– Стоп, – крикнул Фриц Хауэр. Весь в поту, покрытый сажей и пеплом, он все больше напоминал некое исчадие ада.

Он подошел к одному из мешков, достал из него большие гнутые клещи и вынул из огня тяжелый тигель. Откинувшись всем телом назад и твердо стоя на своих кривых ногах, он поднял его, казалось, без всякого труда.

Куасси-Ба подставил изложницу, и в нее потекла блестящая, как серебро, окутанная белым дымом струя.

Граф де Пейрак, словно очнувшись, усталым голосом пояснил:

– Итак, произведена плавка передельного свинца, который поглотил из золотосодержащего штейна ценные металлы. Теперь мы разобьем изложницу и немедленно произведем купелирование этого свинца в купели из костной золы, помещенной в глубине печи.

Фриц Хауэр показал эту купель – большую белую плиту с углублением посередине. Затем задвинул ее в печь и стал выбивать слиток из изложницы, положив ее на наковальню, и величественное здание суда несколько минут оглашалось громким стуком молота. Наконец слиток осторожно положили в углубление купели и снова раздули огонь. Когда купель и свинец накалились докрасна, Фриц Хауэр дал знак остановить мехи, и Куасси-Ба выгреб из печи остатки древесного угля.

В печи теперь находилась только красноватая купель, в которой бурлил расплавленный свинец, становясь все светлее.

Куасси-Ба, вооружившись маленькими ручными мехами, направил струю воздуха на кипящий свинец.

Холодный воздух не только не унял жар, но еще больше усилил его, и свинец стал ослепительно светлым.

– Вот оно, колдовство! – крикнул Беше. – Угля нет, а из адского огня рождается философский камень! Смотрите! Появляются три цвета!

Мавр и саксонец продолжали по очереди подавать воздух на расплавленный металл, который, словно блуждающий огонь, судорожно вздрагивал, мерцал, завихрялся. В центре массы сформировалось огненное яйцо, затем Куасси-Ба отложил мехи, и яйцо встало стоймя, завертелось волчком, потом начало блекнуть и постепенно совсем потемнело.

Но вдруг оно снова ярко засветилось, побелело, подпрыгнуло, выскочило из углубления купели, глухо стукнувшись об пол, и покатилось к ногам графа.

– Яйцо сатаны стремится к своему создателю! – закричал Беше. – Это молния с громом! Это гремучее золото! Сейчас будет взрыв!

Публика завопила. В полутьме, которая вдруг наступила в зале, слышно было, как Массно требовал свечей. Не обращая внимания на страшный шум, монах Беше продолжал кричать о «философском яйце» и «доме премудрого цыпленка» до тех пор, пока какой-то шутник клерк не влез на скамью и не прокричал звонким голосом «кука-реку».

«Боже мой, они ничего не понимают!» – подумала Анжелика, ломая руки.

Наконец в разных концах зала появились стражники, неся тройные канделябры, и шум понемногу утих.

Граф, который за все это время не шелохнулся, тронул палкой металлическое «яйцо».

– Куасси-Ба, подними слиток и передай его господину председателю.

В мгновение ока мавр подскочил к металлическому яйцу, взял его своей черной рукой, отчего оно показалось особенно блестящим, и поднес Массно.

– Это золото! – задыхаясь, проговорил судья Бурье, продолжая стоять, как изваяние.

Он хотел схватить его, но, едва притронувшись, закричал не своим голосом и отдернул обожженную руку.

– Адский огонь!

– Почему же, граф, – спросил Массно, пытаясь говорить твердым голосом, – это раскаленное золото не обжигает вашего черного слугу?

– Всем известно, что мавры, как и овернские угольщики, могут держать в руке горящие угли.

Беше, хотя его никто не просил об этом, вытаращив глаза, вылил на злосчастный металл пузырек святой воды.

– Господа судьи, вы все видели, как, несмотря на изгнание беса по ритуалу, было создано дьявольское золото. Судите же сами, сколь могущественно колдовство!

– Вы думаете, это настоящее золото? – спросил Массно.

Монах скорчил гримасу, достал из своего бездонного кармана еще один флакончик и осторожно вынул из него пробку.

– Это азотная кислота. Она разъедает не только латунь и бронзу, но и сплав золота с серебром. Однако я заранее могу с уверенностью сказать, что это purum aurum, чистое золото.

– Нет, это золото, добытое сейчас на наших глазах из руды, не совсем чистое, – вмешался граф. – Иначе к концу. купелирования не произошло бы вспышки, которая, вместе с резким изменением состояния, вызвала другое явление, заставившее слиток подскочить. Берцелиус первым среди ученых описал этот странный эффект.

Послышался мрачный голос судьи Бурье:

– А этот Берцелиус является ли хотя бы католиком?

– О, конечно, – невозмутимо ответил де Пейрак, – ведь он был шведом и жил добрую сотню лет назад…

Бурье саркастически рассмеялся.

– Суд решит, какую ценность представляет для него свидетельство, столь отдаленное от нас временем.

Потом произошла небольшая заминка – судьи, склонившись друг к другу, совещались, стоит ли продолжать заседание или отложить его на завтра.

Время было позднее. Публика устала, однако все были возбуждены, и никто не хотел уходить.

А Анжелика не чувствовала ни малейшей усталости. Мысли ее неслись как бы помимо нее самой. В глубине ее сознания зародилось тревожное сомнение, она следила за лихорадочной путаницей мыслей, не в силах подчинить ее себе. Не может быть, чтобы демонстрация опыта извлечения золота из руды могла быть истолкована во вред подсудимому… К тому же, разве выходки Беше не возмутили судей? Массно может сколько угодно твердить, будто он беспристрастен, все равно видно, что он благожелательно настроен к своему земляку-тулузцу. Но с другой стороны, разве суд не состоит из грубых и черствых северян? А среди публики один лишь дерзкий мэтр Галлеман осмелился выразить свое не слишком одобрительное отношение к воле короля. Да еще монахиня, сопровождавшая Анжелику, явно готова помочь ей, но ее сочувствие – это лишь кусок льда, который прикладывают к пылающему лбу больного.

Ах, если бы суд состоялся в Тулузе!..

И еще этот адвокат, тоже дитя Парижа, без имени, да к тому же нищий. Когда ему наконец дадут слово?.. А вдруг он струсит? Почему он молчит? И где отец Кирше? Анжелика тщетно пыталась отыскать среди сидящих в первом ряду хитроватое крестьянское лицо Великого заклинателя Франции.

Словно адское кольцо, Анжелику сдавливал бередивший душу шепот:

– Говорят, Бурье обещали три епархии, если он добьется осуждения этого человека. А вина Пейрака только в том, что он опередил свой век. Вот увидите, они его засудят…

Массно откашлялся.

– Господа, заседание продолжается, – объявил он. – Подсудимый, желаете ли вы что-нибудь добавить к тому, что мы видели и слышали?

Великий лангедокский хромой выпрямился, опираясь на свои палки, и публику охватил Трепет, когда по залу разнесся его голос – громкий, звучный, какой-то удивительно искренний.

– Клянусь перед богом, клянусь священной для меня жизнью моей жены и моего ребенка, что я не знаком ни с дьяволом, ни с колдовством, что я никогда с помощью сатаны не создавал ни золота, ни живых существ и никогда не пытался причинить зла своему ближнему, напуская на него чары или порчу.

Впервые за все время этого бесконечного заседания Анжелика почувствовала, что эти слова вызвали у публики симпатию к Жоффрею.

В самой гуще толпы прозвучал чистый юношеский голос:

– Мы тебе верим!

Судья Бурье вскочил, потрясая широкими рукавами.

– Берегитесь! Вот действие его чар, о которых, кстати, мы еще не все сказали! Не забывайте, он – Золотой голос королевства. Тот самый опасный голос, который соблазнял женщин…

Тот же юноша прокричал:

– Пусть он споет! Пусть споет! На этот раз горячая южная кровь Массно дала себя знать, и он застучал кулаком по столу.

– Тихо! Я прикажу очистить зал! Стража, выведите нарушителей… Господин Бурье, займите свое место! И чтобы больше не было никаких выкриков! Хватит! Адвокат Дегре, где вы?

– Я здесь, господин председатель, – ответил Дегре. Массно перевел дух и постарался взять себя в руки. Он продолжал уже более спокойным тоном: