— Он спрашивает, неужто он совсем потерял разум, решившись ударить столь красивую женщину перед самой продажей. Он не ручается, что сумеет до вечера сделать след от удара незаметным.

Глаза корсара налились кровью, у рта залегла горькая складка. Его глаза бегали, и он старался не смотреть на Анжелику. Он топнул ногой и быстро вышел.

Служанки принесли женщинам одежды для выхода в город. Анжелике пришлось надеть широченную черную хламиду с прорезью для глаз, прикрытой белой вуалью. У входа скопилось множество оседланных осликов с погонщиками-малолетками в лохмотьях… По словам армянки, поездка на осле показывала, что их считают ценным товаром. Затем она и славянка принялись что-то выговаривать старому евнуху. Анжелика, не понимая ни слова по-турецки, держалась в стороне.

Евнух выказал себя приветливым и словоохотливым. Он начал с того, что купил несколько кусков дрожащего желе красного и зеленого цвета. Он дал их женщинам, заметив, что это мятный и клубничный рахат-лукум и что им не следует злоупотреблять до купания. Когда же Анжелика, найдя это переслащенное лакомство отвратительным, отдала его мальчишке, который вел ее осла, негр отнял его, хлестнув малыша по икрам плетью из воловьих жил.

После заточения свежий воздух явно шел ей на пользу. Гроза грохотала вдалеке, море, проглядывающее иногда в просветы улиц, еще сохранило фиолетовый отсвет и было усыпано белыми хлопьями. Но небо было чистым, жара немного спала. В сутолоке улиц, уже полных народу, несмотря на ранний час, маленький кортеж двигался очень медленно. Как и в порту, здесь смешались все нации Средиземноморья, зажатые в узких переулках между слепыми стенами греческих домов или пузатыми балконами венецианских дворцов. Горцев-греков, местных крестьян можно было узнать по коротким белым юбочкам, оставлявшим голыми ноги. Арабских купцов — по коричневым одноцветным или расшитым плащам. Турки были достаточно редки, их отличали большие тюрбаны из белого муслина или сверкающего атласа, заколотые булавками с драгоценными камнями, широкие шальвары и пояса, многократно обвивающие талию. Мальтийцы с оливковой кожей толкались здесь в одной толпе с сардами и итальянцами, одетыми по моде их стран. По большей части это были небогатые купцы, занятые прибрежной морской торговлей. Избегнув корсаров, они могли высаживаться в Кандии как свободные люди, заключая на равных сделки, давая то, что привезли в трюмах, как делал бы и Мельхиор Паннасав, если бы судьба ему улыбнулась. Встречалось здесь и немало людей, одетых по-европейски, с большими шляпами, украшенными плюмажем, в сапогах с отворотами и даже в туфлях с цветными каблуками. Мелькали более или менее потрепанные камзолы и изрядно помятые жабо колониальных служащих, заброшенных на этот далекий остров, а порой взор привлекали бархат и страусовые перья, тонко выделанная кожа одеяния какого-нибудь банкира из Италии или зажиточного торговца.

Через каждую сотню шагов встречался бородатый поп в черной рясе, с громадным деревянным, серебряным или золотым крестом на груди. Армянка просила у каждого из них благословения, и священник рассеянно давал его, чертя в воздухе крест.

В квартале портных главный евнух занялся многочисленными покупками. Он долго перебирал рулоны разноцветных вуалей и драгоценности. Затем предложил вернуться через порт.

Маленький караван вновь пустился в путь, минуя бесчисленные мелкие рынки, либо открытые небесам, либо сумрачные и темные, как например, котельничий, где в пяти десятках лавчонок с диким грохотом выбивали узоры на меди. Толпа становилась все более и более плотной. В ней скользили бродячие торговцы, балансируя громадными деревянными блюдами, лежащими на тюрбане и деревянной табуреточке, привязанной к плечу. На этих блюдах можно было найти всякую всячину, фрукты, орехи, сладости и даже серебряные кофейники с горячим кофе, стоящие на блюдечке и накрытые чашечкой, а рядом — неизменный стакан воды, столь ценимой людьми Востока.

Дети всех цветов, голые или в колоритных лохмотьях, крутились вместе с собаками под ногами людей и ишаков. И дети, и собаки были худы. Напротив, коты всех цветов отличались благостной полнотой. Анжелика со страхом смотрела на этих громадных котищ, сидевших на пороге каждой лавки, в каждой подворотне, в тени всех столбов и балконов. На маленькой площади мужчина в красном колпаке со связкой вертелов был окружен мяукающей стаей. Это был продавец жареной бараньей печенки, которому город платил за то, чтобы он ублажал любимцев оттоманской цивилизации.

Затем цепочка осликов оказалась на площади, мощенной черными плитами, усеянными грудами фруктов: фиников, дынь, арбузов, апельсинов, лимонов, фиг. На горизонте высился лес мачт. На палубе одного из галиотов под флагом Туниса некий волосатый и бородатый людоед в просмоленных штанах и высоких сапогах красной кожи ревел, как морское божество.

Евнухи остановили ослов, чтобы поглазеть на представившееся зрелище, и объяснили пленницам, что происходит. Армянка любезно перевела Анжелике, что это датчанин-вероотступник Эрик Янсен, двадцать лет назад перешедший к берберийцам, коих он обучал строить плоскодонные морские суда. Этой ночью на пути в Албанию он был захвачен штормом и, спасая перегруженный корабль, выбросил за борт часть груза, около сотни рабов. Старый викинг метал громы и молнии, его белесая борода развевалась по ветру под красным тюрбаном. Он наблюдал за продажей другой партии рабов, «подпорченных» ужасной ночью, проведенной в трюме чуть не затонувшего судна. Израненные мужчины, полумертвые от ужаса женщины и дети — все были спущены за бесценок прямо на набережной. Все эти коммерческие тяготы привели его в дурное расположение духа, и хлысты наемников под этот львиный рык резко вспарывали воздух.

Невольников взгромоздили на бочки и груды мачт, чтобы покупатели могли как следует разглядеть живой товар. Арабы в белых бурнусах из экипажа датчанина регистрировали сделки. Покупатели имели право трогать, щупать, раздевать женщин. Они стояли у края палубы, голые и дрожащие под взглядами толпы. Некоторые пытались закрыться волосами, но удар плетки пресекал эти целомудренные попытки. Все они были лишь скотом, выставленным на продажу. Им заглядывали в рот, чтобы проверить, не слишком ли они беззубы.

Анжелика вздрогнула от стыда.

«Невозможно, — говорила она себе. — Неужели и со мной… Только не это!» Она оглядела толпу, ища помощи. И вдруг заметила старого продавца апельсинов, глядящего на нее из-под своего обширного плаща. Он подал ей знак и растворился в толпе.

Какой-то чернокожий коммерсант отрывал обезумевшую от горя женщину от троих рыдающих голых детей.

— Вот так и моих братьев отобрали у матери, — грустно сказала армянка. Она послушала объяснения и продолжила. — Эта женщина куплена для отдаленного египетского гарема где-то в пустыне… Покупатель не хочет обременять себя такими маленькими детьми, ведь они умрут по дороге.

Анжелика ничего не ответила, все ее существо было охвачено каким-то равнодушием.

— Их продадут за несколько пиастров, — продолжала армянка, — или отпустят попрошайничать вместе с собаками Кандии. Будь проклят, будь трижды проклят день, когда они родились!

Молодая женщина долго качала головой.

— Наша доля лучше. По крайней мере, мы не умрем с голоду.

Затем, повеселев, она предложила пойти полюбоваться двумя мальтийскими галерами, чьи красные с белым крестом флаги полоскались на ветру. Здесь торги уже подходили к концу. «Вооруженные служители», солдаты Мальтийского ордена, с алебардами в руках поддерживали порядок около цепочек пленников, которых уже уводили новые владельцы. Эти воины в ботфортах и касках отличались от наемников черными ризами с белым восьмиконечным крестом на груди.

Молодая армянка, исповедовавшая православие, пришла в восхищение при виде моряков самого мощного из флотов христианского мира. Евнуху пришлось повысить голос, чтобы вывести ее из оцепенения. Конечно, он не мог отказать своим подопечным, которых ожидали отдаленные гаремы, в простых развлечениях улицы, дорогих сердцу восточных людей. В этом не отказывают даже приговоренным к смерти. Но сейчас надо было торопиться. Приближалось время вести их на торги…