— Видите? — повторил де Бардань, обернувшись к Анжелике. — Я ведь говорил вам. Мы в Ла-Рошели люди порядочные, умеем улаживать дела.

Она не могла слышать без дрожи доносившееся сверху пение, ей казалось, что это поют ее слуги и дети Рамбурга, окружившие свою мать, в ту самую минуту, когда в замок ворвались драгуны с саблями в руках.

Королевский наместник посовещался вполголоса с президентом Королевской комиссии по религиозным делам.

— Боюсь, как бы тут не возникло недоразумение, господин Бомье. Нам трудно будет обвинить Лазаря Берна в преступлении повторного обращения в протестантизм, потому что он никогда не отказывался от этой веры.

— Вы же обещали, что дадите мне свободу разбираться с такими делами и решать их по собственному разумению, — упрямо возражал Бомье.

— Конечно, но я вполне полагался на то, что вы не допустите никаких нарушений. Малейшая ошибка в этих деликатных вопросах может вовлечь нас в худшие затруднения. Гугеноты очень чувствительны и всегда готовы обвинять нас в несоблюдении законов…

Чиновник по делам обращения отвечал гримасой, означавшей, что считает излишним преувеличением все эти психологические нюансы.

— Господин королевский наместник, вы слишком много значения придаете этим людишкам. Они ведь отступники от истинной веры. С ними следует обращаться так же строго, как с дезертирами, с солдатами, покинувшими поле боя.

Во время этих переговоров подошел и господин Маниго, державший за руку юного сына, Жереми, а за ними двигались все женщины его семейства.

Королевский наместник поднялся с ними наверх. За ними последовал Бомье, сжав узкие губы с улыбкой упрямого мученика, привыкшего к обидам. Не моргнув и глазом, он слушал, как Никола де Бардань успокаивает собравшихся, говорит о «недоразумении» и даже обещает мэтру Габриэлю, что ему откроют городские ворота, когда похоронная процессии отправится на кладбище. Итак инцидент благополучно завершился.

Вдруг — де Бардань едва отскочил в сторону, — круглая фигурка в светло-зеленом капоре и с палкой в руках бросилась на Бомье, крича:

— Ты злой!.. Ты совсем злой! Я тебя убью!

Всеми забытая Онорина решила вмешаться. Она набросилась на того, кто был виной происшедшего беспорядка. Это был вредный человек, он встревожил всех людей. Надо было его уничтожить. Малютке не сразу удалось вытащить хворостину из вязанки дров, но теперь Бомье с трудом увертывался от ударов двухлетней ручонки. Господин де Бардань узнал дочку Анжелики и расхохотался.

— Какое прелестное дитя.

— По-вашему, так? — скрипнул зубами президент Комиссии по обращениям. — И вы допускаете, чтобы эта сопливая еретичка меня оскорбляла!

— Вот и опять, мой милый, вы ошиблись. Эта девочка окрещена по всем правилам нашей святой церкви.

Он конфиденциально моргнул подчиненному:

— Пойдемте, мэтр Бомье, я расскажу вам кое-что, чего вы по своей близорукости не заметили…

Анжелика схватила дочку одной рукой, Лорье другой и укрылась с детьми в кухне. Онорину охватил припадок слепого гнева, и кровь прилила ей к лицу. Она уже столько перетерпела в течение этого длинного дня. Взрослые обращали на нее не больше внимания, чем на котенка. Она безнаказанно играла с целым ведром воды, потом опрокинула кувшин молока, пытаясь накормить свою голодную кошку, потом забралась в горшок с вареньем и съела половину… А взрослые смотрели с мрачными лицами только друг на друга, изредка произнося какие-то громкие слова. Время от времени они начинали петь… Матери нигде не было видно, Онорине стало очень тоскливо, она подошла поближе к взрослым, вглядываясь в них, и тут ее мгновенную антипатию вызвал Бомье, который вытащил из-под полы сюртука свою табакерку, набил в два приема нос и громко чихнул. Его грубые жесты показались девочке особенно отвратительными, и она решила уничтожить этого противного человека.

— Я хочу его убить! — громко твердила Онорина.

Стараясь успокоить ее, Анжелика увидела, что девочка выпачкалась в варенье до корней волос. В эту минуту у семилетнего Лорье началась рвота. Ребенок слишком переволновался. Он все время дрожал за своего отца, не слишком понимая, что тому грозит. От страха мальчик вновь выглядел таким же несчастным и слабосильным, как в первые дни. Анжелика наполнила чистой водой большой котел и подвесила его на крюк, потом разожгла огонь. Обоих надо было выкупать.

Тут в кухню вошла Северина с госпожой Анной, повторяя взволнованно:

— Ну, а потом, тетушка Анна? Они потащила бы его по всем перекресткам?..

— Да, дочь моя, и чернь имела бы право оскорблять его, плевать на него, швырять в него грязью…

— Вы считаете, что полезно описывать зрелище, которого не было? — резко спросила Анжелика.

Вдруг Северина еще больше побледнела и соскользнула со стула. Анжелика едва успела подхватить девочку и унесла ее в спальню, там разула ее и уложила в кровать. Руки Северины были ледяные.

Анжелика вернулась на кухню, налила в тазик воды из закипавшего уже котла и приготовила грелку.

Тетушка Анна заметила обиженным тоном, что удивляется недостатку мужества Северины, которая всегда держалась твердо и энергично, без неуместной чувствительности.

— А я удивляюсь вашему удивлению, — возразила Анжелика. — Вы ведь женщина и должны бы, кажется, подумать, что Северине двенадцать лет, а с девочкой в этом возрасте надо обращаться осторожно.

Госпожу Анну намек возмутил — эти папистки поразительно бесстыдны.

Анжелика усадила Северину в кровати, подсунув ей под плечи еще подушку, и велела держать руки в горячей воде, пока ей не станет лучше. Потом она сходила за грелкой, за флакончиком духов и белыми бархатными лентами, которые недавно купила на улице Мерсье. Усевшись на краю кровати, она ловкими пальцами расчесала волосы девочки, разделила их на две каштановые волны и переплела лентами.

— Так тебе удобнее будет спать.

Потом она капнула духи в чашечку с водой и растерла мокрой рукой лоб и виски Северины. Та подчинялась, терзаясь стыдом за свою слабость и поддаваясь приятному чувству, охватившему ее после припадка.

— Тетушке Анне это не понравится, — пробормотала она.

— Почему же?

— Она никогда не болеет. Она говорит, что плоть надо угнетать.

— Ну, наша плоть достаточно угнетает нас, незачем еще стараться, — засмеялась Анжелика.

Запрокинутое на подушку лицо Северины показалось ей изменившимся. Голубоватые веки удлиняли глаза и придавали томность взгляду, в нескладных, еще детских чертах проступал уже облик женщины. Глаза ее приобретут черную глубину, а слишком большой рот получит красивый чувственный изгиб.

Северина была крепкой, цельной, более твердой по характеру, чем ее братья, но и ей не избежать первородного греха. И она будет лежать в объятиях мужчины, выглядя побежденной. И она не устоит перед любовью.

Анжелика тихонько заговорила с девочкой, чтобы успокоить ее, как когда-то делала ее мать. Но Северина постепенно раскраснелась, и глаза ее стали метать искры. Она всегда страдала от своего положения девочки между двумя братьями; старшим, Мартиалом, она восхищалась, а младшему, Лорье, завидовала, что он мальчик.

— Не хочу быть женщиной, — яростно заявила она. — Какое страшное, унизительное положение!

— Откуда ты это взяла? Вот я тоже женщина. Разве у меня несчастный вид?

— Ну, вы — это другое дело. Во-первых, вы все время смеетесь… И потом, вы красивая.

— Ты тоже станешь очень хорошенькой.

— Ах, нет, я этого не хочу. Тетушка Анна говорит, что женская красота искушает мужчин и вводит их во грехи, отвратительные перед Господом.

Анжелика опять не смогла удержаться от смеха.

— Мужчины немало грехов совершают, я думаю, по собственному желанию. Почему же надо смотреть на женскую красоту как на западню, а не как на дар Господень?

— Вы опасные вещи говорите, — тоном тетушки Анны произнесла Северина. Но она уже зевала, и глаза ее закрывались.

Анжелика укрыла ее и ушла, довольная появившейся на лице уснувшей девочки, как когда-то на лице Лорье, улыбкой счастливого ребенка.