Не сказав ни слова. Колен ушел, вернулся с охапкой сушняка, разжег костер между трех крупных камней и снова исчез. Через некоторое время он пришел, держа в руках большого, только что вытащенного из воды омара, который возмущенно шевелил своими огромными клешнями.

— Вот нам и товарищ, который поможет скоротать время, — заявил он.

Он положил омара на горячие угли, ловкими движениями перевернул его несколько раз, пока тот из голубоватого не стал ярко-красным. Затем вскрыл обжигающе горячий панцирь и протянул Анжелике самую аппетитную часть. Белое и твердое, с резким и тонким вкусом мясо омара подкрепило ее силы. Ее взгляд на сложившуюся ситуацию стал менее трагичным.

Колен смотрел, как она ест, околдованный неповторимой грацией ее движений, всегда узнаваемых и восхищавших его. Как же, наивный человек, он сразу не понял тогда, лишь увидев, как она ест, что это знатная дама!.. Уверенность, с какой она без малейшей неловкости держала в пальцах мясо омара, непринужденность, с какой она откусывала без малейшей вульгарности кусочек за кусочком, разве все это не свидетельствовало о воспитании, которое можно получить лишь за столом королей.

Анжелика ела с таким аппетитом и в то же время была так озабочена, что, казалось, и не замечала взглядов Колена.

Часто в Вапассу она мечтала о том дне, когда, вернувшись в Голдсборо, она в компании друзей, вместе с детьми зажарит омара или лангуста у подножья скал. Она и вообразить не могла, что нечто подобное произойдет в кошмарных сумерках этого вечера. Вапассу был далеко. Далеким стал и отец Верной, Джек Мэуин с его непроницаемым взглядом, в котором она различала блеск живых искорок симпатии к ней. А ведь это было вчера!.. Только вчера иезуит вещал своим вкрадчивым голосом: «Когда дьявольские замыслы пущены в ход, все идет очень быстро… Время останавливается… Все происходит вне времени…»

Всего три ночи назад она развлекалась и танцевала в Монегане, совесть ее была чиста, и ей не в чем было себя упрекнуть. А сегодня она рискует навсегда потерять любовь Жоффрея, а может быть, и жизнь.

— Я боюсь, — сказала она вполголоса. — Здесь полно нечистой силы. Я чувствую, как злые духи бродят вокруг нас, хотят нашей погибели.

Оперевшись на локоть, нормандец полулежал по другую сторону костра, не сводя с лее глаз. В зыбком свете костра она казалась такой несчастной и бледной, что он не находил слов.

Она поднялась и пошла к воде сполоснуть руки. Каким трудным был этот день, на исходе которого она появилась здесь, измученная, оглушенная, испытывая боль во всех суставах.

Ласковые и протяжные прикосновения волн вызывали у нее головокружение. Она вернулась, одергивая смятую юбку.

— Моя одежда пахнет кровью, порохом, потом несчастных и смертью… Я не в силах это вынести! Они умирали у меня на руках.

Она снова присела у костра, сама того не желая, поближе к нему.

— Расскажите мне, — сказал Колен, — что же произошло в Голдсборо и в бухте? Держу пари, что-то скверное. Это на мой корабль «они» напали?

— Да! И захватили его. Корабль сейчас в порту, полузатопленный. Половина ваших людей перебита, остальные либо ранены, либо взяты в плен… Вам конец, Золотая Борода! Вы не будете больше досаждать добрым людям… А где же были вы в это время?

Она и сама не ожидала, что вложит в эти слова столько злости и жестокости, столько желания в свою очередь посильнее уколоть собеседника.

Сидя у костра, обхватив руками колени, она напряженно вглядывалась в сторону Голдсборо, обуреваемая желанием оказаться там немедленно.

Туман был не настолько густ, чтобы через него не могли пробиться похожие на большие рыжие звезды сторожевые огни, зажженные на крайних точках мысов и на вершинах наиболее опасных рифов. В специальных защищенных от ветра жаровнях всю ночь горели куски смолы, предупреждая суда об опасности.

Временами, когда шум прибоя слабел, Анжелике казалось, что она слышит характерный шум порта, а порой видит мерцание огней и свет корабельных фонарей, более яркий и резкий, нежели свет маяков.

Что там происходит? Заметили ли ее исчезновение? Ищут ли ее? «Ну и ладно,

— говорила она себе, — все равно я погибла.., погибла!»

Колен сидел молча, будто подавленный ударами судьбы и жестоким рассказом Анжелики о страшных для него новостях.

За их спиной поднималась огромная бесформенная луна, окруженная золотистым ореолом тумана. Ее свет серебрил лениво бегущие волны и песок пляжа, преодолевая свет умирающего костра. Анжелике показалось вдруг, что она различает человеческие фигуры, которые двигались между скал и выбирались из волн на берег. В ней вспыхнула надежда, смешанная со страхом. Но то была лишь небольшая стайка тюленей, которые, немного порезвившись, ушли в море, испуганные, наверное, присутствием людей на их излюбленном пляже. Их отрывистое жалобное тявканье, постепенно удаляясь, смолкло.

Никто не появится этой ночью на острове Старого Корабля. Анжелика переживет с Коленом одну из тех особых ночей, ночей одиночества в целом мире, которые знакомы лишь беглецам, всеми отверженным, осужденным и преследуемым любовникам, какими они были когда-то в пустыне. Ночей нежности и страха, когда осознание враждебности окружающего их мира сближает разбитые сердца и трепещущие тела.

Колен Патюрель шевельнулся.

— Итак, я все потерял, — сказал он, как бы обращаясь к самому себе. — И это во второй раз… Нет, в третий… А может быть, даже в четвертый. Такова уж жизнь джентльмена удачи и бедного матроса… Выйти в мир… По голубым волнам. Далеко, далеко. Выиграть один раз, другой. И вдруг встречный корабль, внезапный порыв изменившего направление ветра, и жизнь летит кувырком, начинается новый цикл… Двенадцать лет плена в варварской стране… Побег, новый старт, восстановленное богатство… И снова полный крах…, Остается ждать смерти… Или некоей другой жизни?..! Последней песчаной отмели, где больше нет никого и всему конец.

Анжелика слушала этот монолог, и сердце ее сжимали смутные угрызения совести.

— Вас я тоже потерял, — продолжал он, поднимая на нее взгляд своих потрясающе голубых глаз, перед которым она чувствовала себя совершенно беззащитной. — Раньше вы были со мной, ваше присутствие, мечта о вас, лицо женщины были моим богатством. Сегодня все исчезло.

— Колен! Колен! — вскрикнула она, — мой дорогой друг, вы меня истязаете. Выходит, я причинила вам столько горя, а ведь я вас так любила. К чему эти сетования?.. Я их не стою. Вы обожествили какое-то из ваших воспоминаний и только понапрасну терзаете свое сердце. Я лишь обыкновенная женщина, чья дорога пересеклась с вашей, как пересекаются пути многих и многих женщин с путем моряка… И я спрашиваю себя, что же вас привлекло в той несчастной женщине, какой я была, с обгорелой кожей, грязными ногами и иссохшим телом, которая с трудом тащилась по камням, сдерживая своей слабостью ваше движение…

— И не пытайтесь разрушать или объяснять это, — тихо сказал Колен… — Ваши бедные окровавленные ноги, ваши потрескавшиеся губы, ваши слезы, оставлявшие следы соли на щеках, ваш стан, все более худой и хрупкий — все это стало в те дни моим тайным раем… Кроме того, вам не дано знать, какими «чарами» такая женщина, как вы, может околдовать мужчину из простонародья, да еще недостаточно вооруженного для защиты от них. То, что обещают ваши глаза и ваша улыбка, не идет ни в какое сравнение даже с вашими прелестями. Не найдется и одной женщины на тысячу, чтобы… Можно обшарить всю планету, но не найти, никогда не найти такой женщины, как вы. Рядом с вами другие женщины — ничто. По сравнению с вами они — ад!…

Последние слова он произнес с горечью и немало удивился, услышав ее смех.

— Тут уж я вам не поверю, — сказала она.

— Как? — вскрикнул он почти сердито.

— Когда вы говорите, что с другими женщинами вы попадаете в ад, вы все преувеличиваете, чтобы мне польстить, тут я вам не верю! Вы, мужчины, слишком большие распутники, чтобы пропустить удобный случай, даже если у вас в сердце вечная любовь.