Анжелика нашла кувшинчик сбоку у очага, там, где он и был оставлен. Но маленький Лорье, когда вернулся с моря, загородил его своей корзинкой с раковинами. Поэтому забывчивость Северины была вполне объяснима.

– Настой еще теплый. Выпейте хотя бы чашку, – Анжелика подошла к своей подруге.

Она стала наклонять сосуд, но от волнения и усталости ее руки немного дрожали, и несколько капель упали на алую подушку. Анжелика смутилась:

– Лучше я вам приготовлю свежий отвар. Этот стал слишком темным, травы быстро теряют лечебные свойства.

Она подошла к окну и выплеснула содержимое кувшина в сад. Придержав широко распахнутое окно, она с наслаждением вдохнула ночной воздух. Дом Бернов стоял на опушке леса, и вокруг него витали тончайшие ароматы.

Анжелика вымыла кувшин, и пока он сушился, перевернутый вверх дном на деревянной решетке, она приготовила новый отвар в другом сосуде. Абигель послушно выпила. Анжелика сняла испачканную наволочку красного шелка и заменила ее на чистую, затем придвинула люльку к постели Абигель и пошла взглянуть на своего бедного котенка. Он забился в угол и молча боролся с болью и смертью. Как могла, Анжелика смазала его раны бальзамом и попыталась напоить, но он отказался от воды. Однако, когда она заговорила, котенок тихо и нежно мурлыкнул в ответ, а значит, он успокоился и почувствовал себя в безопасности.

Анжелика стала готовиться ко сну. Она решила оставить окно открытым, потому что было очень тепло, задула свечу, оставив гореть в углу лишь цветную масляную лампадку, сняла корсаж, верхнюю юбку и легла рядом с Абигель.

С кровати женщины могли любоваться мерцающими звездами на подернутом дымкой небе. Легкий ветерок колыхал листья деревьев, издалека, со стороны залива, доносились призывные крики тюленей.

– Абигель, – внезапно сказала Анжелика, – вы не хотели, чтобы состоялась женитьба матросов Колена на королевских невестах, не так ли?

Абигель слегка вздрогнула.

– Конечно, это могло привести к сложностям, но, в общем-то… это меня не касается, – неуверенно сказала она.

– Но ваш муж, Маниго, остальные, – они были против?

– Да, – честно призналась Абигель. Анжелика немного помолчала.

– Почему вы ходили беседовать с госпожой де Модрибур, а не со мной?

Молодая женщина снова вздрогнула.

– Герцогиня хотела знать мое мнение, – запинаясь, сказала она.

Анжелике показалось, что Абигель краснеет в темноте. Почему Абигель хочет скрыть, что протестанты направили ее выяснить намерения «благодетельницы»? Наверное, потому, что она не одобряла единоверцев и своего мужа и, любя Анжелику, старалась смягчить глухое сопротивление, которое гугеноты, видимо, никогда не перестанут проявлять по отношению к Жоффрею де Пейраку. Она знала, что Анжелику это очень печалит.

Анжелике и в самом деле тяжело было видеть, сколь тщетны надежды на то, что люди позабудут старые распри и начнут строить новую жизнь. На днях в доме Бернов у нее появилось ощущение, что такое чудо возможно на земле Америки. Но она знала, что переоценивает стремление людей к согласию. В какой-то момент у нее даже мелькнула мысль о том, что, возможно, именно среди гугенотов следует искать вдохновителя заговора с целью поссорить ее с мужем, подорвать их дух и разрушить особую атмосферу Голдсборо. На их ревнивый взгляд Пейрак привечает слишком много нежелательных людей. Анжелика подозревала, что один из таких завистников и настроил вспыльчивого Пэтриджа против иезуита, появление которого в Голдсборо было столь же невыносимо для гугенотов, сколь появление самого Сатаны. Но ловушка на острове Старого корабля… и котенок… Нет. В подобных поступках было нечто порочное, нечеловеческое… Конечно, про гугенотов говорили, что они беспощадны к себе и другим, но это касалось скорее их суждений… Конечно, бунт гугенотов на судне «Голдсборо» во время их совместного путешествия показал, что они, не колеблясь, переходят от слов к делу, и их представления о справедливости и благодарности довольно своеобразны…

Но они были прямодушны, по-детски бесхитростны и честны, и тем близки Анжелике, которая не могла помешать себе… их любить. Именно любить! И как тяжело ей было думать, что, возможно, они что-то замышляют против нее и особенно против Жоффрея, желая сломить его волю… Жизнь вдруг представилась ей непосильным бременем…

Анжелика почувствовала, как Абигель взяла ее за руку.

– Дорогая, не печальтесь, все образуется, – прошептала молодая мать.

– Я с вами, и вы мне очень дороги. Сколько раз зимой мы с Габриэлем говорили о вас, о господине де Пейраке, о ваших сыновьях и об Онорине, которую мы так любим. Сколько раз, просыпаясь в ночи, мы слушали, как завывает вьюга, и думали о вас, одиноких и затерянных в дремучем лесу с детьми и горсткой единомышленников… Именно в такие минуты мы поняли, как много вы для нас значите… Когда мое сердце сжималось от тревоги за вас, Габриэль говорил: «Не бойся, такие люди не могут погибнуть! На их челе – знак судьбы, они все преодолеют!» И он оказался прав. Вы здесь, и ваш пример учит нас всех преодолевать тернии на своем пути. Мой муж много говорил о вас. Например, как при встрече в Пуату он ударил вас палкой… Он до сих пор испытывает угрызения совести… Это были вы… Впрочем, самая первая ваша встреча произошла раньше… Он мне рассказал и о прошлом.

– Значит, вам все известно о молодом протестанте, который взял на себя заботу о несчастной женщине и помог ей спасти ребенка?

– Да… и он часто повторял… Это судьба. Такие узы…

Нужно смириться и понять: они даются нам, чтобы мы осознали свое единство на земле, невзирая на различия в положении и религии.

Абигель улыбнулась.

– Вы знаете Габриэля Берна. Под воздействием гнева он порой забывает о своих благих намерениях… Но он отходчив. Я уверена, что он питает к господину де Пейраку истинное уважение, более того – он им восхищается… О глубине» наших чувств свидетельствует наше беспокойство за вашу судьбу. Мы так встревожились, когда осенью зверобой Мопертюи вернулся с лошадьми и рассказал о том, как вы сражались с ирокезами, пожертвовали фортом Катарунк и частью продовольствия, чтобы избежать их мести, и были вынуждены уйти еще глубже в леса. Многие говорили: «Мы их больше никогда не увидим»… Мы тогда волновались за вас больше, чем за себя самих…

– А у вас наверняка зима была суровой.

– Суровой… верно! Шел снег. Берег был белым, а море черным и бурным, но не замерзало. Нам удалось сохранить связь с соседями. Несмотря на штормы, мы успешно торговали с французами из Порт-Руаяля и англичанами из Салема и Портленда. И все же человек чувствует себя одиноким и слабым, когда у берегов Америки дует северный ветер. Но теперь лето, и мы пожинаем плоды наших усилий и трудов… и наслаждаемся свободой, которую вы нам столь великодушно даровали.

Каждое слово Абигель было бальзамом для сердца Анжелики. Она не сомневалась в искренности подруги и отгоняла свои горькие мысли, чтобы не отравлять сладость этих мгновений и почерпнуть в беседе с Абигель столь необходимые ей силы. Анжелика рассказывала о Жоффрее, вспоминала, как он повел себя при набеге ирокезов, а затем в форте Вапассу, помогая всем, кто был рядом.

– Как можно не любить такого мужчину! Вскоре подруги заснули безмятежным детским сном. В середине ночи заплакала маленькая Элизабет. Анжелика встала и подала ее матери. Пока малышка сосала грудь, Анжелика, сдерживая опасения, пошла посмотреть, жив ли котенок. Она его не обнаружила. Он переменил место и забрался на кресло с мягкой подушкой, посчитав, видимо, что тяжелобольной имеет право на нечто большее, нежели жалкий квадратик пола.

Котенок жадно вылакал молоко, которое Анжелика ему принесла.

– Мне кажется, он выживет, – радостно сообщила она Абигель.

– Какое счастье! Как приятно снова видеть вашу улыбку.

Перед тем как лечь, Анжелика взяла на руки малышку Элизабет и стала ее баюкать, расхаживая по комнате и вполголоса напевая.

Она остановилась перед открытым окном. Луна, низко стоящая над горизонтом, излучала молочно-белый волшебный свет и походила на жемчужную камею на пепельно-сером небе. От этой картины веяло неизъяснимым покоем.