по-прежнему закованы в гранит. Впереди уже промышленная застройка. Вот и храм, который видел в странных снах — похож на Исаакиевский собор, но меньше и сумрачнее. Купол горит угрюмым золотом, а над ним тот же необычный крест… От камня стало холодно на груди.

Подошел ближе, но прохода к храму не было: желтая лента и надпись «ремонтные работы». Со скамейки у строительного вагончика поднялся человек, по виду монах. Здоровенные ручищи, подпоясан кожаным ремнем (сразу вспомнился отец-настоятель), глаз почти не видно под капюшоном.

— Чего желаете, сын мой? — спросил грубовато.

— Турист, осматриваю достопримечательности. Что это за храм? И почему такой странный крест?

— Храм, как храм, — нехотя сказал монах. — Посвящен Троице, но внутрь сейчас нельзя. А крест? Самая длинная перекладина означает Бога-отца, как-никак он главный, а две поменьше Сына и Святого духа.

У православных, кажется, не совсем так, но дальше пытать монаха расхотелось: тот глядел сумрачно, сжав огромные кулаки. Внутрь все равно не пройти.

Вернулся к набережной и пообедал в плавучем ресторане, стилизованном под ставшее на якорь парусное судно. Посидел, думая куда отправиться дальше? Поиски как-то не складывались. Побродить по городу, а потом вернуться в отель и позвонить Инге?.. Можно сводить ее в ресторан, а то вид у этой волонтерки недокормленный.

Стало неловко, не только для этого ты ее хочешь видеть.

Чтобы отвлечься, снова включил гид: неподалеку оказалось место, связанное с творчеством Достоевского — как будто тот самый дом, где студент Раскольников убил старушку-процентщицу. Решил сходить туда.

Пока сидел в ресторане, солнце скрылось за серой хмарью, заморосил дождик. Кажется, типично питерская погода. Долго шел по улицам с редкими прохожими. Дом оказался большим (неужели еще с тех времен?), угрюмые желтые стены окружали похожий на колодец двор. Огляделся — никого. Хотя нет… словно согбенная фигурка промелькнула под аркой. Стало зябко: не старушка ли процентщица ожила и вернулась в Петербург конца двадцать первого века?.. Нет, это опять пронизывает холод от камня на груди! Повернулся, чтобы покинуть неприятный двор. Еще одна фигура мелькнула сбоку…

Почему-то он лежит щекой на мокром, а перед глазами глянцевитая брусчатка. Потом она начинает тошнотворно раскачиваться и уплывает во тьму…

Щека онемела от холода, и все тело болит, словно волокли по камням. С трудом открывает глаза. Да, он лежит на брусчатке, скрючившись в неудобной позе. С чего это ему вздумалось прилечь посереди двора?

Кое-как садится, шея одеревенела и ее трудно повернуть. Глядит на запястье, дорогих смарт-часов больше нет. Щупает карманы, исчезли телефон и карточка. В голове начинает проясняться — его банально ограбили. Оглушили, пока предавался фантазиям, возможно тем же приемом, что сам использовал в Ордосе — и забрали все ценное. Знаменитая питерская шпана. Ну, карточкой воспользоваться вряд ли сумеют: она должна заблокироваться, потеряв связь с владельцем. И камень на месте, видно поленились тщательно обыскать… А вообще сам виноват, слишком расслабился и стал походить на Матвея, который привык во всем полагаться на «Аргоса». Но и тот не поможет, если неожиданно тюкнут по голове.

Ладно, надо уходить. Добраться до отделения полиции, заявить об ограблении и попросить, чтобы затребовали образ карточки «Пинегина» (хоть об этом позаботился). И уезжать, ничего он в Петербурге не узнает.

Попытался встать на ноги, но не получалось, только испачкал ладони о брусчатку.

— Молодой человек, вам помочь? — раздался сверху скрипучий голос.

Поднял глаза: рядом та самая старушка — согбенная, в одном замызганном платье. Выходит, не показалось.

— Спасибо, я сам, — пробормотал он. Но ноги никак не слушались.

Вдруг, непонятно как, он оказался стоящим. Колени подгибались, однако удерживали вес непослушного тела. Старушка приблизила лицо — и совсем она не старуха, женщина средних лет с каким-то лисьим лицом. Блеклые голубые глаза. Рогна!