— Выпьем доброго кандийского кофе, — предложил Рескатор, протягивая ей хрупкую фарфоровую чашечку с подноса, стоявшего на низеньком столике. — Нет ничего лучше, чтобы развеять тоску и укрепить измученное сердце. Вы чувствуете этот тонкий запах, сударыня?

Анжелика приняла чашечку и выпила ее маленькими глотками. Еще на борту «Гермеса» она пристрастилась к кофе и теперь с удовольствием глотала раскаленный напиток.

Сквозь прорези маски глаза внушавшего страх пирата неотступно следили за ней. На нем была не обычная маска, что надевается на нос и закрывает только скулы. Эта доходила до самых губ. Анжелика спросила себя, какое же уродство должно скрываться под такой маской. Как женщине вытерпеть, когда над ней склонится это обтянутое черной кожей лицо, не думая, что под ним таятся чудовищные раны?.. Она содрогнулась.

— Да? — произнес пират сорвавшимся голосом, как будто его самого била дрожь. — Поделитесь же, какое чувство я у вас вызываю…

— Я спрашивала себя, неужели у вас и язык отрезан?

Рескатор откинулся назад, чтобы вволю посмеяться.

— Ну вот, наконец я слышу звук вашего голоса. И что же я узнаю? Что вы находите, будто Провидение недостаточно наказало меня. Ах! Мои враги не скупятся на штрихи, чернящие мой и так не слишком светлый облик. Будь я одноруким и безногим, это бы преисполнило их радости. А еще лучше, если бы я умер! Что касается меня, мне достаточно того, что я покрыт шрамами, как старый дуб, сотню лет битый ветрами и молниями… Но, благодарение Богу, язык у меня достаточно длинный, чтобы говорить комплименты. Признаюсь, для меня было бы страшной потерей лишиться дара речи и не быть способным воздавать хвалу самым совершенным созданиям Творца.

Наклонившись к ней, он говорил так, словно они были одни, и она чувствовала, как от блеска его огненных глаз становится теплее на сердце.

— …Скажите еще что-нибудь, мадам. У вас восхитительный голос… Признаюсь, мой не так хорош. Он был сорван, когда я пытался воззвать к тому, кто был очень далеко. Я звал, и голос сорвался…

— Кого же вы звали? — удивленно спросила она.

Он ткнул пальцем вверх, к затянутому дымом потолку.

— Аллаха!.. Аллаха в его раю… Это не близко. Моего голоса не хватило. Но зов дошел. Аллах услышал меня и вернул то, что я у него просил: жизнь.

Ей показалось, что он издевается над ней, и стало чуть-чуть обидно. Однако кофе возвратил ей силы. Она позволила себе отщипнуть кусочек лепешки.

— У меня, — заметил он, — вам подадут яства со всего мира. Из всех стран, где мне случалось побывать, я набирал людей, преуспевших в поварском искусстве. А потому могу исполнить любую причуду моих гостей.

— А у вас… есть коты? — Несмотря на все усилия, голос ее дрогнул, и последнее слово она пролепетала.

Пират сначала, казалось, удивился, но, уразумев, метнул в сторону д'Эскренвиля уничтожающий взгляд.

— Нет, у меня вы не увидите котов. Не увидите ничего, что могло бы вас обеспокоить или не понравиться вам. Есть розы… лампы… окна с видом на море. Послушайте, перестаньте дрожать, как от озноба, это вам не идет. Неужто мой друг д'Эскренвиль так запугал вас, что превратил в женщину, готовую лизать сапог своего господина?

Анжелика подскочила, как будто ее ударили, и метнула на него бешеный взгляд. Он снова рассмеялся, закашлялся и наконец с усилием выговорил:

— Ну вот! В точности то, что я ожидал. Вы вновь преобразились в высокомерную маркизу, первую даму двора, яростную, очаровательную…

— Смогу ли я снова ею стать? — прошептала она. — Не думаю, что Средиземноморье так легко отдает свою добычу.

— Действительно, здесь люди теряют маски. Здесь разбиваются глиняные идолы, но выносит на берег чистое золото и тех, кто осмеливается бросить вызов судьбе и рассеять здешние миражи.

Как он догадался, что она думает не столько о возвращении во Францию, сколько о невозможности вновь оказаться среди роскошной версальской мишуры и превратиться в прежнюю светскую львицу?.. Та жизнь казалась далекой и призрачной, она словно увяла в сравнении с волшебством Востока.

И тут она сама поглядела в загадочные глаза пирата, ища в них ответ. Она спрашивала себя, какую власть может иметь этот человек, если несколько слов, сказанных им, так овладели ее душой. Сколько долгих дней она была сломлена, загнана, унижена! Рескатор вдруг поднял ее со дна пропасти. Он ее встряхнул, растормошил, очаровал, и она распрямилась, как росток, напоенный живительной влагой. В ее глазах ожили искорки, как в прежней спокойной жизни.

— Гордое создание, — мягко сказал он. — Вот такой я вас люблю.

Она неотрывно смотрела на него. Так молятся, так просят Бога даровать жизнь. Она даже не знала, что ее глаза лучились изголодавшейся нежностью, с какой обещают все на свете. И по мере того как взгляд Рескатора придавал ей силы, ее обезумевшее сердце успокаивалось. Головы в тюрбанах, грубые скотские лица флибустьеров под шелковыми платками словно бы задернуло пеленой тумана, музыка и шум голосов отдалились куда-то.

Она была в заколдованном круге рядом с человеком, который окружал ее безграничной предупредительностью. До нее доносились запахи Востока, которыми пропиталась одежда пирата, ароматы дальних островов и дорогой кожи его маски, табака из его длинной трубки, горячего кофе. Внезапно ее тело и душу поразила какая-то истома, тяжелая, как сон. Она глубоко вздохнула и смежила веки.

— Вам надо отдохнуть, — сказал он. — В моем загородном замке вам будет удобно. Вы очень долго не спали. А там для вас готова постель на террасе, под звездами… Мой врач-араб даст вам какой-нибудь отвар из успокоительных трав, и вы будете спать… Так долго, как вам угодно. И слушать рокот волн… и игру на арфе моего пажа-музыканта. Вас устроит такое предложение? Что вы об этом думаете?

— Я думаю, — прошептала она, — что вы не очень требовательный повелитель.

В глазах пирата мелькнуло озорство:

— А может, я однажды и стану таким. Ваша красота не такова, чтобы долго оставаться ненавязчивым… Но обещаю, что это не произойдет без вашего согласия… Сегодня же я попрошу вас только об одной малости, бесценной для меня… я хочу увидеть улыбку на ваших губах… Хочу быть уверенным, что вы больше не грустите и не испуганы. Улыбнитесь же!

Губы Анжелики приоткрылись. Глаза наполнились светом…

Вдруг раздался нечеловеческий вопль, заглушивший иные звуки, и в густеющих клубах благовоний, как призрак, возник, качаясь, маркиз д'Эскренвиль. Он размахивал саблей, и никто не отважился к нему подойти.

— Она досталась тебе! — хрипел он. — Это для тебя у нее будет лицо возлюбленной, проклятый маг Средиземноморья… А не для меня… А я — лишь Ужас Средиземноморья… Вы все слышите? Ужас… Я не маг!.. Но этого не будет. Я убью тебя…

Он сделал выпад. Рескатор швырнул ему под ноги столик с кипящим чайником. Бандит споткнулся, а его противник уже стоял с клинком в руке. Сабли скрестились. Д'Эскренвиль рубился с яростью умалишенного. Сражающиеся, расшвыривая подушки, шаг за шагом двигались к помосту. Танцовщицы с криком разбежались. Д'Эскренвиль, прижатый к подиуму, был вынужден вскочить на возвышение.

Поединок был смертельным. Черная тень против красной тени — оба дуэлянта прекрасно владели своим оружием: абордажной саблей. Служители не осмеливались вмешаться, чтобы навести порядок. Ведь Рескатор каждому подарил по двадцать серебряных цехинов и мешочек американского табака. Поэтому схватка разворачивалась в почти молитвенной тишине.

Наконец сабля Рескатора поранила кисть безумца, оружие выпало, и д'Эскренвиль забился с белой пеной в углах рта. Эривян смело бросился к нему, связал и утащил с подиума, чтобы передать на попечение Корьяно.

— Прискорбно! — сказал Рескатор, убирая саблю.

Если бы не вмешательство маленького армянина, маркиз д'Эскренвиль испустил бы дух и был бы, скорее всего, брошен на растерзание всем тем, кого он некогда продал.

Подняв обе руки, Рескатор крикнул:

— Праздник окончен!