— Да! Да! Я полагаю, вы очень скоро убедитесь, прекрасная пленница, как велика власть евнухов на Востоке.

Анжелика прислонилась к колонне, залитой солнцем, как на всех островах Киклад, и растерла в пальцах веточку базилика. Эту душистую веточку протянул ей в знак мира и приветствия несколько минут тому назад, когда она проходила через деревню, православный священник в камилавке с развевающимися черными концами. Бедный старик, не способный понять, что творится, пытался спасти свою паству от насилия пиратов. Он старался растолковать что-то молодому белокурому пирату, спустившемуся на берег вместе со страшными моряками. Может быть, хоть этот пожалеет несчастных бедняков?..

Д'Эскренвиль, недолго думая, схватил старика за бороду и швырнул его на землю, осыпая ругательствами по-гречески и пиная ногами.

— Безбожник! — крикнула Анжелика.

Священник протянул к ней костлявые руки и быстро заговорил. Маркиз рассмеялся.

— Он думает, что вы — мой сын, и молит вас, ради моей любви к вам, вмешаться и спасти его двух дочек от поругания. Ха-ха-ха! Давно таких глупостей не слышал.

— А если я вас попрошу об этом?

Старик бросал на нее умоляющие взгляды.

— Уйдите отсюда, — приказал пират. — Нечего вам вмешиваться в то, что мы здесь делаем.

Она ушла, стараясь не смотреть на безобразное зрелище, свидетелем которого ей уже не раз приходилось быть.

С тех пор как болезнь оставила ее, Корьяно настаивал, чтобы она всякий раз спускалась на берег при остановках корабля. Свежий воздух будет способствовать ее выздоровлению. Как будто ей мало было воздуха на мостике! Но Корьяно был настойчив. Ей необходимы прогулки. В первый раз она робко ступила на берег, так странно было чувствовать под ногами твердую почву. Она побрела тогда в сторону от деревни, предоставив флибустьерам заниматься своей гнусной торговлей. Ей удалось укрыться в тени храма среди белоснежных обломков старинных статуй.

От веточки базилика пахло так же, как от этой выжженной солнцем земли. Деревья тут не росли. Все было бедно и голо и в то же время исполнено вечного величия. Тут не было воды, но была живительная влага поэзии, благодаря которой произросли неувядаемые легенды и мифы.

На пригорках звонко перекликались пастухи, а Савари, вооруженный деревянными гребнями, пробирался по крутым тропкам, чтобы вычесывать ладан из козьей шерсти. Сегодня вечером он принесет свою добычу — горсточку липкой смолы. Сегодня вечером на берегу соберутся плакальщицы, будут царапать себе лица и посыпать пеплом седые волосы… Она закрыла глаза. Душистый запах навевал мечты, а солнце пробуждало в ней желание жить…

Маркиз появился рядом и стал разглядывать ее. Она все еще опиралась на колонну, и поза ее была юношески грациозна, голова склонилась под тяжестью узла золотых волос, губы прикасались к зеленой былинке, веки опустились, и он подумал, что ему нравится двусмысленное очарование ее мужского костюма. В платье она слишком бы походила на ту, «другую», и он убил бы ее в конце концов. А так она была слишком женщиной, сиреной, и слишком беззащитной.

Анжелика ощутила давящий взгляд, подняла глаза и отодвинулась назад.

Он повелительно махнул рукой:

— Иди сюда.

Она шла неторопливо, кончиком бабуши отбрасывая с тропинки камушки. Под серебряными пряжками, стягивавшими ее штаны у колена, выступали уже окрепшие и загоревшие икры. Корьяно был прав. У пленницы пополнели щеки и восстановился матово-теплый цвет лица. Д'Эскренвиль схватил ее за плечо и, нагнувшись, процедил с обычной издевкой:

— Возрадуйся, сыне! Этих поповских дочек, знаешь ли, не тронули…

Она посмотрела на него, не зная, принимать ли его слова всерьез. В серых глазах пирата мерцали необычные искорки.

— Я очень рада, — сухо проговорила она.

Он не заявил, что поступил так ради нее. Только вытащил ее на тропу и заставил подниматься рядом с собой по крутому боку возвышавшейся над морем горы. Сквозь рукав она ощущала жар его руки и дрожь, пробегавшую по ней.

— Не смотри на меня так, словно я собираюсь тебя пожрать. Или ты принимаешь меня за Минотавра?

— Нет, за того, кто вы есть.

— То есть?..

— Ужас Средиземноморья.

Он остался доволен ответом и сильнее сжал ее плечо. Они поднялись уже на самую вершину. Внизу, на голубой глади залива, виднелся «Гермес», отражаясь, словно красивая игрушка, в муаровой глубине.

— Закрой глаза, — скомандовал д'Эскренвиль.

Анжелика вздрогнула. Какую еще жестокую игру он придумал? Его лицо исказила гримаса бешенства.

— Закрой глаза, тварь!

Для верности он прикрыл ей глаза ладонью и протащил немного вперед, прижимая к себе. Потом отнял руку.

— Теперь смотри.

— О!

Они оказались на площадке, где стояли руины храма. Три белые, словно из соли сделанные, ступени вели к портику, вымощенному мраморными плитами, сквозь щели между которыми пробивались невысокие растеньица. А дальше, за кустами малины с желтыми и красными ягодами, начиналось чудо: два длинных ряда статуй, совершенно целых, словно замерших в танце и пронизанных солнцем на фоне небесной лазури.

— Что это? — прошептала Анжелика.

— Богини.

Он медленно повел ее посреди этих мраморных улыбок и нежно изгибавшихся рук, по этому божественному сборищу, навевавшему теперь тоску, потому что там никто уже не курил благовоний — только пахло малиной — и никто не возносил молений — только слышался шум прибоя. Увлеченная чудесным зрелищем Анжелика не замечала, что он продолжал прижимать ее к себе. В конце ряда статуй, на возвышении, стояла статуя ребенка, торжествующего божка с луком в руках, чудесного белоснежного малютки, овеваемого ветрами.

— Эрос!

— Как он хорош! Это ведь бог любви, не так ли?

— А он когда-нибудь попадал в вас своей стрелой?

Пират отошел в сторону и нервно похлопывал кончиком хлыста по сапогам. Очарование храма пропало. Анжелика не отвечала и в поисках тени прислонилась к цоколю статуи Афродиты.

— Вы, должно быть, так же хороши, когда увлечены любовью, — снова заговорил он спустя несколько минут. Его взор обежал статуи богинь и вернулся к Анжелике. Она не понимала его. Чего он хочет?..

— Ты думаешь, твое высокомерие подействовало на меня, и потому я не прихожу ночью поучить тебя, как следовало бы. Слишком много воображаешь о себе, дело вовсе не в этом. Не было еще рабыни, которая посмела бы противостоять Ужасу Средиземноморья. Просто мне надоели вопли и сопротивление. Разок это забавно, придает пикантности, но потом надоедает. Ты что, не можешь быть полюбезнее со мной?

Она ответила холодным взглядом, которого он не заметил, потому что принялся ходить взад и вперед, стуча каблуками по мраморному полу храма и перебивая ритмичное стрекотание цикад.

— Влюбленная, вы должны быть очень хороши, — вдруг глухо заговорил пират.

— У вас было такое лицо, когда вы лежали ночью у меня на руках с закрытыми глазами и шептали еле слышно: «Любимый мой!».

Отвечая на ее недоумевающий взгляд, он добавил:

— Вы не можете этого помнить. Вы были тогда больны, бредили. Но я не могу этого забыть. Мне все представляется ваше лицо, каким оно было тогда. Вы должны быть очень хороши в объятиях человека, которого любите.

Он подошел к статуе Эроса, и в глазах его мелькнуло что-то похожее на чувство.

— Я бы хотел быть таким человеком. Я хотел бы, чтобы вы меня полюбили.

Анжелика ждала чего угодно, но не этого.

— Полюбить вас! Вас!.. — Она разразилась смехом. Какая нелепость! Разве маркиз не знает, что он — мерзкое существо, погрязшее в преступлениях, злобный и бессердечный мучитель людей? И хочет, чтобы его любили!..

Ее звонкий смех раздавался так громко в безлюдной тишине. Насмешливое эхо повторило его, и ветер унес отзвук вдаль.

— …Полюбить вас! Вас!..

Маркиз д'Эскренвиль покрылся мраморной бледностью. Он подошел к Анжелике и, размахнувшись, ударил ее раз и другой по щеке. Она ощутила во рту соленый вкус крови. Он ударил опять, и она упала к его ногам. Изо рта у нее текла струйка крови.