Пейрак не спеша продолжал курить и несколько раз кивнул головой, словно подтверждая сказанное. Даже Анжелика ничего не могла прочесть на его лице. Сквозь глянцевую листву склонившихся над ними огромных дубов проникал вечерний свет, рассеянный густой зеленью, придавая лицам зеленоватую бледность и углубляя тени. Золотое небо теперь горело со стороны реки, и гладь залива стала оловянного цвета. От зеркального сияния воды и неба посветлело. Вечера в июне стали короткими, слитыми с ночью, разделяя с ней свою власть. В это время года люди и животные мало часов уделяли сну.

В костры бросали высохшие, черные и круглые, как ядра, грибы. Загораясь, они распространяли острый лесной запах, обладавший благодатным свойством отгонять мошкару. С ним смешивался аромат тлеющего в трубках табака. Бухта была затянута туманной пахучей пеленой, укрывавшей место бивуака на берегу Кеннебека.

Анжелика поглаживала рукой лоб, погружая время от времени пальцы в свои густые золотистые волосы и приоткрывая повлажневшие виски, чтобы освежить их, и инстинктивно пытаясь избавиться от охватившей ее тревоги. Она с глубоким интересом переводила взгляд с одного собеседника на другого. Ее губы были слегка приоткрыты от внимания, с которым она следила за разговором. Но больше всего ее занимало то, что скрывалось за словами. И вдруг отец де Геранд сделал выпад:

— Не могли бы вы, мессир де Пейрак, объяснить мне: если вы не враждебны церкви, то почему все, кто работает у вас в Голдсборо, оказались гугенотами?

— Охотно, отец мой. Случай, на который вы намекаете, состоял в том, что однажды я бросил якорь неподалеку от Ла-Рошели, — как раз тогда, когда горстка гугенотов, приговоренная к заключению в королевские тюрьмы, бежала от драгунов, получивших приказ их схватить. Я взял их на борт, чтобы избавить от участи, показавшейся мне ужасной, когда я увидел мушкетеров, обнаживших сабли. Приняв беглецов на борт и не зная, что делать с ними, я доставил их в Голдсборо, чтобы они возделывали мои земли, дабы оплатить свое путешествие.

— Зачем надо было избавлять их от правосудия французского короля?

— Не знаю, — сказал Пейрак с непринужденным жестом и своей обычной иронической улыбкой. — Может быть, затем, что в Библии написано: «Спаси осужденного и ведомого на смерть».

— Вы цитируете Библию?

— Она представляет собою Священное писание…

— Опасным образом отмеченное следами иудаизма, как мне кажется…

— Действительно, это совершенно очевидно: Библия отмечена следами иудаизма, — сказал Пейрак, рассмеявшись.

К удивлению Анжелики, отец де Геранд также стал смеяться, и на этот раз, невидимому, непринужденно…

— Да, очевидно, — повторил он, охотно признавая нелепость изреченного им афоризма. — Но видите ли, сударь, в наши дни эту священную книгу примешивают к стольким тревожным заблуждениям, что мы должны с подозрением относиться ко всем, кто неосторожно ссылается на нее… Мессир де Пейрак, от кого вы получили грамоту, дающую вам права на земли Голдсборо? От короля Франции?

— Нет, отец мой.

— От кого же тогда? От англичан залива Массачусетс, которые незаконно считают себя хозяевами этих берегов?

Пейрак ловко избежал поставленной ловушки.

— Я заключил союз с абенаками и могиканами.

— Все эти индейцы — подданные французского короля, в большинстве своем крещеные, и они ни в коем случае не должны были принимать на себя такие обязательства, не получив согласия господина де Фронтеыака.

— Ну, что ж, скажите им это…

Его ирония становилась колючей. У графа была особая манера окутываться дымом сигары, чем он выражал свое нетерпение.

— Что касается моих людей из Голдсборо, то они не первые гугеноты, которые ступают на эти берега. Мессир де Монс был послан сюда когда-то королем Генрихом IV.

— Оставим прошлое. Сегодня у вас нет грамоты, нет священников, нет доктрины, нет подданства, чтобы оправдать ту роль, которую вы приняли на себя, остановив свой выбор на этих краях. И у вас одного больше факторий, постов, людей, чем у всей Франции, которая издавна владеет здесь землями. Вы обладаете всем этим один и по своему собственному праву. Хорошо ли это?

Пейрак сделал жест, который мог показаться знаком согласия.

— По собственному праву, — повторил иезуит, и его агатовые глаза внезапно вспыхнули. — Гордыня! Гордыня! Вот неискупимая вина Люцифера. Неверно, что он хотел уподобиться Богу. Он хотел достичь величия сам по себе, своим собственным умом. Такова ли и ваша доктрина?

— Я бы не посмел уподобить мою доктрину столь ужасному примеру.

— Вы уклоняетесь от ответа, сударь. Однако тот, кто хотел достичь познания один и во имя своей собственной славы — какова была его судьба? Подобно ученику чародея, он утратил власть над своей наукой, и это потрясло миры.

— И Люцифер, и его злые ангелы пали звездным дождем, — прошептал Пейрак.

— Теперь они смешались с землей, храня свои тайны. Это маленькие гримасничающие гномы, которые встречаются в глубинах шахт, хранители золота и драгоценных камней… Вы, отец мой, конечно, изучали тайны Каббалы и знаете, как называются на языке посвященных легионы демонов, этих маленьких гномов, духов земли?

Священник выпрямился и бросил на него пылающий взгляд, полный вызова, но в то же время признающий осведомленность собеседника.

— Я хорошо понимаю вас, — сказал он с задумчивой медлительностью. — Часто забывают, что некоторые определения, вошедшие в обиходный язык, когда-то обозначали полчища адского войска. Так, духи Воды, ундины, составляли отряды Сладострасгных. Духи Воздуха, сильфы и домовые — отряды Подлых. Духи Огня, символизируемые саламандрой, составляли когорту Неистовых. А духи Земли, гномы, назывались…

— Мятежными, — с улыбкой сказал Пейрак.

— Настоящие дети Дьявола, — прошептал иезуит.

Анжелика с беспокойством поглядывала то на одного, то на другого участника этого странного разговора.

Импульсивно она положила руку на плечо своего мужа, чтобы призвать его вести себя более осторожно.

Предупредить его! Защитить! Удержать! В глубине американского леса таились подчас те же угрозы, что и во дворце инквизиции! А Жоффрей де Пейрак улыбался все той же сардонической улыбкой, которая подчеркивала шрамы на его израненном лице.

Взгляд иезуита едва коснулся молодой женщины.

Скажет ли он завтра, вернувшись в свою католическую миссию: «Да, я видел их! Они именно такие, как нам рассказывали. Он — с умом опасным и острым, она — красивая и чувственная, как Ева, ведущая себя с небывалой свободой».

Или он скажет: «Да, я видел их, стоящих на берегу реки в отсвете вод голубого Кеннебека, среди деревьев, — он, весь в темном, твердый и язвительный, и она — блистательная, стояли, поддерживая друг друга; мужчина и женщина, связанные каким-то узами… Какие же узы это могут быть?» — спросит он, содрогнувшись, отца д'Оржеваля.

И снова болотная лихорадка, которая столь часто овладевает миссионерами, вызовет у него зябкий озноб… «Да, я видел их, я долго оставался рядом с ними, и я выполнил ваше поручение — проникнуть в сердце этого человека Но теперь я изнемог».

— Вы пришли сюда искать золото? — спросил иезуит сдержанным тоном. — Что ж, вы его нашли!.. Вы явились сюда, чтобы отдать все эти чистые и первозданные края во власть идолопоклонства, преклонения перед золотом.

— Меня еще никто не называл идолопоклонником! — сказал Пейрак с громким смехом. — Отец мой, вы не забыли, что пятьсот лет назад монах Тритхайм учил в Праге, душой первого человека было золото.

— Но он добавил также, что золото содержит в себе крупицы порока и зла, — живо возразил иезуит.

— Однако, богатство дает могущество и может служить благу. Ваш орден, как мне кажется, понял это с первых дней своего существования, ибо это самый богатый монашеский орден в мире.

Отец де Геранд переменил тему разговора, как он это делал уже несколько раз.

— Если вы француз, то почему вы не враг англичан и ирокезов, которые хотят погубить Новую Францию? — спросил он.