Кантор часто раздражал и даже обескураживал Анжелику своей сверхтребовательностью к поведению окружающих.

Наступившая ночь тяжело давила на нее. Она казалась беспросветно темной и угрожающей, а каждый дом – враждебным, потому что в нем мог скрываться неприятель, следивший за каждым ее шагом. Где же он прятался, где расставлял свои сети?

Анжелика побежала, торопясь укрыться и даже забаррикадироваться в своем маленьком убежище, вопреки здравому смыслу.

Чтобы добраться до своего домика, ей надо было обойти с задней стороны главную постройку усадьбы и пройти по довольно длинному крытому проходу к своей двери. Внезапно ей показалось, что кто-то подстерегает ее в темноте за дверью.

Только она об этом подумала и… – о ужас! – две сильные руки, словно змеи, обхватили ее сзади, лишив малейшей возможности пошевелиться. В этой тьме было невозможно что-либо разглядеть. Захваченная врасплох, Анжелика даже не вскрикнула. В ощущении, которое вызвало в ней объятие этих рук было что-то необычное.

Это не могли быть руки мужчины!

Руки были мягкие, теплые и женственные, равно как и голой, что-то шептавший ей в ухо на непонятном языке и вызывавший в ней страх и отвращение; ей казалось, будто она стремительно падала в какую-то бездну, из которой вызволить ее не сможет никакая человеческая сила. Ощущение страха и отвращения было настолько сильным, что она, возможно, и лишилась бы чувств, если бы не внезапная вспышка молнии, озарившая лицо Амбруазины де Модрибур, которая с удивлением взирала на нее.

– Так это вы! – с трудом произнесла Анжелика, чувствуя, как застывшая было в ее венах кровь понемногу начинает циркулировать. – Зачем вы меня так глупо испугали?

– Испугала?! О чем вы говорите, моя дорогая! Я ждала вас, чтобы попрощаться, вот и все. А вы шли так быстро, о чем-то думая, что я была вынуждена остановить вас.

– Ну ладно! Извините меня, – холодно сказала Анжелика, – но только это какое-то ребячество. Вы меня так напугали, что я все еще дрожу.

Анжелика попыталась сделать несколько шагов, но будто налитые свинцом ноги не держали ее. Прислонившись к стене, она глубоко дышала, стараясь успокоить лихорадочно бившееся сердце. Она жадно дышала, но воздух, тяжелый и пропитанный усиленными близкой грозой запахами, не приносил ей облегчения. Овладевшие ею слабость и тревога мешали трезво оценить ситуацию. Чувство страха еще более обострилось, когда она увидела обращенное к ней лицо Амбруазины.

Тесное пространство, где находились две женщины, тускло освещалось розоватыми пляшущими отблесками слабо горевшего очага, пробивавшимся через разрывы в облаках светом звезд и их отражением в морской воде. Но даже в промежутках темноты между ослепительными вспышками молний, пронзавших ночной горизонт, вслед за которыми слышались приглушенные раскаты грома, Анжелика могла видеть Амбруазину в фосфоресцирующем свечении ночи. Тогда ей казалось, что лицо герцогини становилось белее и излучало какой-то необычный свет, что блеск ее странных зрачков, в которых светился золотой огонек, усиливался, приобретая неодолимое колдовское могущество.

– Вы сердитесь на меня, – сказала Амбруазина изменившимся голосом, – я чувствую, что вы отдаляетесь от меня… Это ужасно!.. Почему же, почему! Чем я обидела вас, моя прекрасная? Я совсем этого не хотела!.. Насколько мне безразличны похвалы, которые не волнуют меня, настолько ценна для меня ваша улыбка. Она мне дороже всего на свете… Моя прекрасная!.. С каким нетерпением я ждала вас!.. Как я надеялась… И вот наконец вы здесь, передо мной, такая красивая! Не судите меня строго… я люблю вас…

Обвив руками шею Анжелики, она обнажила в улыбке свои маленькие белые зубы, которые сверкали словно жемчужинки.

Слова Амбруазины доносились до нее как бы издалека, принесенные каким-то зловещим ветром. И вдруг Анжелика почувствовала, как она покрывается «гусиной кожей»: ей показалось, что вокруг Амбруазины пляшут языки пламени, и из них на светящемся небе складываются слова… те самые слова, которые преследовали ее с первого дня пребывания на земле Америки; она читала эти слова, начертанные рукой иезуита в письме отцу д'Оржевалю, слова безумные, ничего не значащие, но с ритуальным смыслом, невероятные, странные. Внезапно возникнув в ее голове, они с пугающей настойчивостью уже не покидали ее: Дьяволица! Дьявольский Дух!

– Вы не слушаете меня, – сказала вдруг Амбруазина, – у вас отсутствующий взгляд. Что я сказала такого ужасного?

– Что вы сказали?

– Я сказала, что люблю вас. Вы напоминаете мне настоятельницу монастыря… Она была очень красивая и строгая, но за внешне бесстрастным выражением ее лица скрывался горевший в душе костер.

Она мягко, как-то по-хмельному, рассмеялась.

– Я любила, когда она брала меня на руки, – тихо сказала она.

Выражение лица Амбруазины снова изменилось, и вновь какое-то странное свечение, которое, может быть, было заметно только для Анжелики, начало проистекать от ее силуэта и, в особенности, от лица, глаз и улыбающихся губ.

– Но вы еще красивее, – сказала она, с нежностью в голосе.

Произнося эти слова, она настолько внешне преобразилась, что Анжелика сказала себе, что еще не встречала столь прекрасного создания. В облике Амбруазины было нечто неземное. «Ангельская красота», – подумала она про себя.

Сердце Анжелики замерло, но на сей раз от ощущения, будто она отрывается от земли и летит на встречу с иным, невидимым для остальных людей миром. Огромным усилием воли, которое сравнимо только с тем, которое необходимо тонущему в морской пучине для того, чтобы выплыть на поверхность, она не поддалась этому наваждению. Страх отступил перед обостренным чувством любопытства.

– Что с вами, Амбруазина? Сегодня вечером вы сама не своя. Вы выглядите, как одержимая.

Молодая женщина пронзительно рассмеялась.

– Одержимая! Как это звучит!

На ее губах появилась снисходительная улыбка.

– Как вы впечатлительны, мой друг, и как сильно бьется ваше сердечко!

– сказала она, приложив руку к груди Анжелики.

В голосе Амбруазины слышались нотки пылкой нежности.

– Одержимая – нет. Может, очарованная?.. Конечно, очарованная вами! Разве вы сразу этого не поняли? Как только я увидела вас у моря в Голдсборо, я была вами очарована, и жизнь моя обрела другой смысл. Я обожаю ваш громкий смех, вашу горячность, вашу любовь к жизни, вашу мягкость по отношению к другим… Но больше всего меня потрясает ваша красота…

И она склонила голову к плечу Анжелики.

– …Я так давно мечтала об этом, – прошептала Амбруазина. – Когда вы говорили о своей дочери Онорине, я ревновала вас к ней. Мне хотелось оказаться на ее месте и познать тепло вашего тела. Мне холодно, – сказала она, вздрогнув. – Мир полон ужасных вещей, и только вы можете дать мне прибежище и наслаждение.

– Вы теряете рассудок, – сказала Анжелика. Она была растеряна, и ей никак не удавалось освободиться от объятий Амбруазины. Анжелике казалось, что она погружается в полусонное состояние. Она чувствовала, как ногти Амбруазины слегка царапают ткань ее блузки, и этот звук был ей неприятен.

Ей пришлось приложить немалую силу, чтобы вырваться из цепких рук Амбруазины и заставить ее чуть отступить.

– Вы слишком много выпили сегодня вечером. Это вино из дикого винограда было крепкое.

– Ах! Не старайтесь снова казаться образцом добродетели. Я понимаю – это часть образа обольстительницы, который вы так прекрасно умеете создавать, очаровывая всех мужчин. Они любят добродетель, если она уступает под напором их страстей. Но между вами и мной нет нужды в этих хитростях, не так ли? Мы обе красивы и любим наслаждения. Так дайте же мне немного вашего тепла! Забудьте, что я сказала вам вчера вечером…

– Нет, я не могу.

– Почему? Почему нет, моя горячо любимая? Она смеялась своим мягким и низким голосом, в котором было что-то плотское, околдовывающее.

Ослепительная вспышка молнии, осветившая темный угол, где происходил диалог двух женщин, позволила Анжелике увидеть лицо Амбруазины, преображенное неописуемой страстью, которая придавала ей сверхъестественную красоту. Да, Анжелика и впрямь не встречала более красивой женщины!