Однако сам по себе этот жест не должен был нагнать на нее такой ужас.

Правда, он застал ее врасплох, так как у нее и в мыслях не было, что эта набожная и восхитительная вдова могла поклоняться культу Сафо.

В то же время, если у нее и возникало подозрение, то это было связано с воздействием чар Жоффрея на существо, которое, казалось, было наделено всеми атрибутами женской привлекательности: красотой, молодостью, умом, грацией, наивностью, и которое, в свою очередь, могло воспользоваться этим грозным оружием для того, чтобы покорить этого замечательного мужчину, этого оказавшегося на краю света знатного дворянина, безразличными к которому могли оставаться лишь немногие женщины.

Анжелика боялась за Жоффрея, и теперь она могла признаться себе в этом. И вот именно ей Амбруазина адресовала свои «признания»…

Основания для беспокойства были, но, однако, не такие, чтобы цепенеть от ужаса.

Анжелике уже приходилось, особенно в период ее жизни при дворе, находить выход из более сложных положений, нежели любовные притязания со стороны женщины. Королевский двор был царством всевозможных наслаждений, которыми постоянно опьяняла себя толпа придворных, обезумевшая от желания удовлетворить свою жажду земных утех.

Каждый пил из той чаши, которая казалась ему наиболее сладкой или обещавшей новые ощущения, и сладострастное влечение заставляло забывать о десятой заповеди. Мысль о грехе лишь добавляла остроты ощущениям и усиливала страх перед муками ада, которых они, естественно, хотели избежать. По счастью, для этого рядом были духовники…

В этом полурайском-полуадовом спектакле, сценой которого был Версаль, красота Анжелики не раз ставила ее в такое положение, когда ей приходилось жестоко разочаровывать тех, кто искал ее благосклонности. Но это входило в правила игры.

Жизненный опыт и интуиция, уважительное отношение к другим, делавшие ее снисходительной к проявлениям человеческих страстей, если они не сопровождались жестокостью, научили Анжелику умению защищать свою свободу и чувства, не наживая при этом врагов. За исключением короля, естественно! Но это был другой случай.

Так в чем же тогда была причина панического страха, который в какой-то момент полностью парализовал ее, словно застывшего под немигающим взглядом змеи глупого кролика.

Змея! Снова этот образ! «Это потому, что она сумасшедшая, несомненно… настоящее безумие вызывает страх…. Нет, я знаю, что такое страх, и мне приходилось иметь дело с помешанными… Но то, что произошло здесь только что, это другое! Это был сплошной ужас… Какая-то сказка! Зло во плоти!.. Кто же она?» Анжелика резко встала. В Порт-Руаяле должен быть кто-нибудь, кто смог бы с ней откровенно поговорить о герцогине де Модрибур, ненавидящий Амбруазину и не скрывающий этого. И знание причины такого отношения могло бы, возможно, помочь Анжелике составить более точное представление об этом странном создании.

Она вышла из дома. Далекая гроза продолжала грохотать где-то у затянутого тяжелыми облаками горизонта, а над деревней уже нависла мягкая тишина. Казалось, что весь Порт-Руаяль с чистой совестью погрузился в крепкий сон.

Анжелика спустилась до первых домов, стоявших у самого берега.

Приближаясь к дому, в котором разместился Кантор, она заметила свет лампы в приоткрытом слуховом окне и остановилась. Один ли он? С этими молодыми людьми никогда не знаешь!.. Но, заглянув внутрь, она улыбнулась. Кантор спал, а рука его была протянута к большой корзине с вишнями, которую он поставил на скамеечку у своей кровати. Несмотря на развитую мускулатуру его красивого юного тела, небрежно прикрытого одеялом, для нее он по-прежнему был маленьким толстощеким Кантором, который засыпал в своей постельке, подобно маленькому ангелочку. Его загорелое лицо в обрамлении перепутанных вьющихся светло-золотистых волос, пухлый, немного надутый рот, длинные шелковистые ресницы хранили детскую чистоту.

Она неслышно проникла в дом и села у его изголовья.

– Кантор! – позвала она. Юноша вздрогнул и открыл глаза.

– Не бойся. Я пришла только спросить твое мнение. Что ты думаешь о герцогине де Модрибур?

Она решила застать его врасплох, чтобы у него не было времени замкнуться в своей скорлупе, как он это обычно делал.

Он сел, полуопершись на локоть, и с подозрительным видом посмотрел на Анжелику.

Она взяла корзину с вишнями и поставила ее между собой и Кантором. Ягоды были красивые и вкусные, огромные, блестящие и действительно ярко-вишневого цвета.

– Скажи мне твое мнение, – настаивала она. – Мне необходимо знать, что тебе известно о ней.

Кантор съел две вишни и выплюнул косточки.

– Это потаскуха, – сказал он торжественно, – самая отвратительная потаскуха, которую мне только приходилось видеть в моей жизни.

Анжелика не осмелилась заметить, что вся его жизнь – это всего лишь пятнадцать лет и что в этой специфической области она была еще короче.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она спокойно и взяла целую горсть вишен, любуясь их блестящей рубиновой кожицей.

– А то, что она развращает всех мужчин и даже моего отца… Она пыталась и меня…

– Ты сошел с ума, – сказала, подскочив, Анжелика. – Ты хочешь сказать, что она предлагала тебе?..

– Ну да! – ответил Кантор с возмущенным и наивным удовлетворением, – а почему бы и нет!

– Шестнадцатилетний юноша… и женщина в таком возрасте… и вообще… это невозможно; что ты говоришь?!

Кто сошел с ума?.. Казалось, все и каждый. Несмотря на то, что в этот вечер Анжелика была готова услышать все, что угодно, такого она не ожидала. Ее представление об Амбруазине де Модрибур как о женщине набожной, целомудренной и даже фригидной, далекой от любви и мужчин, немного наивной, в чем-то чопорной, часами молящейся на коленях в окружении своих воспитанниц, рухнуло как карточный домик.

– Королевские невесты относятся к ней с уважением. Если она действительно такая… им это было бы известно…

– Я не знаю, в каких они с ней отношениях, – сказал Кантор, – но знаю, что она перевернула с ног на голову весь Голдсборо… Нет ни одного мужчины, которого она не попыталась бы соблазнить, и кто знает, сколько из них не устояли…

– Но это же безумие! Если такое действительно происходило в Голдсборо, я должна была бы заметить это…

– Не обязательно!.. – ответил Кантор и добавил с удивительной проницательностью, – когда все вокруг лгут, становится страшно и стыдно… и тогда лучше помолчать. Трудно разобраться, где правда. Ей удалось некоторым образом обмануть и вас. И все же она вас ненавидит до такой степени, что даже трудно себе это представить… «Мать хочет видеть тебя умненьким-разумненьким, – говорила она мне, когда я отметал ее авансы. – И ты хочешь слушаться ее, как маленький мальчик, – какой же ты глупый! Ей не следует удерживать тебя у своей юбки. Она думает, что все ее любят и поэтому добровольно ей подчиняются, а вообще-то ее просто обмануть, смягчив ее сердце».

– Если она сказала такое… – воскликнула Анжелика, – если она это тебе говорила, сын мой, значит она и впрямь Дьяволица…

– Да, она такая и есть!

Кантор откинул одеяло и оделся.

– Пойдемте со мной, – сказал он, – думаю, что этой ночью я смогу представить вам некоторые интересные доказательства этого…

Кантор и Анжелика неслышными шагами прошли часть деревни. Передвигаться без малейшего шума они научились у индейцев.

Была глубокая ночь, и в окнах практически всех домов не было видно света. Кантор прекрасно ориентировался в темноте. Они добрались до маленькой площади у подножия холма, где дома уже не стояли так близко друг от друга.

Кантор указал рукой на один из них, довольно просторный на вид, с небольшим деревянным крыльцом. Дом находился почти в самом начале подъема, который вел к поросшей деревьями вершине скалистого мыса.

– Она живет в этом доме, и я готов поспорить, что в этот ночной час она находится в приятной компании.

Он показал Анжелике на большой камень, за которым она могла спрятаться, не теряя из виду подступы к дому.