Откуда появлялись лесные колдуньи? Какой горестный или проклятый путь приводил их в одни и те же места, почему они заключали союз с луной, летучими мышами и тайными зельями? Поговаривали, что теперешняя была самой сведущей и опасной из когда-либо живших в этих местах. По слухам, она лечила лихорадку гадючьим отваром, подагру золой мокриц, глухоту муравьиным маслом, и ей ничего не стоило изгнать самого упрямого беса и заточить его в ореховой скорлупке. А если дать заговоренное ею яблоко врагу, то увидишь, на свою радость, как его трясет и подбрасывает до потолка, исцелить же от этой напасти может только паломничество к церкви Милосердной Божьей Матери на Болотах, где в ковчежце хранятся волос и кусочек ногтя Пресвятой Девы.

К Мелюзине шли согрешившие девицы, наведывались к ней и те, кто устал ждать смерти старого дядюшки с большим наследством. Анжелика, которой были известны все эти сплетни, с интересом рассматривала загадочную старуху.

— Чего же ты хочешь, дочь моя? — наконец произнесла та строгим надтреснутым голосом. — Узнать свою судьбу? Приворожить любимого? Или отвара, чтобы укрепить силы после трудной дороги?

— Что ты знаешь о моей дороге? — прошептала Анжелика.

— Я вижу пустоту вокруг тебя и раскаленное солнце. Дай руку, погадаю на будущее.

— Не нужно. Я пришла спросить о более простых вещах. Ты знаешь всех, кто живет в лесу. Можешь сказать мне, где прячутся люди, которые молятся и поют псалмы с крестьянами, пришедшими из деревень? Над ними нависла опасность, я хочу их предупредить, но не знаю, как их найти.

Колдунья забеспокоилась, привстала и, сильно размахивая руками, запричитала:

— Почему ты, дочь света, хочешь отвратить беду от этих людей ночи? Пусть вороны парят над хорьками.

— Ты знаешь, где они находятся?

— Как мне не знать! Это они ломают ветки моих кустов, рвут силки и топчут целебные травы. Еще немного, и мне не из чего будет готовить снадобья. Их становится все больше и больше, они крадутся, как волки, а как соберутся в стаю, начинают выть. Звери разбегаются, птицы замолкают, горы крошатся, а мне приходится убегать. Мне плохо от их песен, понимаешь, дочь моя? Почему они пришли в лес?

— Их преследуют. За ними охотятся люди короля.

— У них три предводителя. Три охотника. Самый старый темен и тверд, как бронза. Он над всеми голова. Он мало говорит, но, когда открывает рот, то кажется, будто он вонзает нож в горло моих ланей. Он всегда толкует о крови Предвечного. Послушай…

Она приблизилась так, что ее дыхание коснулось щеки Анжелики:

— Послушай, малышка. Однажды я подглядывала из-за деревьев, что они делают сообща. Предводитель говорил, стоя на дубовом суку. Он поглядел в мою сторону. Не знаю, видел ли он меня. Но я узнала, что в глазах у него огонь, так как мои собственные ожгло. И я убежала, хотя могу смотреть в глаза кабану и волку… Вот что он может. Вот почему другие приходят на его голос и повинуются. У него большая борода. Он походит на медведя-страшилу, что приходил омыть в ручье шерсть после того, как пожирал девочек.

— Это герцог де Ламориньер, — усмехнувшись, заметила Анжелика, — влиятельный дворянин-протестант.

На Мелюзину это не произвело впечатления. Она принимала его за своего Страшилу. Но понемногу старуха успокоилась и даже улыбнулась щербатым ртом, приоткрыв серые губы. Несколько уцелевших зубов были широкими, крепкими и совершенно белыми, словно она за ними тщательно ухаживала. Это придавало лицу необычный вид.

— А почему бы мне не привести тебя к нему? Тебя-то он не заставит опустить глаза. Ты такая красивая, а он…

Она долго хихикала, а затем глубокомысленно изрекла:

— Кобелем был, кобелем и остался.

Анжелика не собиралась увлекать сурового герцога де Ламориньера (про себя она величала его Патриархом) на погибельный путь. У нее были иные заботы, и она торопилась.

— Сейчас, сейчас пойдем, — бормотала развеселившаяся Мелюзина. — Я поведу тебя, пташка! Судьба у тебя такая ужасная, красивая и кровавая… Дай-ка ладонь!

Что она там углядела? Она, как зачарованная, оттолкнула руку Анжелики, и в ее глазах блеснуло лукавство:

— Да, ты пришла. Принесла мне соль и табак. Ты мне дочь, сестра! Ах! Какая у тебя власть!

Гадалка-предшественница Мелюзины то же самое говорила Анжелике, когда та была ребенком, и тоже казалась чуть-чуть напуганной. Анжелика, вспоминая об этом опасливом интересе колдуньи, тешила себя наивной гордостью. В детстве ей казалось, что здесь таится предвестье счастья, красоты, богатства… А теперь? Теперь она понимала, что можно обладать всем и не быть счастливой. Она посмотрела на свою руку с недоумением: что значат обещания власти и силы?

— Скажи еще, скажи, Мелюзина! Я одержу победу над королем? Я уйду от преследователей? Скажи, ко мне вернется любовь?

Но теперь уже колдунья не желала отвечать:

— Все, что я могу сказать, ты знаешь сама, хотя не слышишь еще своего сердца.

— Ты ничего мне не говоришь, чтобы не лишить меня отваги?

— Иди же, иди. Человек с черной бородой уже ждет, — хихикнула старуха и протянула Анжелике мешочек. — Здесь травки. Каждый вечер заваривай их кипятком. Да пусть после настоятся под лунным лучом. А поутру, на восходе, пей. И плоть твоя расцветет, в руках и ногах заиграет сила, груди станут крепкими, словно к ним прилило молоко. Но не молоко их наполнит, а юная кровь…

Колдунья не выбирала дороги. Она шла напрямик, по одной ей понятным приметам. Смеркалось. Анжелика вспомнила о Монтадуре. Обнаружил ли он ее отсутствие? Маловероятно. Он требовал права видеть ее каждое утро. Это ему предписали. Не надоедать пленнице, но быть бдительным и не пропускать ежедневной церемонии. Толстый капитан явно не был бы против более частых визитов. Но высокомерие Анжелики смущало его. Ее ледяной взгляд сводил на нет всякую попытку завязать разговор или пошутить. Она молча выслушивала тяжеловесные комплименты, и он покидал ее, жуя рыжий ус и оповещая, что собирается на охоту за еретиками. Каждый день после полудня он седлал здоровенного битюга в яблоках и пускался в путь с отрядом всадников, чье присутствие служило главным залогом обращения неверных. Возвращаясь, он приволакивал с собой какого-нибудь особо несговорчивого гугенота, чтобы побеседовать с ним наедине, и тогда по замку разносились звуки ударов и крики: «Отрекись! Отрекись!»

Если таким образом капитан надеялся снискать расположение маркизы, он глубоко заблуждался. Она взирала на него с омерзением. А он-то все пытался заинтересовать ее своими прожектами. В то утро он завел речь о протестантском пасторе-женевце. Воинство Монтадура собиралось подстеречь его в замке Грандье, где он остановится на ночлег. Анжелика насторожилась.

— Пастор из Женевы? Зачем он здесь?

— Чтобы склонить безбожников к бунту. К счастью, меня предупредили. Сегодня под вечер он должен выйти из леса, где встречается с проклятым Ламориньером. Он, стало быть, выйдет, а мы тут как тут, у замка Грандье! Может, и герцогу вздумается проводить дорогого гостя? Тогда заодно и его сцапаем. Да, господин де Марильяк как в воду смотрел, когда выбрал меня для этого дела. Будьте покойны, сударыня, к будущему году в Пуату не останется ни одного протестанта.

Она послала за Лавьолетом, бывшим лакеем Филиппа:

— Ты ведь гугенот. Ты, верно, знаешь, где сейчас герцог де Ламориньер с братьями? Надо их предупредить: им готовят засаду.

Лакей ничего не знал. Он, правда, поколебавшись, признался, что герцогу случается давать ему поручения, посылая для этого сокола, наученного носить письма. А он в свою очередь иногда сообщает непокорным протестантам, что узнает от солдат. Но многого здесь не добьешься. Монтадур не так глуп, как кажется, и несмотря на свою болтливость, о важных вещах умеет помалкивать.

— Ей-ей, сударыня, даже солдаты еще не знают о пасторе, даю руку на отсечение. Он себе на уме, этот капитан. Им он сообщит не иначе как в самую последнюю минуту.

Анжелика послала Лавьолета к Грандье предупредить обитателей замка. Однако те не имели понятия, где назначено свидание. Изгнанники часто меняли место встречи. Грандье отправился было на поиски, но был задержан солдатами, как бы случайно обходившими дозором его владения.