— Будь проклят тот день, когда мы ступили на этот корабль, — пробормотал он, глядя перед собой блуждающим взором. — Клянусь, я убью этого негодяя собственными руками!

— Я единственный после Бога хозяин на этом корабле, — сурово ответил Рескатор. — И я один имею право вершить здесь правосудие.

— Вас я тоже убью, — сказал мертвенно-бледный Мерсело. — Теперь мы знаем, кто вы такой — бандит, гнусный торговец людьми. Вы не постесняетесь отдать наших жен и дочерей своей команде, а нас, уважаемых граждан Ла-Рошели, продать как рабов. Но мы сорвем ваши планы…

В наступившей после этих слов гнетущей тишине стало слышно, как тяжело он дышит. Жоффрей де Пейрак по-прежнему стоял между разъяренным гугенотом и распростертым на полу стонущим мавром. Внезапно он улыбнулся своей странной, кривой улыбкой, которая искажала его изрезанное шрамами лицо и придавала ему вид прямо-таки устрашающий.

— Я понимаю ваши чувства, мэтр Мерсело, — сказал он спокойно. — И сожалею об этом инциденте…

— Для вас это просто инцидент! — задыхаясь от ярости, произнес бумагопромышленник. — Моя дочь обесчещена! Мою бедную девочку мучили и…

Он сгорбился и, закрыв лицо руками, всхлипнул.

— Мэтр Мерсело, умоляю, выслушайте нас, погодите отчаиваться, — сказала Анжелика. — Благодарение небу, мы пришли вовремя. Бертиль отделалась всего лишь испугом. И этот урок научит ее вести себя впредь более благоразумно.

Но Мерсело, казалось, не слышал обращенных к нему слов. Никола Перро и индеец продолжали держать его и все не решались отпустить, боясь, как бы он опять не начал буйствовать. Наконец Бертиль пришла в себя, и он овладел собой.

— Отец! Отец! — закричала она.

Мерсело бросился к ней и начал ее успокаивать.

Возвращение Бертиль вызвало всеобщее возбуждение и растерянность.

Пока ее отец и индеец несли ее на руках, она то слабо стонала, точно умирающая, то начинала истерически кричать. Ее уложили на неудобное ложе из покрытой плащами соломы. Она отталкивала от себя мать, но непонятно почему цеплялась за Анжелику, и той пришлось сесть у ее изголовья и слушать сразу же посыпавшиеся вопросы, восклицания и рассказы о случившемся, уснащаемые самыми невероятными подробностями.

— Ваши предчувствия были верны, Маниго, — говорил раздавленный горем Мерсело. — И мое бедное дитя стало их первой жертвой…

— Предчувствия! — повторил за ним Маниго. — Вы хотите сказать: уверенность, мой бедный друг. То, что Ле Галль сумел узнать о замыслах этих преступников, не оставляет сомнений в том, каковы их истинные намерения. Все мы пленники, и участь наша будет ужасна…

Женщины заплакали. Бертиль завопила еще громче, отбиваясь от невидимого врага.

— Хватит доводить нас всех до истерики! — крикнула Анжелика.

Она схватила Мерсело за воротник и безо всякого почтения хорошенько его встряхнула.

— Сколько раз вам нужно повторять, что с Бертиль не случилось ничего страшного! Она так же невинна, как и в день своего рождения. Вам что, надо подробно растолковывать, как обстояло дело, когда мы пришли и вмешались, — раз уж вы, как видно, не способны понять с полуслова и успокоить вашу жену и дочь?

Мэтр Мерсело примолк. Когда Анжелика сильно гневалась, в ней появлялось что-то такое, от чего мужчины робели вступать с нею в спор. Вместо Мерсело заговорил адвокат Каррер.

— Вы сами признаете, что вмешались как раз вовремя, — заметил он с усмешкой. Иными словами, вмешайся вы чуть позднее, и бедное дитя…

— «Бедное дитя» сделало все, чтобы навлечь на себя эту неприятность.., и она это прекрасно знает, — сказала Анжелика, посмотрев на вошедшую в роль жертвы Бертиль. Та вдруг перестала рыдать и заметно смутилась.

— Уж не хотите ли вы обвинить мою дочь в том, что она поощряла гнусные поползновения этого мавра? — ощетинилась госпожа Мерсело.

— Вот именно. Я даже сделала Бертиль выговор. Ее подружки были рядом и могут подтвердить.

— Это правда, — робко сказала Рашель.

— Ах, конечно, ведь у вас так хорошо получается учить нравственности других.

Сказано это было самым ядовитым тоном, но Анжелика решила не отвечать тем же. Надо быть снисходительной — ведь этим людям есть от чего потерять голову.

— Совершенно верно. Только имея жизненный опыт, можно правильно судить, прилично или неприлично ведет себя девушка. У вас нет оснований обвинять всю команду и капитана в том, что они замыслили дурное.

В толпе гугенотов раздался ропот. К Анжелике, тяжело ступая, подошел Маниго.

— Кого вы защищаете, госпожа Анжелика? — спросил он холодно. — Шайку бандитов, сборище гнусных распутников? Или — того хуже — их капитана? Этого подозрительного субъекта, которому вы нас предали?

Анжелика не верила своим ушам. Он что, с ума сошел? Лица стоящих рядом с ним мужчин выражали такую же суровость и непримиримость. В тусклом свете фонарей была особенно заметна каменная неподвижность их взглядов под насупленными бровями, взглядов непреклонных судей, требующих ее, Анжелику, к ответу. Она поискала глазами Берна и увидела, что он тоже стоит в толпе и смотрит на нее так же холодно и недоверчиво, как и остальные.

Анжелика раздраженно передернула плечами. От вынужденного безделья и бесконечного пережевывания своих опасений и обид эти люди принялись за поиск врагов. Наверное, им очень не хватает папистов — некого стало проклинать.

— Я никого на защищаю. Я просто разъясняю вам истинное положение вещей — вот и все. Если бы Бертиль вела себя подобным образом в каком-нибудь порту, с ней могло бы случиться то же самое. Она поступила неблагоразумно, а вы, ее родители, плохо за ней смотрели. Что же касается обвинения в предательстве, которое вы бросаете мне…

Она больше не могла сдерживаться.

— Вы уже забыли, почему бежали из Ла-Рошели? И почему вы здесь? Неужели вы так ничего и не поняли? Вы же были обречены.., все!

И она с пятого на десятое рассказала им, какого страха ей пришлось натерпеться, когда ее допрашивали Бомье и Дегре. Полицейским было все известно! Для гугенотов уже были приготовлены места в королевских тюрьмах и на галерах. И ничто бы их не спасло.

— ..Если вас предали, продали ваши братья, нечего валить вину на тех, кто вам помог. Я вас не предавала.., наоборот, мне пришлось умолять капитана «Голдсборо» взять вас на борт. Плавать по морю вам не в новинку, и вы можете оценить, что это значило: взять целых пятьдесят пассажиров на судно, которое не было для этого приспособлено. Матросы с первого дня довольствуются сухарями и солониной, а из свежей провизии готовят еду для ваших детей.

— А что они готовят для наших женщин? — усмехнулся адвокат.

— И что готовится урвать для себя сам капитан? — наддал Маниго. — Неужели вы, госпожа Анжелика, так наивны, что полагаете, будто он оказал нам эту услугу даром?

— Конечно, нет. Но переговоры об оплате — это уже ваше дело.

— Что? Вести переговоры с пиратом?

— Вы обязаны ему жизнью, разве этого мало?

— Полно, вы преувеличиваете!

— Нет. И вы сами это прекрасно знаете, господин Маниго. Не вам ли приснилось, что вас душит змея и что у этой змеи голова господина Тома, вашего компаньона? Но теперь, избегнув величайшей опасности, вы не желаете чувствовать себя обязанным этим чужим для вас людям, которые были так добры, что спасли вас, — подумать только! — вас, самого уважаемого буржуа Ла-Рошели, вас, кого столь многие боялись! И почему вам так не хочется признать, что вы обязаны капитану? Да просто потому, что он не такой как вы, потому что он на вас не похож… Милосердный самаритянин пришел вам на помощь, перевязал ваши раны, но для вас, непогрешимых левитов, он все равно остается иноплеменником, чужаком. В самом деле, чего хорошего можно ждать из Самарии?..[19]. Задохнувшись, она замолчала и с высокомерным видом отвернулась.

«Если бы они узнали, какие узы связывают меня с ним, они бы меня, наверное, убили. Я бы утратила даже остатки их доверия».