Безумная страсть к этой другой женщине, столь отличной от прежней, столь волнующей, несмотря на свой жалкий вид, – кровь и струи ледяной воды стекали с нее, пока она объясняла мне, что надо спасать ее друзей, – к женщине, уже непохожей и еще похожей на вас, – охватывала меня. Любовь с первого взгляда, где все смешалось: восхищение, пристрастие, неизъяснимые чары, жалость, нежность, желание защитить, страх потерять, упустить такое сокровище, неуверенность в себе…

– Должна ли я вам верить? Не вы ли цинично заявили мне: «Каким образом пленница, за которую я уплатил целое состояние, превратилась в женщину, за которую я сегодня не дам и ста пиастров!..»

– Я пытался спрятать за иронией непривычные для меня чувства. Да! Человек глуп. Истина? Вот она: в тот вечер вы испепелили меня. Однако я в какой-то мере утратил привычку к чувству, умение выражать его. Мне необходимо было разобраться в себе самом, но вся ситуация, то, чего вы с таким пылом потребовали от меня, не оставляли мне, согласитесь, времени.

Размышляя об этом, я ясно понял: вы остались во мне воспоминанием мучительным, спору нет, но теряющим постепенно свою четкость, ибо в той жизни авантюриста, носимого по всем океанам, что выпала мне на долю, я не видел рядом с собой, даже мысленно, очаровательную молоденькую графиню, бывшую когда-то моей женой.

Вы были также той, воспоминание о ком я пытался изгнать из своей памяти, когда узнал о вашем втором браке с маркизом дю Плесси-Белльер, той, кого я почему-то обвинял в отказе от моих сыновей, в необдуманных поступках во время ваших шальных странствий по Средиземноморью.

И хотя я искал вас, не в силах порвать связь, которая соединяла нас обоих, ваш образ потускнел в моем сердце. И вот я вас нашел. То была другая женщина – и то были вы. Вы застали врасплох мое окаменевшее сердце, пробудили его ото сна. Оно ожило, обретая вместе с новой любовью наслаждение муками и надеждами. Нелегко было вновь завоевать вас в том противостоянии, что судьба определила вам и мне на борту «Голдсборо». В Вапассу я, ревнивец, смог наконец удерживать вас при себе, но иногда, даже этой зимой, страх, как бы испытание не оказалось превыше ваших сил, как бы мне, по неведению, не оскорбить вас, оставлял во мне сомнения на ваш счет. Ибо в вашем молчании и самоотречении таилась сила, которая повергала меня в ужас. Я не знал, как разбить приобретенную вами привычку молча сносить все испытания и муки, понимая, что об этот риф может разбиться наше согласие, что пока вы столь непреклонно запрещаете себе искать защиты у меня, какая-то часть вас останется по-прежнему привязанной к жизни, прожитой вдали от графа де Пейрака, к жизни, еще держащей вас в своей власти. От таких мыслей меня подчас бросало в дрожь… И я не видел других лекарств, нежели терпение и всесилие времени…

Так, мне кажется, мы жили, когда отправились, несколько недель тому назад, в Хоуснок на Кеннебеке… И вдруг вы исчезли…

Он помолчал, чуть заметно поморщился, взглянул на нее с язвительной улыбкой, но улыбка эта не могла скрыть горячую страсть, сверкающую в его темных глазах.

– Конечно, положение не из приятных – оказаться вдруг рогатым при всем честном народе, но не от этого я так жестоко страдал… Хотя, конечно, и следовало что-то предпринять, чтобы это происшествие не сбило с толку наших людей… Но тут вы мне помогли… Да, в этой ситуации, при этой буре, вы меня не разочаровали… Вы были именно такой, какой должны быть, и даже несмотря на мою ярость, вы преисполнили меня восторгом и страстью… О, какое страшное чувство! Ибо я страдал как ревнующий мужчина. Ревнующий – то ли это слово? Скорее, как влюбленный мужчина, который, еще не доведя до конца свою победу, вдруг обнаруживает, что она ускользает от него прежде, чем ему удалось дойти до недостижимой точки на карте Любви: уверенности. Взаимной уверенности. Пока человек испытывает страх, в любой момент могут вновь вспыхнуть боль, и сомнение, и боязнь, что все закончится, прежде… прежде чем произойдет обретение друг друга для неописуемой встречи, дарующей радость, силу, постоянство.

Сидя по ту сторону грубого деревянного стола, Анжелика не сводила с де Пейрака пылающих глаз. Мир вокруг перестал существовать для нее. Только он оставался на земле – и их жизнь. Он говорил, а перед ней вставали образы, воспоминания, даже о тех временах, когда они были в разлуке.

Граф превратно истолковал ее молчание.

– Вы все еще сердитесь на меня! – произнес он. – За все происшедшее в последние дни… Я сделал вам больно!.. Ну, скажите же мне, что вас оскорбило особенно мучительно в моем безобразном поведении. Пожалуйтесь чуточку, дорогая моя, чтобы я узнал вас получше…

– Жаловаться, – прошептала она, – на вас?.. Ведь вам я обязана всем на свете! Нет, это невозможно… Правда, есть вещи, которые я, скажем так, не поняла, потому что я тоже недостаточно знаю вас…

– Например?

Но она уже все позабыла. Ее упреки вдруг растаяли под солнцем любви столь нежной и столь глубокой.

– Так вот!.. Вы назначили Колена губернатором. – Вы бы предпочли, чтобы я его повесил? – Нет, но…

Он улыбнулся ей снисходительно.

– Да, я понимаю!.. Этот союз двух мужчин, в то время как они должны были бы стать врагами из-за прекрасной Елены Троянской,[88] достаточно гнусен!.. Вам он причинил страдания?

– Немножко… Это чисто по-женски, не правда ли?

– Согласен с вами… Но вы прелесть, – отвечал де Пейрак. – Что еще?

– Вы вынудили меня идти с ним под руку, когда мы направлялись в пиршественную залу…

– Признаю, это было совершенно омерзительно. Простите меня, сердце мое. Бывают моменты, когда, отчаянно за что-то сражаясь, наносишь неловкие удары. Я переусердствовал, наверно, в своем желании изгнать прошлое с глаз долой, позабыть…

– И вы флиртовали с этой Инее! – С какой Инее? – удивился он.

– Ну, с любовницей-испанкой Ванерека… на пиру…

– А, вспомнил!.. Долг хозяина! Должен же я был как-то утешить очаровательную молодую особу за то внимание, что вам уделял наш выходец из Дюнкерка. Страдая от яда ревности, испытываешь какую-то жалость к тем, кто переживает те же муки…

Анжелика опустила голову. Вместе с памятью к ней возвращалась боль.

– Есть кое-что и поважней, – прошептала она.

– Но что же?

– Эта западня на острове Старого корабля! Завлечь туда нас. Колена и меня, – это совсем не в вашем духе! Лицо графа де Пейрака помрачнело.

– Действительно, это совсем не в моем духе.

Он вытащил из камзола смятый клочок бумаги и протянул ей.

Анжелика разобрала нацарапанные грубым почерком слова:

«Ваша супруга находится на острове Старого корабля с Золотой Бородой. Причаливайте с северной стороны, чтобы они не заметили вашего появления. Вы сможете тогда застать их в объятиях друг друга».

Дрожь прошла по телу Анжелики. Безотчетный ужас, не паз овладевавший ею в последние дни, вновь охватил ее, сковал холодом все тело.

– Но кто… кто мог написать такое?.. – прошептала она. – Откуда у вас эта записка?

– Я получил ее от матроса из экипажа Ванерека, но он служил лишь посредником. Вместе с ним я попытался найти субъекта, который велел ему вручить мне это письмо, но тщетно. Так «они» действуют. «Они» используют момент, чтобы раствориться среди нас, когда экипажи высаживаются на берег и в порту возникает сутолока; «они» делают свое дело, а затем исчезают, как призраки.

– Кто это – «они»? Пейрак был явно озабочен.

– В Заливе есть чужие, – произнес наконец граф, – они шныряют повсюду и – я имел возможность убедиться в этом – проявляют чрезмерный интерес к нам.

– Французы, англичане?

– Сие мне неведомо. Скорее французы, но на их кораблях нет никаких флагов; цель их – посеять беспорядок среди нас.

– Не из их ли числа тот бледный человек, который сообщил мне, что вы требуете меня на остров?

– По-видимому. А также человек, который по дороге в Хоуснок передал мне ложное известие, что вы спасены и плывете на «Ларошельце» к Голдсборо…